Алексей вошёл в квартиру с пакетами, пахнущими тёплым сыром и хлебом, и едва не споткнулся об туфли Марины — на шпильке, глянцевые, как новенький Range Rover. Он поставил пакеты на кухонный стол, посмотрел на часы — почти девять. Телевизор в спальне гремел: женский смех, клубная музыка, фоновый визг.
Он снял куртку, прошёл по коридору и заглянул в спальню. Марина стояла перед зеркалом. Блестящее платье облегало её фигуру так, будто сшито было на конфликт.
— Ты куда? — Алексей опёрся на косяк, сдерживая эмоции.
— В клуб с Ленкой. Не помнишь? Мы же договаривались ещё в среду, — ответила Марина, не оборачиваясь, крася губы.
— Договаривались? Мы, насколько я помню, договорились не ходить туда поодиночке. Если хочешь — вместе идём.
Она повернулась, сцепив руки на груди, как прокурор перед вынесением приговора.
— Алексей, мне двадцать девять, я не подопечная в интернате. Я взрослый человек, имею право на личную жизнь.
— Личная жизнь у тебя в браке — общая. Или я что-то не понял? — голос Алексея стал холоднее, чем температура в их неотапливаемом подъезде зимой.
Марина фыркнула, подошла к зеркалу и начала снимать серьги, будто собиралась не в клуб, а на допрос.
— Ты пытаешься мной управлять. Я не вещь, не твоя квартира.
Алексей сжал челюсть.
— Квартира, кстати, моя. Или напомнить, кто в неё вкладывался?
Марина резко обернулась. В её глазах зажглась та самая искра, с которой она когда-то его свела с ума на танцполе.
— А вот и правда вылезла! Всё ты, всё твоё! А я кто — временная жилплощадь? Или так, бонусная опция к ремонту?
Он подошёл ближе, понизив голос:
— Ты хочешь свободы? Я тебе не тюрьма. Но если ты нарушаешь то, о чём мы договорились, — я тоже вправе делать выводы.
— Какие выводы, Алексей? — Марина наклонилась и схватила сумку. — Что я шлюха? Что я не уважаю тебя? Что не достойна жить в твоей прекрасной квартире с белыми стенами и ипотекой?
— Ты ведёшь себя как подросток, который хочет доказать что-то маме, — спокойно сказал он, — но, прости, я не мама. Я твой муж. Или уже нет?
Марина молчала. Затем бросила фразу, как камень в стекло:
— Знаешь, а может, и правда уже нет.
Она вышла в коридор, громко застегнула куртку, надела туфли — на зло тебе, на зло погоде, на зло здравому смыслу — и хлопнула дверью, будто ставила точку.
Алексей остался в коридоре. Пахло её духами. Он вздохнул и прошёл на кухню. Сел за стол, открыл один из пакетов и вытащил сыр.
— Отлично, — пробормотал он. — Теперь ужин у меня с камамбером и ипотекой. Брак, конечно, крепкий, как пармезан. Только вот вкус почему-то горчит.
Он ел молча. В голове прокручивался тот вечер три года назад, когда они вместе подписывали договор — тот самый, по которому она внесла в общий фонд пятьсот тысяч, а он взял кредит и купил эту двухкомнатную. Тогда она смеялась: Если разведёмся — делим не квартиру, а чувство юмора. Вот теперь чувство юмора осталось, а всё остальное — под вопросом.
Через полчаса он услышал, как щёлкнул замок. Марина вернулась. Лицо яркое, но взгляд — потухший. Как у пассажирки, которой не хватило места в самолёте.
— Ты чего? — Алексей встал. — Клуб отменили?
— Нет. Я просто передумала. Не хочу веселиться из-под палки. И не хочу, чтобы ты чувствовал себя дураком.
Она молча подошла, налила себе воды, выпила и облокотилась на стол.
— Знаешь, Лёш… Мне всё время кажется, что эта квартира не моя. Я в ней как в гостинице. Ничего нельзя трогать, ничего нельзя менять. Даже повесить крючок для полотенца — надо спрашивать.
Алексей сел напротив, сцепив руки в замок.
— Потому что ты не хочешь ничего делать по-настоящему. Ты приходишь, пользуешься, но не участвуешь. Я просил: давай решим, пропишем тебя, если ты хочешь. Давай общий счёт. Давай по-честному. А ты вечно говоришь — потом.
— Потому что, если пропишусь, ты скажешь: «Теперь всё твоё. И я — тоже твой». А я не хочу, чтобы ты был моей собственностью. Я не риэлтор.
— А я не жилец съёмного жилья, — бросил он.
Марина усмехнулась.
— Хорошо. Тогда давай решим честно. Ты хочешь, чтобы я ушла?
Он не ответил сразу. Смотрел в окно. Там зажигались окна чужих квартир. Кто-то смеялся, кто-то ужинал, кто-то, может, тоже выяснял — чья эта жизнь на самом деле.
