— Снова?
Это слово сорвалось с губ Марины прежде, чем она успела полностью захлопнуть за собой входную дверь. Оно было не громким, а тихим и шипящим, как шипение прокола в перегруженном терпении. В нос тут же ударил тяжёлый, густой, затхлый микс ароматов: остывшая картонная упаковка от доставки еды, кисловатый запах бюджетного пива и что-то отдалённо гнилостное, словно заброшенная прачечная. В их маленькой студии, и без того крошечной, теперь было просто нечем дышать.
На диване, заслоняя собой экран телевизора, с которого неслись звуки виртуальных взрывов и пулемётных очередей, сидели двое мужчин. Её муж Павел, съёжившийся в дальнем углу, и его приятель Игорь, развалившийся в центре с почти царской небрежностью, так, что его ноги в запылённых носках покоились прямо на низком кофейном столике. Вокруг них, словно баррикады, высились башни из картонных коробок, пустых алюминиевых банок и пакетов от чипсов. Игорь, не отрываясь от игры, почесал живот под растянутой футболкой и махнул в её сторону джойстиком.
— О, Мариш, привет! А мы тут, видишь, мир спасаем. Ты нам не помешаешь.
Марина молча сняла пальто. Она вешала его на крючок медленно, с такой выверенной, почти ритуальной точностью, будто совершала некий важный обряд. Каждый её жест был пропитан ледяным спокойствием, которое было гораздо страшнее любого крика. Она посмотрела на Павла. Тот наконец оторвался от игры и виновато посмотрел на неё. Он не сказал ни слова, лишь слабо улыбнулся и пожал плечами, мол, ну а что я могу поделать? Этот жест, эта покорная беспомощность в его взгляде, стала для Марины последней каплей. Она видела его сотню раз за этот проклятый месяц.
Она прошла в комнату, её ботинки негромко стучали по ламинату. Она не стала смотреть на горы мусора. Она прошла прямо к холодильнику и распахнула дверцу. Пусто. Абсолютно. Испарилась даже большая кастрюля супа, сваренного вчера на трое суток, и вся пачка домашних битков, купленная утром на последние деньги до зарплаты. Осталась только одинокая банка горчицы и одинокий, сморщенный лимон. Она с силой захлопнула дверцу, и гул старого компрессора показался ей похоронным звоном по её терпению. Она повернулась.
— Паша. В ванную. Немедленно.
Её голос прозвучал так тихо, что Игорь даже не обернулся, полностью поглощённый виртуальной бойней. Но Павел вздрогнул, будто его внезапно ударило током. Он понял, что это не просьба. Это был приказ. Он торопливо положил свой джойстик на диван, что-то невнятно пробормотал приятелю и, не глядя на жену, поплёлся в коридор.
Марина проследовала за ним и плотно закрыла за собой дверь в ванную. Маленькое помещение моментально стало тесным и душным. Она повернула кран, и из него с шумом полилась вода, заглушая любые звуки для того, кто остался снаружи. Павел стоял, вжавшись спиной в стиральную машину, и смотрел куда-то в угол, на кафельную плитку. Он ждал. Он знал, что сейчас начнётся буря.
— Он опустошил супницу, — так же тихо, почти безэмоционально начала Марина, глядя на мужа в зеркало. Её отражение было спокойным, но глаза казались тёмными, почти чёрными. — Он уничтожил все битки. Выпил всё молоко. Я открыла холодильник, Павел. Там пусто. Что вы собирались есть завтра? Пластиковые геймпады?
Павел молчал, уставившись на свои тапки. Вопрос про геймпады повис в спертом воздухе ванной комнаты, пропитанном запахом сырости и мятной зубной пасты. Шум воды, льющейся в раковину, казалось, становился только громче, заполняя собой всё пространство и его мысли.
— Марин, ну чего ты начинаешь? — наконец выдавил он, не поднимая головы. — Я планировал зайти в супермаркет. Завтра.
— Завтра, — повторила она, как эхо. В её голосе не было ни злости, ни упрёка, только холодная, препарирующая констатация фактов. Она выключила воду. В наступившей тишине стал слышен гул трансформатора в коридоре и отдалённые взрывы из телевизора. — Твоего приятеля это ничуть не беспокоило сегодня, пока он доедал последние остатки провизии. Его вообще мало что волнует. Я пришла с работы, Павел. Я хочу прийти домой, а не в филиал мусорного полигона.
