— Ну чего ты? — попытался я отшутиться. — Перестань, все образуется.
Она повернулась ко мне.
— Ничего не образуется, Саша. Все наши надежды на общее будущее… разрушены. — В ее голосе звучала только усталость, какая-то пугающая пустота. Я почувствовал, как тревога подкрадывается ко мне, обвивая ледяными пальцами.
Тарелка с супом, ложка, хлеб, кружка с чаем… Анна, как всегда, с какой-то маниакальной точностью выстраивала приборы, словно от этого зависела судьба мира. Я наблюдал за ней уже несколько месяцев. Она стала какой-то отстраненной, напряженной, будто внутри нее сидел туго натянутый барабан, готовый вот-вот лопнуть.
— Супчик, как всегда, пальчики оближешь! — попытался я разрядить обстановку, натянув самую радушную улыбку. — Может, вечером комедию посмотрим? Новую, с Джонни Деппом, хвалят ее…
Анна не ответила. Она просто налила себе суп и начала есть, не поднимая глаз.
Внезапно, словно выстрел, прозвучал ее вопрос:
— Саш, ты опять заплатил за машину Борису?
Я замер с ложкой в руке.
— Да, заплатил, а что? Он же мой родной сын! Как можно иначе? — ответил я, стараясь не выдать своего раздражения. Я не понимал, почему это каждый раз превращается в допрос.
Анна отложила ложку и посмотрела на меня. В ее взгляде не было ни злости, ни упрека, только какая-то ледяная сталь.
— А я тогда кто? — тихо спросила она.
Волна раздражения накрыла меня с головой.
— Аня, ну что ты начинаешь? Борису сейчас тяжело, он без работы, с долгами. Надо же ему помочь!
— А нам легко? — ее голос оставался спокойным, но в нем слышались стальные нотки. — Мы сколько лет собираемся кухню обновить? В горы съездить? Все деньги уходят Борису. У нас тоже планы были, Саша!
Я вспылил:
— Кухня подождет! А у сына реальная беда!
— Тогда живи с сыном, раз он тебе дороже! — сказала она, не повышая голоса.
Я опешил. Обычно в таких случаях она начинала кричать, плакать, бить посуду. А тут — такое спокойствие. Анна встала из-за стола, подошла к окну и уставилась на дождь, который барабанил по стеклу.
— Ну чего ты? — попытался я отшутиться. — Перестань, все образуется.
Она повернулась ко мне.
— Ничего не образуется, Саша. Все наши надежды на общее будущее… разрушены. — В ее голосе звучала только усталость, какая-то пугающая пустота. Я почувствовал, как тревога подкрадывается ко мне, обвивая ледяными пальцами.
Анна молча открыла шкаф и начала собирать чемодан. Я стоял, как парализованный, и смотрел, как она складывает мои вещи.
— Да брось ты, — пробормотал я, пытаясь выхватить из ее рук футболку. — Сейчас успокоишься, и все будет как раньше.
Но она не реагировала. Просто продолжала молча складывать вещи в чемодан. Это молчание пугало меня больше, чем любые крики и ссоры.
Когда она собрала чемодан, я все еще надеялся, что она передумает, что скажет хоть что-нибудь. Но она молчала.
Уходя, я ждал, что она бросится ко мне, схватит за руку, скажет: «Не уходи!» Но она просто стояла в дверях, молча глядя мне вслед.
———————
Дождь усилился, когда я подъехал к дому Бориса. Он встретил меня в поношенной футболке и трениках, с телефоном в руке. В его глазах не было и тени сочувствия.
— Ну привет, пап. Люксов тут нет, если что. Надолго? — спросил он, пропуская меня в захламленную квартиру.
Я был потрясен. Ни сочувствия, ни интереса к моим проблемам. Просто констатация факта.
Позже ночью я мучился на неудобном диване, пытаясь заснуть.
Утром, за завтраком, я робко попросил у Бориса денег в долг.
— Ну ты даешь, пап! — он усмехнулся. — Сам влипаешь в какие-то истории, а потом у меня просишь. Ты же у нас самостоятельный, сам и разруливай.
— Борис, я тебе всю жизнь помогал! — возмутился я. — Как ты можешь так говорить?
Он пожал плечами и ушел в свою комнату. Я слышал, как он разговаривает по телефону.
— Представляешь, этот старикан приперся ко мне деньги просить! — он хохотал. — Надеюсь, он скоро свалит, а то совсем достал.
Я подошел к окну и увидел в отражении свое усталое, постаревшее лицо. В этот момент меня словно пронзило молнией. Борис перечеркнул все, что было между нами. Все мои жертвы, все мои усилия, все мои надежды — все пошло прахом.