— Нет, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы ты осталась. Но не как временный жилец. А как соавтор.
Марина не ответила. Повернулась и ушла в спальню. А через минуту крикнула:
— Иди сюда. Мы поговорим, как взрослые.
Алексей встал, медленно направился в спальню. За дверью слышался её голос, уже тише:
— И, кстати, я хочу, чтобы в ванной был крючок. Не на твоей совести. А на общем.
— Ты когда собирался мне сказать? — Марина стояла в дверях с планшетом в руке. Брови подняты, губы поджаты. За плечом — тень недоверия, от которой хотелось отодвинуться.
Алексей смотрел на экран, морща лоб. Там был выписной лист из Росреестра. Столбик «собственники»: Поляков Алексей Игоревич — ноль процентов. Полякова Нина Алексеевна — 100%.
Он медленно поднял глаза:
— Где ты это нашла?
— Заказала выписку. Вчера. После нашего разговора. Решила, если я тут живу как в гостинице — пусть хоть номер узнаю. Оказалось, номера нет. Я вообще не в отеле. Я на съёмной у свекрови.
Он встал, подошёл к окну и молча уставился на двор. Вечер был серым, как простыня в больнице.
— Ты молчал об этом три года. Три. Года, — повторила Марина, будто пробуя слова на вкус. — Ты врал, что это твоя квартира. Мы ссорились, говорили о прописке, ты отнекивался. А сам даже не соврал — ты просто скрыл. Гениально, Алексей.
Он наконец заговорил, не оборачиваясь:
— Я оформил её на мать до свадьбы. Тогда не знал, как всё повернётся. Была неуверенность, нестабильность…
— Что? Была я? Вот и скажи: ты просто не верил, что мы будем вместе. Не верил — но женился. Любил — но прописал мать. Нормально.
Он повернулся. Глаза были усталые.
— Мать помогала. У неё были накопления. Она внесла полмиллиона — больше, чем ты. Я взял кредит, оформил на неё, чтобы не путаться. А потом начались наши отношения. Всё закрутилось. Я не думал, что это будет важно.
— Важно? — Марина рассмеялась, но без радости. — Знаешь, что важно? Я три года стирала твои рубашки, платила за интернет, вызывала мастера чинить слив. Жила, как жена. А по факту — я здесь просто гость с допуском. И знаешь, кто это знает? Нина Алексеевна.
Имя матери повисло в воздухе, как запах дешёвого лака.
— Причём здесь мама? — тихо сказал Алексей.
— А вот при чём, — Марина бросила планшет на диван и достала с тумбочки папку. — Ты недавно просил меня пойти к нотариусу. Помнишь?
— Да. Что-то подписать. Я был в разъездах…
— Так вот. Это было согласие. На временную регистрацию Нины Алексеевны в этой квартире.
Алексей отшатнулся, как будто получил по лицу.
— Ты что-то путаешь. Я просил только согласие на перерасчёт коммуналки. Там нужно было подписать…
— Нет, Лёша. Ты просил расписаться в документе, не объяснив до конца, что это. А потом — сюрприз. Я позвонила в МФЦ. Меня поздравили: теперь у меня есть сожитель — твоя мать. Прописана с правом проживания без срока. Ты сделал это за моей спиной.
— Это временно! Она болела! Ей нужно было прикрепление к поликлинике, у неё давление! Я не мог иначе!
— Мог. Мог сказать. А ты сделал по-своему, как всегда. Думаешь, если я не хозяйка по документам, то и по праву молчать должна?
Он опустился в кресло. Сел, как будто ему прострелили колени.
— Я не хотел… Я думал, ты поймёшь. Я ведь с ней воюю всю жизнь. Она контролирует, она вмешивается… Но тут — ей реально было плохо.
— А теперь ей хорошо. Потому что теперь она прописана в квартире, которую официально полностью ей же и принадлежит. Ты хоть слышишь, как это звучит?
Марина резко встала, начала ходить по комнате.
— У меня нет здесь права на ванну, нет права на крик, нет даже права на ремонт. Я — никто. Пока ты милостиво не предложишь повесить крючок. И теперь ты ещё и собственность вернул своей маме. Браво, Алексей. Триумф подкаблучника.
— Не говори так. Я никогда не был под каблуком. Я пытался удержать всё в балансе.
— Ты удерживал не баланс. Ты удерживал комфорт. Чтобы все были довольны, кроме меня. Чтобы и мама была при деле, и я не сильно бузила. Но знаешь, что? Я устала быть удобной.
Он вздохнул:
— Я готов всё пересмотреть. Переписать часть на тебя. Только, пожалуйста, не уходи.
Марина остановилась. Смотрела на него долго.
— А я уже ушла. Просто вещи ещё здесь.
Она направилась в спальню, начала бросать вещи в чемодан. Он стоял в дверях, молча. Потом сказал:
— Я хотел всё сделать правильно. Просто по-своему. Я не думал, что потеряю тебя.