Он наконец поднял на неё глаза. В них плескалась знакомая смесь вины и упрямства.
— Ну, он же друг. Ему сейчас тяжело. Как-то неловко говорить…
— Неловко? — Марина сделала шаг к нему. В крошечном пространстве это ощущалось как наступление. — Тебе неловко сказать своему другу, что он живёт в чужом доме и ведёт себя, как невоспитанный гость? А мне, значит, удобно приходить после смены и перешагивать через его грязное бельё, которое валяется у порога уже третий день? Мне удобно мыть за ним посуду, потому что он считает ниже своего достоинства ополоснуть за собой тарелку? Мне удобно ночевать на диване, который теперь пропитался запахом его пота и крошками от пиццы?
Каждое её слово было как удар хлыста. Она не повышала голос, но от этого становилось только хуже. Её тихая, контролируемая ярость была гораздо страшнее крика.
— Он скоро съедет. Он ищет работу, вот-вот…
— Он ищет работу уже четвёртую неделю! — её голос наконец дал трещину, в нём зазвенел металл. Теперь она говорила громче, и было очевидно, что их разговор больше не является тайной для того, кто сидел за стеной. — Он ищет её на нашем диване, с джойстиком в руках! Он не сделал ни одного звонка! Он не открыл ни одного сайта с вакансиями! Всё, что он делает, — это ест, спит и пачкает всё вокруг!
Павел вжал голову в плечи, пытаясь стать меньше, незаметнее.
— Марина, прекрати, он же услышит…
— А пусть слышит! Может, хоть так до него дойдёт!
Она уже не сдерживалась. Слова вылетали из неё, как пули.
— Твой друг живёт у нас уже месяц! Он не платит, не убирает, он уничтожил весь недельный запас еды! Либо он сегодня же съезжает, либо я выставляю вам двоим квитанцию за проживание и счёт за коммунальные платежи!
Последняя фраза прозвучала как приговор. Павел ошарашенно уставился на неё.
— Какой счёт? Ты с ума сошла? Он же мой друг! Лучший друг!
— Твой лучший друг — это живой сорняк! Настоящий паразит, которого ты принёс в наш дом и позволяешь ему беспрепятственно разрастаться! — выкрикнула она ему прямо в лицо. — Он не мой друг! Он твоя проблема! И решать её будешь ты! Сегодня!
Она резко развернулась, дёрнула ручку двери и вышла из ванной, оставив его одного стоять посреди кафельного холода. Шум игры в комнате стих.
Павел вышел из ванной, как будто из окопа после артподготовки. Оглушённый, дезориентированный. Он ожидал увидеть Марину, стоящую посреди комнаты со скрещёнными на груди руками, готовую продолжить атаку. Но комната была пуста. И неестественно тиха. Исчез оглушительный рёв цифровых автоматов и вопли умирающих монстров, который был фоном их жизни последний месяц. Эта внезапная тишина давила на уши сильнее, чем любой шум.
Он сделал несколько шагов и замер. Диван-кровать, вечное лежбище Игоря, был собран. Неумело, наспех, так что из щели торчал край скомканного одеяла, но он был собран. С журнального столика исчезла пара заляпанных кружек и ноутбук Игоря. Спортивная сумка, которая вечно валялась в углу, источая специфический аромат, тоже исчезла. Исчезла и пара стоптанных кроссовок от входной двери. Игорь исчез. Просто сбежал.
Павел почувствовал болезненный укол вины, который тут же сменился малодушным, некрасивым чувством облегчения. Пронесло. Конфликт разрешился сам собой. Да, некрасиво получилось, но зато проблема решена. Он обернулся и увидел Марину. Она стояла у окна, спиной к нему, и смотрела во двор.
— Ну вот, видишь? Он ушёл, — сказал Павел, стараясь, чтобы его голос звучал примирительно, даже немного снисходительно. — Довольна? Не нужно было устраивать весь этот скандал.
Марина медленно повернулась. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Она не выглядела довольной. Она не выглядела злой. Она выглядела так, словно смотрела на что-то далёкое и не очень интересное.
