Лариса всегда знала себя как личность неконфликтную, из тех, кто предпочитает тишину и порядок. Три десятилетия супружества закалили в ней умение проглатывать обиды и избегать пустых баталий. Но сейчас этот внутренний, давно отлаженный механизм дал сбой.
Молчать не получалось.
— Жень, а что мне Катя такое странное рассказывает про жилплощадь? — она стояла в прихожей, держа в руках тяжёлые пакеты с продуктами, и смотрела на мужа так, будто видела его впервые в жизни.
Евгений замер с вечерней газетой в руках. Даже не поднял глаз. В его позе читалось нечто детское, пойманное.
— Какую жилплощадь?
— Нашу. Катя говорит, твоя мама, Зоя Степановна, хвастается по всему двору, что теперь, мол, у неё есть личные квадратные метры. Прямо в центре Киева.
Тишина. Только настенные часы тикали с угрожающей монотонностью, и доносился далёкий гул машин с улицы.
— Жень?
Он наконец поднял голову. Во взгляде — та же детская, виноватая растерянность. Как тогда, когда сын втихаря разбил мамину любимую хрустальную вазу и молил судьбу, чтобы «авось пронесло».
— Ну, я же тебе объяснял. Мама уже старая, ей нужны юридические гарантии. А что, если вдруг со мной что-то случится?
— Объяснял?! — Пакеты с глухим, трагическим стуком рухнули на пол. Спелые помидоры покатились по коридору, словно маленькие, красные шарики для боулинга. — Когда ты мне об этом объяснял?!
— Ларис, не кричи. Соседи услышат.
— А мне совершенно плевать на соседей! — её голос дрожал, как натянутая до предела струна. — Я в этой квартире прожила пятнадцать лет! Сама клеила эти обои, выбирала каждую плитку в ванной, каждый угол отмывала собственными руками! А ты просто взял и всё отдал?!
Евгений медленно поднялся, сложил газету. Обречённо.
— Ларис, ну что ты себя так ведёшь? Это же просто формальность. Бумажка. Мы никуда не денемся, живём как жили, ничего не изменилось.
— Бумажка?
Она смотрела на него, и в её глазах читалось нечто ужасное. Не банальная злость — хуже. Глубочайшее, леденящее душу непонимание. Как будто тридцать лет жизни, прожитых рядом, вдруг оказались всего лишь пустым, незначительным местом.
— Ты хоть спросил бы меня. Хоть раз. «Ларис, как ты к этому относишься? Ларис, а что ты думаешь об этой идее?» Нет. Ты принял это решение сам. Без меня.
— Мама осталась совсем одна.
— А я?! — крик сорвался с губ помимо воли. — А я что, не одна?! Когда ты с утра до ночи пропадаешь на работе, когда твоя мама каждый день звонит и выспрашивает, чем я тебя кормлю и почему так много трачу на продукты!
Евгений молчал. Стоял посреди коридора, и было в нём что-то потерянное, совершенно растерянное.
— Ларис…
— Не надо. Не говори больше ничего.
Она нагнулась, стала собирать рассыпавшиеся помидоры. Руки неконтролируемо тряслись.
Вот так, значит. Без каких-либо разговоров, без согласований. Просто взял — и всё решил.
А она что? Она — просто никто в этом уравнении?
Почти две недели они существовали под одной крышей, как совершенно посторонние. Лариса готовила, стирала, убирала — всё делала, как обычно. Только не разговаривала. Евгений пытался шутить за ужином, рассказывать анекдоты про работу, но его слова повисали в воздухе, как тяжёлые осенние листья.
— Может, мы поговорим, наконец? — сказал он однажды вечером.
— О чём? — Лариса даже не подняла глаз от тарелки.
— Ну, о нас. О том, что сейчас происходит между нами.
— А что происходит, Жень? Ты же всё давно решил. Без меня.
А потом Евгений уехал. Командировка на целых пять дней — в Одессу, к основным поставщикам. Он поцеловал жену в щёку на прощание, как всегда, но поцелуй был какой-то формальный. Дежурный.
— Звони, — сказала Лариса. — Если что-то случится.
Он кивнул и ушел. А через два часа в их дверь позвонили.