— А я не думала, что потеряю себя, когда соглашусь на “давай жить вместе, а потом как-нибудь”.
— Пожалуйста, останься. Мы всё переделаем. Я выпишу маму. Перепишу половину. Сделаю, как хочешь.
Марина подняла голову:
— Ты уже сделал, как хотел. А я теперь сделаю — как нужно мне.
Она застегнула чемодан, обулась и вышла. Без крика. Без хлопка дверью. Просто — ушла.
Алексей сидел на кухне с чашкой остывшего кофе и смотрел, как его мать расставляет на полке новые баночки с приправами. Баночки гремели демонстративно, как будто подтверждали её главенство в пространстве. На плите уже кипел бульон, в духовке — куриные бёдра, в воздухе — лук, лавровый лист и ощущение незваного уюта.
— Ты как с гастрономического фронта, — буркнул он, делая глоток. — Может, всё-таки притормозишь?
Нина Алексеевна повернулась, держа в руках прихватку в виде свинки:
— Алексей, ты сам меня позвал. “Мама, поживи немного, пока здоровье не наладится”. Вот и живу. Дом — мой, кухня — моя. Не нравится — выпиши.
Он вздохнул. Выписать мать из квартиры, официально полностью ей же и принадлежащей, звучало как “выгони владелицу”.
— Ты знаешь, зачем я тебя прописал. Только для поликлиники. Временная регистрация. Ты обещала потом выписаться.
— Обещала? Может, и обещала. Но ситуация изменилась. Мне удобно. А удобство — это важно в моём возрасте.
Он замер, чувствуя, как внутри всё поднимается: раздражение, отчаяние, злость. Все эмоции, которые он глушил, пока рядом была Марина.
— Знаешь, кто ушёл, пока ты на кухне бульон варишь? Жена. Вернее, та, что могла бы ею стать. Потому что ты — хозяйка, а она — никто.
— Ну не надо на меня перекладывать. Если женщина уходит — значит, уходит. Значит, не держит. А держать нужно не квадратными метрами, а душой.
— Ты права. Только ты душу мою съела по кускам. Сначала — деньгами. Потом — манипуляциями. Потом — этой пропиской. Я вообще помню, зачем я всё это начал? Ради кого? Ради чего?
Она поставила прихватку на стол, тихо:
— Ты всегда был резкий, Лёш. Не думай, что ты святой. У тебя тоже характер с привкусом уксуса.
Он смотрел на неё с удивлением. Мама впервые не защищалась — просто отвечала.
— Ты взрослый мужик. Сам выбрал, сам подписал. Я тебе пистолет к виску не прикладывала. Просто предложила. А ты согласился.
— Знаешь, почему? Потому что боялся. Что не справлюсь, что если Марина уйдёт, ты скажешь “я же говорила”. Потому что ты всегда говорила. Про всех. Про любую женщину рядом.
— Так может, я и не ошибалась?
Он медленно встал и вытащил из ящика бумаги. Те самые — договор дарения, нотариальное согласие, копии справок.
— Ты хочешь остаться — останься. Я съезжаю.
— Куда ты пойдёшь? У тебя нет своей жилплощади. Всё оформлено на меня. Машина — в залоге. Деньги — у адвоката на развод с первой женой.
— Я найду. Потому что я больше не хочу быть мальчиком в маминой квартире. Хочу быть мужчиной в своей жизни.
Она молчала. Потом села и зажала переносицу пальцами.
— Я не думала, что ты так на это отреагируешь. Я просто боялась остаться одна. Ты у меня один. Ну кого мне ещё держаться, как не тебя?
— А я не вещь, мама. Я не твоя собственность. Ни ты меня не покупала, ни я тебя не должен обслуживать пожизненно.
— А Марина… вернётся?
Он кивнул — больше себе, чем ей.
— Я не знаю. Но я хотя бы попробую. Без тебя, без твоих баночек и списков, кого мне любить, а кого — выписывать из сердца.
Он вышел. Просто. Без хлопков. Оделся, как в обычный день, взял ноутбук, документы, зубную щётку и ушёл.
Через два месяца.
Однокомнатная на Шаболовке. Съём, конечно. Плитка — рыжая, соседи — шумные, но в углу уже стоял плед Марины. Он сам его туда принёс. Сам предложил переехать. Без обещаний, без манипуляций.
Марина мыла чашки. На ней были его домашние шорты и её выражение лица “я ещё не простила, но уже пробую”.
— Тут хоть никто не прописан, кроме тараканов? — спросила она.
— Нет. Только я. И ты, если захочешь.
— Захочу — скажу. Пока мне достаточно полочки под зубную щётку.
Он улыбнулся.
— Теперь всё по-честному. Маленькая квартира, настоящая любовь. Без прописки по умолчанию.
Она рассмеялась.
— Вот теперь ты впервые звучишь как мужчина. Не как сын.
Он подошёл, обнял. Молча. Без штампов. Просто — с чистого листа.
