— Ну, Маша! Ты что, совсем?! — свекровь выхватывает у меня чашку с недоваренной кашей. — Это же комки сплошные! Ты моего внука накормить нормально не можешь?
Чувствую, как краска заливает щёки. В горле пересыхает, а пальцы немеют от обиды.
— Нина Петровна, но я вроде всё по рецепту делала… Педиатр сказала…
— Педиатр! — фыркает она, с грохотом ставя кастрюльку обратно на плиту. — Они все с дипломами купленными! В наше время детей растили без ваших педиатров, и ничего — выросли нормальные люди!
Из детской доносится требовательный плач. Мой восьмимесячный сынишка проснулся голодным, а его завтрак теперь под строгим надзором бабушки-надзирательницы.
— Я к Мише, — бормочу, радуясь возможности сбежать с этой кухни.
— Беги-беги! — доносится мне вслед. — А я, значит, должна тут всё доделывать? Вот так всегда — Костя на работе, а я как прислуга у вас!
***
Миша сучит ножками в кроватке, личико красное от плача. Беру его на руки, и он моментально затихает, уткнувшись носом мне в шею.
— Ну, зайчонок, всё хорошо, мама здесь, — шепчу, покачивая его.
— Что ты там шепчешь? — свекровь возникает в дверях с тарелкой пюре. — Держи, я всё переделала. И не качай его так — вестибулярный аппарат нарушишь!
Забирает у меня сына, словно я какая-то неумеха-практикантка, а не родная мать.
— Вот так, мой золотой, — воркует она, усаживаясь в кресло. — Бабушка тебя покормит правильно.
Стою, как неприкаянная, в собственной (вернее, в её) детской. Даже покормить сына мне не доверяют. В глазах щиплет, но я сдерживаюсь. Ещё два года, семь месяцев и четырнадцать дней до ипотеки. Я считаю. Каждый. День.
***
Вечером на кухне я режу овощи для салата, когда слышу ключ в замке.
— Папа пришёл! — громко объявляет Нина Петровна из коридора, и её голос волшебным образом преображается из ледяного в медовый.
Костя появляется на кухне, уставший, но улыбающийся. Обнимает меня сзади, целует в висок.
— Как мои любимые? — спрашивает он, и я чувствую вину за то, что собираюсь солгать.
— Отлично, — выдавливаю улыбку. — Гуляли, играли, ели кашу.
— Машенька весь день хлопотала, — подхватывает свекровь, ловко перехватывая у меня разделочную доску. — Ты садись, сыночек, я сама закончу. А ты, Маша, может, Мишу искупаешь? Он заждался папу!
Это не просьба — это приказ. Изящно замаскированный под заботу о сыне и внуке. Я послушно иду в ванную, а за спиной слышу:
— Костенька, ты бы видел, как Миша сегодня ползал! Весь в тебя — такой шустрый! А я ему специально упражнения делала для мышц…
Конечно. Она делала. А я, наверное, просто мебель.
***
— Маш, а что у вас с мамой сегодня случилось? — спрашивает Костя ночью.
Сердце пропускает удар.
— В смысле?
— Ну, она сказала, что ты на неё накричала из-за каких-то пелёнок…
Я приподнимаюсь на локте, всматриваясь в его лицо:
— Костя, я не кричала. Я вообще сегодня про пелёнки ни слова не сказала.
Он хмурится:
— Странно… Может, она что-то не так поняла? Ты же знаешь, она чувствительная.
Чувствительная. Тоже мне.
— Кость, — я делаю глубокий вдох. — Ты не замечаешь, что каждый раз, когда мы наедине, твоя мама жалуется тебе на меня?
— Ну что ты, — он гладит меня по волосам. — Просто у вас разные взгляды на быт. Притрётесь.
Притрётся камень к воде, думаю я. Через тысячу лет.
***
Летним утром, когда Мише исполнился год, я решаюсь на побег. Собираю огромную сумку с вещами и игрушками, кладу малыша в коляску и выхожу из дома на целый день.
— Ты куда это собралась? — свекровь перехватывает меня в подъезде.
— В парк, потом к подруге, — отвечаю спокойно, хотя внутри всё дрожит.
— До вечера, что ли? — она скрещивает руки. — А обед Косте кто готовить будет? Я, да? Опять я?
— Костя сегодня обедает с коллегами, — парирую я. — Он вчера предупреждал.
Она не находит, что ответить, только поджимает губы:
— Смотри, не простуди ребёнка! И не задерживайся до ночи. В этом доме ещё другие люди живут, между прочим.
Киваю и выкатываю коляску на улицу. Делаю глубокий вдох. Свобода! Пусть временная, пусть иллюзорная, но свобода.
В парке встречаю Лену — подругу по курсам молодых мам. Она видит моё просветлевшее лицо и смеётся:
— Что, сбежала от своей надзирательницы?
— Не поверишь, — выдыхаю я, плюхаясь на скамейку. — Вчера она заявила Косте, что я слишком часто целую Мишу и это вредит его психике!
— Да ладно! — Лена округляет глаза. — И что Костя?