— Довольна? — она переспросила, и в этом слове не было ни капли эмоции. Оно прозвучало как термин из учебника. — Нет, Павел. Я не довольна.
Она обошла его и остановилась посреди комнаты, медленно обводя взглядом поле битвы. Её взгляд был не как у хозяйки, а как у следователя на месте преступления. Она кончиками пальцев приподняла картонную крышку от пиццы, посмотрела на застывшее жирное пятно на дне и брезгливо отпустила.
— Он ушёл. А это осталось, — она кивнула на гору мусора. — Неужели он принёс это с собой из воздуха? Это вы принесли. Он ушёл, а на столе остался липкий след от пролитого пива. Он ушёл, а на полу — крошки и грязь с его ботинок. Он ушёл, но запах его присутствия остался в каждой щели этой квартиры.
Павел почувствовал, как раздражение начинает закипать в нём, вытесняя облегчение.
— Я всё уберу. Завтра, — буркнул он. — Что ты ещё хочешь? Он уехал! Главное же решено!
— Нет, — отрезала она, подходя к кухонному шкафчику и распахивая его. Она указала на пустую полку. — Здесь стояла банка мясных консервов, пачка макарон и гречневая крупа. Наши стратегические запасы. Их больше нет. Ты думаешь, твой друг, убегая, захватил с собой банку консервов? Нет. Вы сожрали её вчера вечером, потому что вам было лень идти в магазин.
Она говорила всё тем же ровным, безжизненным голосом, и это пугало Павла гораздо больше, чем крики в ванной. Он понял, что это не конец. Это даже не начало конца. Это было что-то новое и страшное. Он надеялся, что буря прошла, но оказалось, что он просто попал в её эпицентр, где царит зловещее затишье перед финальным ударом.
— Марин, хватит. Давай просто забудем это как страшный сон, — он сделал попытку подойти к ней, обнять.
Она отступила на шаг, выставив вперёд руку, как будто между ними была невидимая стена.
— Ничего я не забуду. Ты не понял самого главного, Павел. Проблема не в Игоре. Он лишь индикатор, лакмусовая бумажка. Настоящая проблема — ты.
С этими словами она подошла к своей сумке, оставленной в коридоре, достала из неё толстую записную книжку и шариковую ручку. Вернулась в комнату, решительным движением смахнула со стола на пол пустые пачки от чипсов, освобождая себе место. Села. Щёлкнула ручкой. Павел смотрел на её действия, не понимая, что происходит, но по его спине уже пробежал холодок дурного предчувствия. Он видел её такой, когда она готовила квартальный отчёт на работе — предельно собранной, безжалостной к цифрам и фактам. И сейчас он с ужасом осознал, что следующим отчётом будет он сам.
Тишину в комнате нарушало только резкое царапанье шариковой ручки по бумаге. Марина сидела за столом, ссутулившись над блокнотом, и что-то быстро записывала, вычеркивала, снова записывала. Её лицо, освещённое холодным светом энергосберегающей лампы, было сосредоточенным и строгим, как у бухгалтера перед налоговой проверкой. Павел стоял в паре метров от неё, беспомощно переминаясь с ноги на ногу. Он не понимал, чего боится больше: того, что она напишет, или того, что она уже решила всё без всяких записей.
— Что это ты делаешь? — его голос прозвучал неуверенно, почти по-детски. — Список моих прегрешений составляешь? Для семейного суда?
Она не подняла головы. Её рука на мгновение замерла, а затем с новой силой забегала по странице.
— Это не список. Это отчёт. Финансовый и бытовой. За последний месяц. С тех пор, как у нас появился «жилец».
Слово «жилец» она произнесла с такой интонацией, будто говорила о плесени или о насекомых-вредителях. Павел почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это было хуже, чем крик. Это было похоже на вскрытие. Холодное, методичное, бесстрастное.
— Марин, это уже смешно, — он попытался усмехнуться, но изо рта вырвался только жалкий, невнятный звук. — Мы же семья.
— Вот именно, — она наконец подняла на него глаза, и в них не было ничего, кроме усталости и стали. — Семья — это партнёрство. Предприятие, если хочешь. Где у каждого есть свои обязанности и своя доля ответственности. Я решила подвести итоги, чтобы понять, почему наш союз на грани банкротства.
