Майор Климов, плотный мужчина с щетиной трёхдневной давности и вечно прищуренным правым глазом, замер на пороге кабинета. В руке зажата свежая пачка документов, а на лице — выражение человека, который уже двадцать лет каждый понедельник собирается начать новую жизнь.
— Фёдор Михалыч! Слыхал новость? — голос у него был хриплый, прокуренный. — Твою квартиру на Ломоносова признали аварийной. Расселяют весь дом.
Фёдор Яблонский, долговязый мужчина пятидесяти двух лет, оторвался от монитора и поправил очки в тонкой оправе.
— Да ладно тебе, Пётр. Я там уже десять лет прописан только номинально. Забыл, что ли? Живу-то я на Строителей.
Климов хмыкнул и плюхнулся в кресло напротив.
— А мне казалось, ты её сдаёшь. Квартплату-то всё равно платишь, нет?
— Зачем? — Фёдор отодвинул клавиатуру. — Там после смерти матери всё как было, так и осталось. Законсервировано, можно сказать. Заезжаю раз в полгода проветрить да пыль протереть.
Климов прищурил левый глаз, теперь его лицо напоминало недоверчивую морду кота.
— И чего ты её не продал за столько лет?
Фёдор пожал плечами:
— Всё руки не доходили разобрать вещи. Да и… мать завещала сохранить. Говорила, там что-то ценное. Только не уточнила, что именно, — он усмехнулся. — Старческие причуды.
— Ну, теперь придётся разбирать. По документам, на выезд дают три месяца. Потом — экскаватором под снос.
Фёдор кивнул. Разговор был окончен, но Климов не уходил. Сидел, постукивая пальцами по папке.
— Слушай, Федя… а помнишь Верку Савельеву? Рыженькую такую, с экономического? — вдруг спросил он.
— Помню, конечно, — Фёдор поморщился. — А что?
— Да так, встретил недавно. Спрашивала о тебе.
Фёдор ничего не ответил, только поджал губы. Тридцать лет прошло, а Климов всё не унимается со своими намёками.
В выходные Фёдор решил наконец заняться квартирой. Ключ провернулся в замке с трудом — петли давно не смазывались. Внутри пахло пылью, застоявшимся воздухом и почему-то корицей. Фёдор щёлкнул выключателем, и тусклая лампочка под потолком осветила тёмную прихожую.
Квартира хранила память о жизни матери — вещи на тех же местах, календарь на стене показывал август 2013-го. На полке в прихожей — крохотная фарфоровая статуэтка балерины, которой Фёдор всегда боялся касаться в детстве. Рядом — стопка старых газет. Мать не выбрасывала ничего, что, по её мнению, могло когда-нибудь пригодиться.
— С чего начать? — пробормотал Фёдор, оглядываясь.
Большая комната была заставлена старой мебелью — диван, сервант, книжные шкафы. В углу — телевизор с выпуклым экраном, кажется, ещё работал, когда Фёдор заходил сюда в последний раз. На стенах — картины в тяжёлых рамах, выцветшие фотографии в альбомах на полках.
Он подошёл к книжному шкафу и провёл пальцем по корешкам. Пыль, пыль, пыль… Мать любила читать, особенно исторические романы. Фёдор вытащил наугад книгу — «Война и мир», потрёпанное издание.
— Придётся всё это паковать, — вздохнул он. — Или выбрасывать.
Мысль о том, чтобы выбросить вещи матери, вызвала неожиданный приступ вины. Словно он предавал её память. Но что делать? Не перевозить же весь этот хлам в свою квартиру на Строителей, где и так едва можно протиснуться между коробками с отчётами и папками документов.
Фёдор поставил чайник на плиту. Газ зажёгся не сразу, но всё-таки заработал. Пока закипала вода, он открыл окно в кухне. Прохладный октябрьский воздух ворвался в помещение, заставив занавески затрепетать.
На подоконнике стояла маленькая глиняная ваза с засохшими цветами. Фёдор помнил — он сам подарил её матери на восьмое марта много лет назад. Детская поделка, кривая и неказистая, но мать хранила её бережно.
Чайник засвистел. Фёдор достал из шкафчика старую банку с чаем, насыпал заварку в чашку. Отхлебнул и поморщился — чай отдавал пылью.
— Чёрт! — выругался он и вылил содержимое чашки в раковину.