— Ларисонька! — Зоя Степановна возникла на пороге с двумя увесистыми сумками и лучезарной, хищной улыбкой. — Я могу войти? Или мне полагается спрашивать дозволения?
Последние слова она произнесла с такой специфической интонацией, что Лариса мгновенно всё поняла. Теперь тут хозяйка — не она.
— Проходите, — тихо сказала Лариса.
— Ой, что это у вас тут творится! — Зоя Степановна прошлась по квартире, как генерал по захваченной казарме. — Шторы, как в склепе, такие мрачные. И запах! Рыбный, что ли? Женя ведь на дух не переносит рыбу!
— Любит, — буркнула Лариса.
Зоя Степановна прошла на кухню, открыла холодильник.
— Господи, да тут одни жиры! Сало, масло, жирная сметана. Завтра же всё это выброшу, куплю что-то полезное, диетическое.
— Извините, — Лариса встала в дверном проёме. — А вы надолго приехали?
— А как уж получится, — свекровь широко улыбнулась. — Теперь ведь это и моя квартира тоже, по документам. Витенька всё правильно сделал. Молодец!
Сердце ухнуло куда-то в пятки. Лариса присела на стул.
— Вы что, хотите сказать, что теперь будете тут проживать?
— А почему бы и нет? — Зоя Степановна достала из сумки свои тапочки, расставила их аккуратно у порога. — Квартира большая, места нам хватит. А ты ведь не против? Или против?
В её голосе прозвучало что-то стальное, не терпящее возражений. Это был открытый вызов.
— Я… мне нужно подумать.
— О чём тут думать? Семья должна держаться вместе. Вот раньше так и жили — все под одной крышей. А теперь что? Старики никому не нужны?
Лариса молчала. А свекровь тем временем уже вовсю хозяйничала: переставляла кастрюли, перекладывала продукты, бормотала что-то про беспорядок и абсолютно неправильное ведение хозяйства.
К вечеру квартира преобразилась. Мебель стояла по-другому, на столе лежала новая скатерть — тёмно-синяя вместо привычной солнечной жёлтой. Даже цветы на подоконнике Зоя Степановна умудрилась переставить на другое место.
— Вот теперь по-человечески, — сказала она с полным удовлетворением. — А то жили как какие-то студенты.
Лариса сидела на кухне и пила чай. Руки дрожали так сильно, что чашка звенела о блюдце.
Это больше не её дом. Не её кухня, не её кресло, не её жизнь.
А где же тогда её место теперь?
— Ларисонька, — свекровь присела рядом, — нам с тобой необходимо кое-что обсудить.
— Что?
— Финансовый вопрос. Коммунальные платежи, расходы на питание. Как мы всё это будем оплачивать? Я же всего лишь пенсионерка, у меня гроши. А вы работаете.
— Мы с Женей всегда платили пополам.
— Так то с Женей! А теперь нас трое. Справедливо будет, если вы вдвоем будете вносить бо́льшую часть. У тебя же хорошая зарплата, Женя хвастался.
Лариса поставила чашку. Медленно, очень медленно встала.
— Знаете что, Зоя Степановна.
— Что, дорогая?
— А ничего.
Она прошла в спальню, достала из шкафа старый, видавший виды чемодан. Тот самый, с которым когда-то приехала в этот город — молодая, влюблённая, полная радужных надежд.
Что ж. Время собирать вещи.
— Ларисонька! — свекровь заглянула в спальню. — Ты что делаешь?
— Собираюсь.
— Куда это?
— К себе домой.
— Как это к себе? Это же и есть твой дом!
Лариса остановилась, держа в руках стопку белья.
— Нет, Зоя Степановна. Теперь это ваш дом. Вы сами это сказали.
И продолжила складывать вещи. Спокойно, методично. Будто укладывала не тридцать лет жизни, а просто бельё после стирки.
Евгений вернулся из командировки в пятницу утром. Ключи повернул в замке — мёртвая тишина.
— Ларис! Я дома!
В прихожей стояли незнакомые тапочки. Розовые, с нелепыми помпонами.
— Витенька! — из комнаты выплыла мама, в новом халате, с довольной, торжествующей улыбкой. — Сынок мой приехал! Как дела? Как поездка?
— Мам, — он растерянно оглянулся. — А где Лариса?
