Иви нашли на следующий день после того, как она пропала. Её выбросило на берег недалеко от деревушки Вайтере, где она жила с отцом, матерью и тремя сёстрами.
Судебный следователь Круминьш с помощником, а также доктор Митич несколько задержались — они прибыли, когда девочку уже похоронили. Посовещавшись немного, следователь и доктор решили не тревожить тело вскрытием: они написали в отчете, что имел место несчастный случай. Такое бывает нередко: заиграется ребенок, тут его русалки и подхватят!
Справедливости ради заметим, что ни Эдгарс Круминьш, ни доктор Митич в русалок не верили, а рассудили так: ребёнок утонул, не справившись с течением, его все равно не вернуть, а возиться в июльскую жару с трупом — неприятно и хлопотно.
Когда формальности были соблюдены, Круминьш вышел к реке. Ветерок от воды приятно освежал лицо, и следователь, закрыв глаза, наслаждался им. Когда же он их открыл, то увидел девочку лет десяти, стоявшую по пояс в воде. Голубые ленты платья развивались точно водоросли — течение в этом месте было довольно сильным.
— Эй! — Круминьш поспешил к девочке, съезжая по песку и неловко размахивая руками: — Выходи-ка, малышка!
На ходу он умудрился снять ботинки, но сделав шаг к воде, так и остался стоять с открытым ртом — девочки уже не было, хотя деться ей было некуда.
Запыхавшись, подбежал помощник следователя Петерс, которому было поручено осмотреть место, где была обнаружена маленькая утопленница.
— Ты видел её? — указывая рукой на рябую от ветерка поверхность воды, спросил Круминьш.
— Кого? — не понял помощник.
— Здесь только что стоял ребенок… девочка… голубые ленточки…
Петерс, пожав плечами, кивнул головой на кучку местных зевак, стоявших неподалеку:
— Кроме нас с Вами и этих людей, здесь никого не было. Во всяком случае, я не заметил.
Круминьш устало махнул рукой. Отпустив помощника, он взял ботинки за шнурки и босиком побрел в деревню. Он хотел отдохнуть перед обратной дорогой и заодно навестить старого приятеля, которого не видел с позапрошлой весны.
***
Иварc Нагель сидел на крыльце своего дома и курил трубку. Завидев гостя, он встал и улыбнулся ему во всю ширь почти беззубого рта, обрамлённого шкиперской бородой, которой Нагель очень гордился. Иварc был высок и худ. Рядом с ним коренастый, невысокий Круминьш выглядел ещё ниже и круглее.
— Здорово, Эдгарс! — Нагель обнял Круминьша, и тот сразу ощутил запах конского пота и полыни, пропитавшего латаную рубаху друга.
— Ну, здравствуй, Иварс, дружище!
Освободившись от объятий, Круминьш достал припасенный мешочек табака и протянул Иварcу — вот привёз тебе гостинец!
— Эдгарс! Вот спасибо! — на глазах Нагеля выступили слезы, он понюхал мешочек и прижал его к сердцу.
Помолчали.
Первым нарушил молчание Нагель:
— Когда узнал о малышке Иви, сразу подумал, что тебя пришлют! Ждал тебя.
Круминьш кивнул головой и глядя на ярко розовые, раскрашенные заходящим солнцем облака, сказал:
— Честно сказать, я к тебе и так собирался: отдохнуть, порыбачить… Всё откладывал. А тут эта малышка. Жаль её.
Опять помолчали.
— Можно остаться у тебя до завтра? — вдруг спохватился Эдгарс, глянув на часы.
— Конечно! — обрадовался Нагель. — Завтра сам отвезу тебя в город! — Между прочим, он прищурил глаз, у меня для такого случая есть бочонок доброго пива! Сам я до утра иной раз глаз не сомкну… бессонница прямо замучила!
За беседой мужчины не заметили, как последний солнечный луч сверкнул за верхушками соснового бора. Стало темно и свежо. С реки на деревню двинулся густой туман, и вскоре нельзя было ничего различить на расстоянии вытянутой руки. Приятели пошли в дом.
Иварc зажег светильник, и горница озарилась мерцающим светом. Нагель жил один — его семья не последовала за ним, когда он принял решение оставить службу и уехать в эту богом забытую деревушку. Дети выросли, супруга же напротив, впала в детство — изо всех сил пыталась молодиться — вызывая у окружающих в лучшем случае снисходительную улыбку, в худшем — смешки и язвительные замечания.