Тогда он просто сел за кухонный стол и уставился в окно. За стеклом виднелись унылые многоэтажки, голые деревья, серое осеннее небо. С чего начать разбор вещей, Фёдор решительно не представлял.
Решив, что нужно действовать методично, он достал из кармана блокнот и ручку. Записал: «1. Книги. 2. Одежда. 3. Мебель. 4. Посуда. 5. Документы.» Подумав, добавил: «6. Личные вещи матери.»
С этого и начал — пошёл в спальню матери, где стоял старый комод с выдвижными ящиками. Верхний открылся с трудом — там лежали какие-то бумаги, конверты, фотографии. Фёдор бегло просмотрел их. В основном счета, квитанции, справки. Ничего ценного на первый взгляд.
Во втором ящике была одежда — аккуратно сложенные платки, какие-то перчатки, шарфы. В третьем — альбомы с фотографиями. Фёдор вытащил один, открыл наугад.
С пожелтевшей фотографии смотрел он сам — молодой, долговязый, с копной тёмных волос, в выпускном костюме. Рядом — мать, строгая и прямая, как всегда. И отец — с неизменной трубкой в углу рта.
Фёдор перевернул страницу — ещё фотографии. Семейные праздники, отпуск на море, школьные линейки. Обычная жизнь обычной советской, а потом российской семьи.
Он закрыл альбом и положил обратно. Потом открыл следующий ящик, самый нижний, и замер. Там лежала старая деревянная шкатулка, которую он никогда раньше не видел. Или видел, но не обращал внимания.
Шкатулка была тяжёлой, с металлическими уголками, потемневшими от времени. На крышке — замысловатый узор, вырезанный вручную. Фёдор потянул за крышку, но она не поддалась.
— Заперто, — пробормотал он.
Ключа нигде не было видно. Фёдор поставил шкатулку на комод и продолжил поиски в ящиках. Ничего похожего на ключ он не нашёл.
— Странно, — сказал он сам себе. — Может, в этом и было что-то ценное?
Он внимательно осмотрел шкатулку. На дне была небольшая металлическая пластинка с выгравированной надписью: «М.С. 1963».
— М.С? — Фёдор нахмурился. — Мария Степановна?
Мария Степановна Савельева — девичья фамилия матери. Но 1963 год… Матери тогда было всего пятнадцать. Откуда у неё могла взяться такая шкатулка?
Фёдор решил отложить загадку на потом и продолжил разбирать вещи. К вечеру он упаковал книги в три большие коробки, отсортировал одежду — часть на выброс, часть для благотворительного фонда. Посуду аккуратно завернул в газеты и сложил в картонные ящики.
Когда за окном стемнело, Фёдор понял, что устал. Он сел на диван в большой комнате и прикрыл глаза. Только сейчас до него дошло, что квартира, в которой он вырос, скоро перестанет существовать. Здесь прошло его детство, юность, здесь он готовился к экзаменам, влюблялся впервые, ссорился с родителями, мечтал о будущем.
— Сентиментальный идиот, — проворчал Фёдор, поднимаясь. — Нужно закончить с этим поскорее.
Он вернулся к шкатулке. Где бы мог быть ключ? В каком-нибудь тайнике? Мать любила всякие секреты. Фёдор помнил, как в детстве она прятала конфеты в жестяной банке из-под леденцов, которая стояла на самой верхней полке кухонного шкафа.
— Банка! — вдруг осенило его.
Фёдор бросился на кухню. Банка все ещё стояла там, пыльная и забытая. Он снял её, открыл — внутри что-то звякнуло. Маленький ключик на тонкой цепочке.
— Бинго! — победно воскликнул Фёдор.
Вернувшись к шкатулке, он вставил ключ в замочную скважину. Тот вошёл идеально. Поворот — и крышка открылась с тихим скрипом.
Внутри лежали письма. Много писем в пожелтевших конвертах, перевязанных выцветшей голубой лентой. Сверху — фотография молодого человека в военной форме. Фёдор никогда его раньше не видел.
Он развязал ленту и взял верхний конверт. На нём аккуратным почерком было написано: «Маше от Сергея. 3 мая 1963.»
Фёдор осторожно достал письмо из конверта. Бумага была тонкой, хрупкой от времени.
«Дорогая Машенька!