— А-а, Ларисонька… Она уехала. К себе, говорит, домой. Представляешь? — Зоя Степановна махнула рукой. — Вот женщины! Из-за ерунды обижаются.
— Куда уехала?! — Евгений сбросил сумку прямо на пол. — Мам, что ты тут натворила?
— Я-то? — она всплеснула руками. — Да я ничего! Просто пришла посмотреть на свою законную квартиру. Право же имею! А она собрала чемодан и ушла. Даже не попрощалась толком.
Евгений бросился в спальню. Шкаф зиял пустотой — половины вещей Ларисы не было. На прикроватной тумбочке лежал плотный, знакомый конверт.
«Жене» — знакомый почерк, аккуратные буквы.
Руки дрожали, когда он разворачивал листок.
«Я уехала в село. Мне нужно время, чтобы понять, как жить дальше. Ты свой выбор сделал. Теперь я выбираю, кому я нужна. Документы на расторжение брака будут поданы в ближайший понедельник. Не беспокойся — я ничего требовать не стану. Квартира принадлежит тебе и твоей маме. Я найду свое место. Лариса».
— Женечка! — мама заглянула в спальню. — Что ты там? Иди кушать, я котлеты пожарила. Твои любимые!
— Какие котлеты?! — он обернулся, и она отшатнулась от его взгляда. — Мам, ты вообще осознаешь масштабы того, что произошло?
— Женя, ну что ты. Я же лучшего хотела! Для нас с тобой! Теперь мы вместе будем жить, как раньше. Помнишь, как хорошо нам было?
— Мне было двадцати лет, мам! Двадцать!
Он схватился за голову. В висках стучало, дышать было трудно.
— Мне жену верни. Слышишь? Верни мне Ларису!
— Да что ты на неё залип-то? — Зоя Степановна села на кровать, взяла сына за руку. — Женечка, ну посмотри правде в глаза. Стареет она уже. И характер портится — видишь, как себя ведёт? Из-за чего угодно скандал закатит!
— Замолчи!
Мать подскочила, как ошпаренная.
— Женя!
— Замолчи, мам. Прямо сейчас замолчи и не говори ни слова.
Он дрожал весь. Никогда не повышал на мать голос. А сейчас был готов. Господи, на что он был готов.
— Собирайся и езжай домой. К себе. В свою квартиру.
— Как это к себе? Это же моя квартира теперь! Ты сам документы подписывал!
— Подписывал! Чтобы ты была защищена, если со мной что случится! А не чтобы ты сюда переехала и жену мою выжила!
— Жену? — Зоя Степановна усмехнулась. — Какую жену? Она от тебя ушла! Бросила! При первой же трудности сбежала! Это тебе жена?
Евгений медленно повернулся к матери. В его глазах было что-то такое, что она невольно отступила на шаг.
— Мам. А ты знаешь, почему она ушла?
— Ну, характер у неё такой.
— Она ушла, потому что я предал её доверие. Понимаешь? Не ты её выжила. Я сам её предал. Прожил с ней тридцать лет и ни разу не посчитал нужным узнать ее мнение.
— Женя, ну что ты говоришь такое.
— А теперь она поняла, наконец, что место её в этом доме — никакое. Что решения принимаешь ты. Что хозяйка тут — ты. А она так, прислуга. Временная жиличка.
Зоя Степановна молчала. Впервые за много лет — молчала.
Евгений вскочил, прошёлся по комнате.
— Мам, а ты знаешь, кто каждую субботу ездил к тебе в больницу, когда у тебя были проблемы с сердцем? Кто супы варил и в термосах возил?
— Ну, ты.
— Лариса. Я работал, а она ездила. Каждую субботу.
— Но ты же просил.
— А кто оформлял твою пенсию? По инстанциям бегал, справки собирал?
— Женя, при чём тут…
— Лариса. Она целый месяц в очередях стояла. А я даже спасибо ей не сказал. Считал, что это само собой разумеющееся.
Зоя Степановна опустила глаза.
— Сынок, я не знала.
— А теперь знаешь. — Он взял её руки в свои. — Мам, я тебя люблю. Ты моя мать, и это никогда не изменится. Но если я не верну Ларису, если она не простит меня, то я буду жить один. Слышишь? Один.