———————
Я стоял в подъезде, где пахло сыростью и кошачьей мочой. В полумраке тускло светила одинокая лампочка, отбрасывая длинные тени. Я нервно сжимал в руке ключи, чувствуя, как металл врезается в кожу. Эти ключи от квартиры, которую мы когда-то выбирали вместе с Анной. Дверь была темно-синяя, с простым узором, который, как казалось тогда, излучал уют. Анна, помнится, сказала:
— Смотри, как уютно будет, прямо родное… — Теперь слово «родное» звучало издевательски.
Я поднял руку, чтобы вставить ключ в замок, но остановился. В голове эхом отдавались обрывки недавнего разговора Бориса: «Надеюсь, он скоро умотает…» И ее тихий, полный горечи ответ: «Глупо надеяться, что я тоже для тебя что-то значу». Я ощутил острую боль вины.
Рука задрожала. Вместо ключа я нажал на звонок.
Дверь открылась почти мгновенно, словно Анна ждала меня. На ней был старый, выцветший свитер с ромашками, волосы собраны в небрежный хвост. Она выглядела родной, но в то же время невероятно далёкой. В морщинах вокруг глаз залегла усталость, а взгляд казался потухшим.
— Можно войти? — мой голос сорвался, прозвучал хрипло и неуверенно.
Анна молчала, просто смотрела на меня. В ее глазах не было ни гнева, ни радости, лишь усталость и тень глубокой грусти. Я видел, как она похудела, как осунулось лицо.
— Я всё понял, Анечка, — слова давались с трудом, царапали горло. — Ты права была. Все время права… — Я хотел сказать больше, объяснить, но ком в горле не давал.
— Поздно, Саша.
Это «Саша» — когда-то такое тёплое и ласковое — сейчас ударило, словно плетью, по нервам. Она не кричала, не упрекала, просто стояла, обнимая себя за плечи, словно пытаясь согреться. Я видел, как дрожат её руки.
— Анечка, я… — я хотел объяснить, что все изменится, что я осознал свою ошибку.
— Не надо, — она покачала головой, останавливая меня жестким взглядом. — Мы оба знаем, что ничего не поменяется. Ты всегда выберешь его. — В её голосе звучала обреченность.
— Не выберу, — я сделал шаг вперёд, пытаясь коснуться её руки. — Клянусь, я… — Я готов был поклясться чем угодно, лишь бы вернуть ее доверие.
— Помнишь, — она вдруг слабо улыбнулась, беззащитно и печально, — как мы мечтали в Китай съездить? Копили, планировали… Рассматривали фотографии Шаолиня и Китайской стены. А потом всё уходило — его учёба, его машина, его долги… И я поняла: дело не в деньгах. Дело в том, что ты всегда выбираешь.
Она отвернулась и ушла в прихожую, где в полумраке висела моя одежда. Вернулась с моим старым пальто — потёртым, с выцветшим воротником. Молча протянула мне. На пальто виднелись следы былой носки, заштопанные карманы.
— Мы так и не увидели Китай, Саша. И не увидим. — Она смотрела мне прямо в глаза, и в её взгляде читалась окончательная точка.
Дверь закрывалась медленно, будто давая мне последний шанс. Но я не знал, что сказать, какие слова подобрать. Всё, что я хотел сказать, казалось сейчас пустым и бессмысленным. Всё осталось позади — вместе с мечтами об Китае, вместе с нашим общим будущим.
———————
Я стоял на лестничной площадке, прижимая пальто к груди, пытаясь удержать хоть частичку тепла, которое осталось в этом доме. От пальто пахло домом — тем, что я безвозвратно потерял, гоняясь за призрачной благодарностью сына, за признанием, которого так и не дождался.
Замок щёлкнул, отрезая меня от прошлого. Внизу хлопнула дверь подъезда, послышались голоса соседей. Жизнь продолжалась, шла своим чередом. Но уже без меня, без моих надежд и мечтаний.
Я спустился на улицу. Дождь усилился, холодные капли хлестали по лицу, смешиваясь со слезами, которые я больше не мог сдерживать. Боль потери, осознание собственной глупости захлестывали меня.
Телефон завибрировал в кармане — наверное, опять Борис, мой сын. Очередная просьба, очередная проблема. Но доставать телефон не хотелось. Всё было кончено. И это «кончено» оказалось тихим, как шорох старого пальто в руках и как звук моих шагов, уходящих в холодный, осенний дождь. Я чувствовал себя потерянным и одиноким в этом огромном, равнодушном городе…