Пишу тебе из части. Здесь всё по-прежнему — подъём, построение, учения. Командир хвалит, говорит, из меня выйдет хороший офицер. Скоро присвоят звание лейтенанта. Думаю о тебе каждый день. Помнишь, как мы гуляли у реки? Ты собирала ромашки, а я смотрел на тебя и не мог насмотреться…»
Фёдор перестал читать. Он чувствовал себя неловко, словно подглядывал в замочную скважину. Это были личные письма матери. Любовные письма от какого-то Сергея. Но кто такой Сергей? Отца звали Михаил Яблонский, и познакомились они с матерью, когда ей было уже за двадцать.
Фёдор отложил письмо и взял следующее. Потом ещё одно, и ещё. Письма охватывали период с 1963 по 1965 год. Сергей писал о службе, о планах на будущее, о любви к Маше. В последних письмах появились упоминания о свадьбе, о том, как они будут жить вместе, когда он вернётся со службы.
Последнее письмо было датировано 15 июня 1965 года. Больше писем не было. Зато на дне шкатулки лежала газетная вырезка. Фёдор развернул её.
«Трагедия на учениях. Во время военных учений в результате несчастного случая погибли трое военнослужащих: лейтенант Сергей Михайлов, рядовой Алексей Петров, рядовой Иван Сидоров.»
Фёдор перечитал заметку несколько раз. Сергей Михайлов. М.С. — инициалы на шкатулке. Вероятно, это была его шкатулка, которую он подарил матери перед отъездом.
Он посмотрел ещё раз на фотографию молодого человека в форме. Теперь, приглядевшись, Фёдор заметил что-то знакомое в этих чертах. Что-то, что он видел каждое утро в зеркале.
Высокий лоб, прямой нос, глубоко посаженные глаза…
— Не может быть, — прошептал Фёдор.
Он бросился к своему портфелю, достал паспорт. Открыл на странице с датой рождения: 12 марта 1966 года.
Девять месяцев после смерти Сергея Михайлова.
Фёдор медленно опустился на стул. За окном шумел дождь, стучал по карнизу. Где-то в глубине дома тикали старые часы. Всё, что он знал о себе, о своей семье, внезапно перевернулось с ног на голову.
Михаил Яблонский не был его биологическим отцом. Его настоящий отец — Сергей Михайлов, погибший за девять месяцев до рождения Фёдора, молодой лейтенант, мечтавший о свадьбе с Машей.
Фёдор вспомнил, как в детстве отец — нет, Михаил — иногда смотрел на него странно, отстранённо. Как будто видел в нём кого-то другого. Теперь всё обретало смысл.
В шкатулке осталось ещё что-то. Фёдор запустил туда руку и нащупал маленький бархатный мешочек. Внутри оказалось кольцо — простое, золотое, с маленьким рубином. Обручальное кольцо, которое Сергей, очевидно, подарил матери.
Фёдор сжал кольцо в ладони. Вот оно — то ценное, о чём говорила мать перед смертью. Не деньги, не драгоценности, а правда о его происхождении.
— Значит, отец знал? — Фёдор смотрел на старую фотографию, где они втроём — он, мать и Михаил Яблонский — улыбались в камеру.
— Конечно, знал, — голос Веры Савельевой, маминой двоюродной сестры, звучал непривычно мягко. — Миша был хорошим человеком. Он любил твою мать, а потом и тебя.
Фёдор пригласил Веру на чай, как только нашёл её номер телефона. Она пришла — всё ещё рыжая, хоть и с проседью, с яркой помадой на губах и в модном шарфе.
— И все молчали, — это не было вопросом.
— Такое время было, Федя. Мать-одиночка, сам понимаешь… Маша очень переживала из-за смерти Серёжи. Чуть с ума не сошла. А потом узнала, что беременна. Миша давно за ней ухаживал, вот и предложил пожениться. Сказал, что ребёнка будет растить как своего.
Вера достала из сумочки сигареты, но спохватилась:
— Ой, прости. Можно я у окна?
Фёдор кивнул. Вера открыла окно, закурила, выпуская дым на улицу.
— Твоя мать хотела тебе рассказать, — продолжила она после паузы. — Много раз собиралась. Но всё откладывала. Боялась, наверное, что ты будешь её осуждать. А может, не хотела память о Мише очернять.
— А что Сергей? Что вы о нём знаете?