Поговаривали, что госпожа Нагель привечает какого-то полунищего студента, который годится ей в сыновья. К счастью, Нагель не особо интересовался женой, лишь иногда задавая общие вопросы «Как там, в городе, все ли здоровы?» и получая такие же общие ответы: «Всё спокойно, дружище, все живы-здоровы», шептал под нос «дай бог, дай бог…», тем опасная тема исчерпывалась, и начинались излюбленные обоими разговоры — о рыбалке, охоте, новых порядках и старых знакомых.
Когда в бочонке осталась лишь треть пива, была уже глухая ночь. Туман нисколько не рассеялся, скорее наоборот, пытался проникнуть сквозь щели рассохшихся ставен внутрь и смешаться с дымом глиняной трубки Нагеля.
Похоже, Иварcу совсем не хотелось спать, в отличие от гостя: глаза у Эдгарса слипались, но ему было неловко сказать об этом хозяину, которому выдалась редкая возможность поговорить. В тот момент, когда веки Круминьша все-же сомкнулись, а голова свесилась на грудь, раздался странный звук — словно кто-то царапал дверь снаружи.
— Кто там? — всполошился Иварc. — Эй, Эдгарс, ты никак спишь? — он коснулся руки приятеля.
— А? — Круминьш разлепил глаза и в недоумении смотрел то на друга, то на недопитую кружку пива. — Прости, дружище, устал, сморило. Где я могу прилечь?
Вместо ответа Нагель поднес палец к губам. Но странный звук больше не повторялся. Пожав плечами, хозяин постелил другу на печи, а сам решил устроиться на полу, в углу.
Уложив Круминьша, он решил напоследок выйти во двор. Под ногами запутался длинный лоскут. Нагель повертел его в пальцах и, смяв, заткнул в щель между дровами. Походил ещё, покурил. Затем вернулся в дом и лёг на солому.
Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо.
— Иварc, где ты взял это? — спрашивал его Круминьш, потрясая тряпкой, которая невесть как снова оказалась на крыльце.
— Что? Ах, это. Нашел. — Нагель сел, протер глаза. — Вышел ночью… А перед этим мне почудилось, что кто-то царапался в дверь. Показалось…
— Ты открыл?
— Брось, Эдгарс, ты же знаешь — я никогда не запираю двери. Если бы гость пожелал войти, он бы вошел.
— Ну ладно, ладно. Просто меня озадачил этот лоскут — на нем кровь… — Эдгарс посмотрел ткань на просвет.
— Мне нужно кое-где побывать, Иварc. А потом ты меня отвезешь в город, идет?
***
Мать Иветты стирала во дворе белье. Завидев следователя, она хмуро кивнула на его приветствие и продолжила бить белье деревянной колотушкой — вздымая брызги мыльной воды.
Эдгарс огляделся вокруг. Во дворе, если не считать самой хозяйки, не было ни души.
— Вот… пришел проститься. — сказал Круминьш, сняв шляпу.
— Хорошей дороги! — бесцветным голосом отозвалась женщина, не отрываясь от своего занятия.
— Какая тишина… а где же твои дочки? Я бы хотел на прощанье…
— Они на реке. Полощут белье. С ними Янис.
— Скажи, знаком тебе этот лоскут? — Эдгарс достал из кармана ленту, и протянул ей.
Женщина побледнела и с силой отбросила колотушку:
— Оставьте меня, будьте милосердны! — закрыв лицо передником, она заплакала. Когда поток слез иссяк, она подняла на Эдгарса покрасневшие глаза, и произнесла всхлипывая: — Зато моя Иветта сейчас танцует с ангелами! Понимаете? Танцует с ангелами! — слезы высохли на её глазах, она улыбнулась Круминьшу, но улыбка вышла жалкой, скорее напоминавшей гримасу.
Эдгарсу не раз приходилось видеть подобные сцены. Он подавил в себе порыв успокоить несчастную мать — знал, что всё тщетно. Только время способно ослабить боль утраты. Круминьш надел шляпу и отправился на реку.
Полоскать белье — женский удел и глава семейства Янис наблюдал за дочерьми сидя в холодке, под ивами. Круминьш сел неподалеку, поприветствовал его, и тоже стал наблюдать за девушками. Чистое белье было уже сложено в корзины, когда Эдгарс поманил к себе Мирну, меньшую из дочерей Яниса. Показав ей часть голубой ленты, сложив её так, чтобы девочка не увидела кровь и не испугалась, Эдгарс спросил:
— Мирна, смотри, что у меня. Откуда это, знаешь? — девочка не успела и рта раскрыть, как её отец подлетел, словно коршун, и встав между ней и Эдгарсом, дрожащим от гнева голосом произнес:
— Оставьте в покое мою семью, господин следователь! Иветту ничто не вернет, так к чему бередить свежую рану?
— Я как раз собирался обратно, в город. У меня остался последний вопрос, и будьте покойны, получив на него ответ, я тотчас оставлю в покое и вас, и вашу семью.