Слёзы катились по её морщинистым щекам.
— Женя, а вдруг уже поздно?
— Не знаю. — Он встал, взял куртку. — Но попробовать надо.
И вышел из дома.
В селе стоял упоительный аромат осенних яблок и влажной листвы. Старый родительский дом встретил Ларису скрипучими половицами и тишиной — такой полной, что поначалу даже уши закладывало.
Первые дни она просто лежала на узкой кровати в своей детской комнате и смотрела в потолок. Обои те же — с мелкими розочками, только выцвели. На стене висела её школьная фотография: девочка с косичками и наивными глазами. «Интересно, — думала Лариса, — а что бы она сказала, если бы узнала, как всё обернётся?».
Через неделю она нашла работу — на местном молокозаводе требовался бухгалтер. Маленькая зарплата, но на жизнь хватит. А главное — никто не спрашивал, почему она вдруг решила вернуться в село после стольких лет в городе.
Дом постепенно оживал. Лариса вымыла окна, выбросила старые, ненужные вещи, купила новые занавески — яркие, солнечные. Завела кота — рыжего наглеца, который сразу объявил себя полноправным хозяином территории.
— Ну что, Васька, — говорила она ему по вечерам, — хорошо нам тут вдвоём?
Васька мурлыкал в ответ и тёрся о её ноги. Он не предавал, не обманывал, не принимал решения за неё. Простая, честная жизнь.
Евгений звонил каждый день. Умолял, уговаривал, обещал всё исправить.
— Я с мамой поговорю! Она всё поймёт!
— А что ей понимать, Жень? Она же права. Квартира теперь её по документам.
— Да плевать на эту квартиру! Я её верну!
— Не надо. Оставь, как есть.
— Ларис, ну что ты говоришь?! Тридцать лет вместе — это же не шутки!
— Конечно, не шутки. Тридцать лет я думала, что мы равны. А оказалось — нет.
Она больше не злилась. Это было странно — словно внутри что-то перегорело, оборвалось, словно лопнула последняя струна. И стало тихо.
Через месяц пришло письмо. Официальное, с печатями. Лариса долго держала конверт в руках, потом аккуратно вскрыла.
Заявление о расторжении брака. Она сама его подала в районном ЗАГСе, но теперь держала в руках как нечто чужое, незнакомое.
— Ну вот, Васька, — сказала она коту. — Теперь официально.
А ещё через неделю во дворе затормозила знакомая машина. Лариса поливала цветы на клумбе и не подняла головы. Знала — Евгений. Чувствовала затылком, как он стоит у калитки и смотрит.
— Ларис.
— Здравствуй, Жень.
Он был какой-то другой. В глазах — растерянность, как у потерявшегося в лесу ребёнка.
— Можно войти?
— Можно.
Они сели на крыльце. Молчали. Васька выскочил из дома, обнюхал гостя и тут же удалился — видимо, не одобрил.
— Красиво тут у тебя, — сказал наконец Евгений.
— Да. И тихо.
— Ларис, я всё понял. Мама уехала. Можно исправить всё! Документы переоформлю, маме объясню.
— Зачем?
Он посмотрел на неё удивлённо.
— Как зачем? Чтобы ты вернулась!
— А я не хочу возвращаться, Жень.
Эти слова повисли между ними, как стеклянная стена, которую невозможно пробить. Он смотрел на неё так, словно видел впервые.
— Не хочешь?
— Не хочу. Знаешь, я тут поняла. Тридцать лет я воспринимала себя как дополнение к тебе. Жена Евгения.
Он сидел рядом, сутулый, растерянный, и она вдруг испытала к нему жалость. Но не ту, которой жалеют любимого человека. А как жалеют случайного прохожего, который сбился с пути.
— Иди, Жень. Живи своей жизнью. А я — своей.
— А если я буду скучать?
— Поскучаешь и перестанешь. Время лечит любые раны.
Он ушёл. Машина завелась, затарахтела, скрылась за поворотом. А Лариса осталась сидеть на крыльце и слушать тишину.
Вечерело. Васька вернулся, запрыгнул на колени, замурлыкал. Где-то вдалеке играли дети, лаяла собака, хлопали ворота.
Обычная, честная человеческая жизнь.