Она развернула к нему блокнот. Лист был разделён на две колонки. «Марина» и «Павел». В её колонке плотными строчками было исписано почти всё пространство. В его — зияли унылые пустоты, изредка прерываемые короткими, жалкими фразами.
— Пункт первый: бюджет, — начала она зачитывать ровным, отстранённым голосом, словно диктор на собрании акционеров. — Внесено мной: моя зарплата — сто процентов. Аренда жилья и коммунальные услуги — оплачено. Продукты, бытовая химия, интернет — оплачено. Внесено тобой: ноль. Твоя последняя зарплата, по твоим словам, ушла на «неотложные нужды». Я правильно понимаю, что «неотложные нужды» — это новый скин для твоего персонажа и оплата двух ящиков пива для Игоря?
Павел открыл рот, чтобы возразить, сказать, что это не так, что он хотел отдать деньги, но слова застряли в горле. Потому что это была правда.
— Пункт второй: бытовые обязанности. — Марина перевернула страницу. — Уборка квартиры. За мной — четыре раза, генеральная. За тобой — ноль. Мытьё посуды. За мной — двадцать восемь раз. За тобой — два раза, после моего скандала. И то, ты просто сполоснул тарелки и оставил их в раковине. Приготовление еды. За мной — двадцать два раза. За тобой и Игорем — три похода за пиццей. Вынос мусора. Я перестала считать на десятом разе, когда пакет начал протекать и оставлять на полу вонючую дорожку.
Она говорила, а перед глазами Павла проносился этот месяц. Он видел, как она приходит с работы и становится к плите. Как она в свой единственный выходной ползает с тряпкой по квартире, пока они с Игорем «спасают мир». Как она молча собирает их грязные кружки и коробки. Он видел, но не придавал значения. Это казалось само собой разумеющимся, фоном его комфортной жизни.
— Пункт третий. Самый интересный. «Проект ‘Приятель’», — в голосе Марины впервые появилась горькая ирония. — Затраты на содержание твоего приятеля Игоря. Продуктов съедено примерно на четыре тысячи гривен. Это тот самый суп, те битки и всё остальное, что исчезало из холодильника с космической скоростью. Электроэнергия, потраченная на круглосуточную работу телевизора и приставки — я даже боюсь представить счёт. И самый главный ресурс, который не измерить деньгами: моё личное пространство, моё спокойствие, моё право приходить в свой дом и чувствовать себя дома, а не в притоне. Этот ресурс ты не просто потратил. Ты отдал его бесплатно первому встречному.
Она закрыла блокнот. Звук хлопка был негромким, но окончательным, как удар судейского молотка. Павел стоял посреди комнаты, заваленной мусором, и чувствовал себя голым. Каждое её слово срывало с него слой за слоем удобную броню из отговорок и самооправданий. Он хотел кричать, спорить, сказать, что она преувеличивает, что она просто устала. Но он смотрел на её лицо, на тёмные круги под глазами, на плотно сжатые губы, и понимал: это конец.
— И что теперь? — прошептал он, и этот вопрос был последней надеждой утопающего. — Что ты хочешь? Чтобы я нашёл вторую работу? Чтобы я ползал на коленях?
Марина медленно встала. Она не смотрела на него. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь него, сквозь стену, в какое-то другое будущее, где его уже не было.
— Ничего, Павел. Отчёт сдан. Баланс не сошёлся. Наш союз — банкрот. А я не тот инвестор, который будет вкладываться в заведомо провальный проект.
Она спокойно прошла в коридор, взяла своё пальто и сумку, которую так и не успела разобрать. Павел смотрел на неё, не в силах сдвинуться с места.
— Ты… ты куда?
Она уже открывала входную дверь. Обернулась на пороге. Впервые за весь вечер в её глазах что-то дрогнуло — не то жалость, не то прощание.
— Мне пора домой, — сказала она тихо.
Дверь за ней закрылась. Щёлкнул замок. Павел остался один. Один посреди своей грязной, пустой квартиры, в оглушительной тишине, держа в руках невидимый отчёт о собственном банкротстве…