— Красивый был парень. Умный, начитанный. На гитаре играл. Познакомились они с Машей в библиотеке. Роман был бурный, но короткий. Они виделись всего несколько раз, когда он приезжал в отпуск. В основном письма писали.
Фёдор смотрел в окно. Там, за стеклом, жизнь шла своим чередом — люди спешили по своим делам, даже не подозревая, что мир одного пожилого бухгалтера только что перевернулся.
— У Сергея есть родственники? — спросил он.
— Были родители, но они давно умерли. Братьев и сестёр не было, насколько я знаю.
Вера затушила сигарету и вернулась к столу.
— Маша мне всё рассказала незадолго до смерти. Просила проследить, чтобы ты узнал правду, если она сама не успеет. Я не стала вмешиваться, думала, она оставила письмо или что-то в этом роде.
— Шкатулку оставила, — Фёдор кивнул на стол, где стояла резная деревянная коробочка.
Вера улыбнулась:
— А ты на него похож, на Серёжу. Особенно глаза.
Фёдор не знал, что чувствовать. Злость на мать за ложь? На Михаила за то, что скрывал? Или благодарность за то, что растил его как родного? Все эмоции смешались, оставив только глухую пустоту внутри.
— Знаешь, — вдруг сказала Вера, — когда Маша сказала мне, что беременна от Серёжи, я ей завидовала.
— Завидовали? — Фёдор поднял брови.
— У неё осталась хоть какая-то частичка любимого человека. А у меня — ничего, — Вера вздохнула. — Я тоже была влюблена в одного парня. Он уехал учиться в Москву, обещал писать. Не написал. Потом встретила твоего отца — то есть, Михаила — на танцах. Влюбилась. А он выбрал Машу.
Фёдор вспомнил, как Климов недавно упоминал Веру. «Спрашивала о тебе». Теперь понятно, почему.
— Смешно получается, — продолжала Вера. — Я всю жизнь думала — вот бы Маша тогда отказала Мише. Может, он бы на мне женился. А теперь понимаю — он любил только её. Даже зная, что ребёнок не его.
Фёдор молчал. Что тут скажешь?
— Ладно, я пойду, — Вера поднялась. — Только не осуждай их, Федя. Они хотели как лучше.
Когда за Верой закрылась дверь, Фёдор остался один в пустой квартире, наполненной призраками прошлого. Он снова открыл шкатулку, достал фотографию Сергея. Теперь он видел сходство отчётливо — те же глаза, тот же разворот плеч.
Странно было думать, что где-то в его генах, в его крови течёт память о человеке, которого он никогда не знал. О юном лейтенанте, который любил его мать и мечтал о свадьбе.
Фёдор аккуратно сложил письма обратно в шкатулку. Он возьмёт её с собой, сохранит. Может быть, когда-нибудь передаст своим детям — если они у него будут.
А пока нужно заканчивать с разбором вещей. Дом всё равно снесут, прошлое не вернёшь. Можно только двигаться вперёд, унося с собой осколки памяти о тех, кто был до нас.
Фёдор ещё раз оглядел квартиру — уже другими глазами. Не просто место, где прошло его детство, а место, где его мать хранила свою тайну, свою боль, свою любовь. И свою надежду — его самого.
— Спасибо, мама, — тихо сказал Фёдор в пустоту. — За то, что всё-таки рассказала.
За окном начинался новый день. Дождь прекратился, и первые лучи солнца пробивались сквозь тучи, рисуя на стенах квартиры причудливые узоры. Фёдор закрыл шкатулку и убрал ключ в карман.
Пора было возвращаться домой. В свою квартиру на Строителей, где его ждали недописанные отчёты, остывший чай и непрочитанные книги. А ещё — телефон, по которому он, возможно, позвонит Вере. Или Климову. Или даже съездит на кладбище, где похоронены его родители — оба его родителя.
Жизнь — странная штука. Иногда она открывает свои секреты слишком поздно, когда уже нельзя ничего изменить. Но, может быть, никогда не поздно начать что-то новое?
Фёдор закрыл дверь квартиры и повернул ключ в замке. Спускаясь по лестнице, он впервые за долгое время почувствовал странное облегчение. Словно груз, о существовании которого он даже не подозревал, упал с его плеч.
На улице было свежо после дождя. Фёдор глубоко вдохнул, поправил очки и зашагал к автобусной остановке, сжимая в руке шкатулку со своим прошлым…