— А что Костя? — я пожимаю плечами. — Сказал, что это преувеличение, мама просто волнуется…
— Блин, Машка, ну сколько можно? — Лена придвигается ближе. — Когда ты уже расскажешь мужу, что тебе устраивает его мамаша?
Я смотрю на спящего в коляске сына — такой безмятежный, такой счастливый вдали от бабушкиного «воспитания».
— Не могу, Лен. Это его мать. Он её любит.
— А тебя?
— И меня, — я грустно улыбаюсь. — Но он не поймёт. Для него мама — святое. Добрая, заботливая женщина, которая нас приютила.
— А для тебя?
— Для меня? — я смотрю в небо, подбирая слова. — Для меня — ежедневные упрëки и недовольства. Знаешь, как в старых фильмах — капля за каплей на темечко. Вроде ничего особенного, а сводит с ума.
***
Вернувшись домой, я застаю свекровь в слезах, а Костю — с перекошенным от гнева лицом.
— Где ты была?! — набрасывается он. — Мама весь день не могла до тебя дозвониться!
Я достаю телефон — ни одного пропущенного.
— Кость, меня никто не набирал…
— Я звонила! — всхлипывает свекровь. — Три раза! А она трубку не берёт, гуляет где-то с ребёнком целый день!
— Маш, ну как так можно? — Костя трёт переносицу. — Мама волновалась. Ей в её возрасте нельзя нервничать.
— Мне очень жаль, — я опускаю глаза, сдаваясь. Спорить бесполезно. Снова сыграем в эту игру, где я — вечно виноватая невестка, а она — страдающая святая свекровь.
***
— Ты даже яйца разбить нормально не можешь!— Нина Петровна выхватывает у меня яйцо. — Дай сюда! И как Костя на тебе женился? Ни готовить, ни убирать, ни гладить…
Это последняя капля. После двух лет молчания и глотания обид что-то во мне ломается.
— А знаете что, Нина Петровна? — мой голос звенит от напряжения. — Костя женился на мне не за кулинарные таланты. И любит он меня не за глаженые шторы!
Свекровь отшатывается, как от пощёчины:
— Ты как разговариваешь со старшими?
— Как заслужили, — выпаливаю я. — Два года вы меня пилите, унижаете, обесцениваете. При муже — «доченька», «умничка», а стоит ему за дверь — и я уже неумёха, неряха и плохая мать!
— Да как ты смеешь?! — она бледнеет. — После всего, что я для вас сделала!
— А что вы сделали? — я уже не могу остановиться. — Приютили? Так это ваш сын вас попросил! И ни разу, ни единого раза вы не дали мне почувствовать себя желанной в этом доме!
В этот момент хлопает входная дверь. Мы обе замираем. На пороге кухни появляется Костя с букетом цветов — видимо, зашёл домой в обеденный перерыв.
— Что… происходит? — он переводит взгляд с меня на мать.
— Она… она… — начинает свекровь, но я перебиваю:
— Нет, Костя. Теперь я скажу. Вся правда. Сейчас или никогда.
***
Тот разговор длился три часа. Я говорила, свекровь отрицала, Костя метался между нами, не зная, кому верить. Я достала телефон, включила диктофон — последние полчаса «воспитательной беседы» Нины Петровны, которую я записала неделю назад.
Костя слушал, бледнея с каждой секундой:
«…Безрукая, бестолковая… весь в мать — такой же капризный… если б не я, как бы он с такой мамашей…»
— Мама, — только и смог выдавить он. — Это правда?
Она разрыдалась, убежала в свою комнату. А мы остались на кухне — растерянные, опустошённые, но странно освобождённые.
— Почему ты молчала? — спросил Костя, глядя на меня потемневшими глазами.
— Потому что люблю тебя, — ответила я просто. — И знала, как неприятно тебе будет это услышать.
***
Мы переехали через месяц. Досрочно выплатили ипотеку — пришлось потуже затянуть пояса, но оно того стоило. Нина Петровна не разговаривала со мной всё это время, только с сыном и внуком.
В день переезда она вышла в коридор, постаревшая и как будто уменьшившаяся в размерах.
— Маша, — сказала она тихо. — Я… не хотела, чтобы так вышло.
Я кивнула, не в силах произнести ни слова прощения, ни слова обвинения.
— Можно, я буду навещать Мишу? — в её голосе прозвучала мольба.
— Конечно, — ответила я сухо. — Вы его бабушка.
***
Сейчас Мише пять. Он обожает свою бабушку, которая приходит раз в неделю с пирогами и игрушками. Она мила, тактична и никогда не делает замечаний при мне. Чудесное преображение? Не думаю. Просто теперь она знает границы.
А я? Я научилась прощать, но не забывать. Когда свекровь обнимает меня на семейных праздниках и называет «доченькой», я улыбаюсь в ответ — вежливо и отстранённо.
— Почему вы с мамой так и не стали близки? — спросил меня как-то Костя.
Я посмотрела на него — моего любимого, доброго, наивного мужа — и ответила честно:
— Некоторые обиды затягиваются, Кость. Но следы от них остаются навсегда.