— И что же это за вопрос? — с вызовом спросил Янис.
Круминьш выждал паузу. Он размышлял, стоит ли говорить отцу Иветты о том, что появились основания сомневаться в случайной смерти его дочери. Решил пойти ва-банк:
— Один единственный вопрос: чья это кровь? — и он показал мужчине голубую ленту с характерным пятном.
Янис отступил назад. Девочки окружили Эдгарса.
— Это же лента с платья Иветты! — послышался тонкий голосок Мирны. Янис грубо схватил её за руку и стиснул так, что девочка заплакала от боли.
— Что раззявили рты! забирайте корзины и живо домой! — крикнул он старшим девочкам и обернувшись к Круминьшу, прошептал:
— Я не знаю, где Вы взяли это, откуда эта ткань, и что на ней за пятна… но к моей дочери они не имеют никакого отношения! Прощайте, господин следователь!
Он быстрым шагом направился к дому. За ним, таща тяжелые корзины, пытались угнаться его дочери. Плач Мирны долго ещё слышался Эдгарсу, но потом его поглотил шум реки.
Вернувшись в дом Нагеля, Эдгарс написал две записки и попросил Иварcа доставить их по назначению. Первая была адресована доктору Митичу, снимавшему неподалеку дачу. Вторая записка содержала текст телеграммы жене Круминьша — Айе.
— Никак появились новости в деле малышки Иви? — спросил Нагель, пряча записки в карман.
— Я все объясню тебе позже, дружище, а сейчас поезжай и привези скорее доктора. Постарайся нигде не задерживаться и ни с кем не разговаривать.
Проводив друга, Эдгарс отправился на деревенское кладбище, раскинувшееся на поросших вереском холмах. Ветер раскачивал верхушки стройных сосен, которые словно древние воины охраняли подступы к могилам.
Эдгарс быстро нашел последнее пристанище бедной девочки по свежей земле. Размышляя о вечном, он сел неподалеку. Вдруг хрустнула ветка, и рука Круминьша сама легла на кобуру, прежде, чем он успел сообразить, что мог означать этот треск.
— Эй! — крикнул он. — Выходи немедленно, я тебя видел! (на самом деле, Эдгарс только приблизительно знал, откуда раздался звук — слишком глубоко был он погружен в свои думы.)
Из кустов послышалось глухое сопение — теперь Круминьш наверняка знал, что там кто-то прячется.
Он взвел курок и начал приближаться к кусту бузины, буйно разросшемуся на старой, безымянной могиле.
— Не стреляйте, господин! — послышался хриплый голос, и вскоре взору сыщика предстала взъерошенная башка: в волосах застряла засохшая трава, щека затекла, а на ней четко отпечатался кладбищенский дёрн — скорее всего, бродяга спал на одном боку. Это был крупный мужчина с детским лицом.
— Кто таков? Что здесь забыл? — не выпуская из рук оружие, спросил Эдгарс.
— Минька я, Спиридонов сын. — мужик утёр нос рукавом рубахи.
— Что делаешь на кладбище? — сдвинул брови Круминьш.
— Я… я… матушку пришел проведать. Померла она год тому…
— Молчать! — разозлился Круминьш. — Правду говори!
— Так я и говорю… — сказал детина — Как матушка померла, я, чтоб схоронить её, задолжал… вот, работаю на мельнице, чтобы отдать долг. А сегодня мельник отпустил пораньше, матушку навестить, год сегодня, как преставилась.
— Ладно… — смягчился Круминьш, убирая пистолет на место. — Один здесь, что ли?
— Один — кивнул головой Минька.
«Эдакий здоровяк может пригодиться» — подумал Круминьш.
Отпустив незадачливого Миньку, Круминьш сделал крюк по кладбищу, читая надписи на плитах и крестах. Одна плита привлекла его внимание особо — под ней четыре года назад была похоронена девочка, ровесница Иветты. Странным показалось то, что и день, и месяц рождения и смерти Иви совпадали с днем рождения и днем смерти девочки, похороненной здесь. Несмотря на то, что могилка была относительно свежая (всего четыре года) — никто не ухаживал за ней — плита успела врасти в землю и покрыться зеленым мхом, из чего Эдгарс сделал вывод, что маленькая покойница, скорее всего, сирота. Об этом свидетельствовал и дешевый материал — ракушечник, из которого была сделана плита — ещё пара лет, и разобрать выбитое на ней имя будет почти невозможно. Круминьш записал имя девочки в блокнот — Каролина.
Вернувшись в дом Нагеля, Эдгарс понял, что проголодался не на шутку. Поиски еды привели его в подвал, однако ни колбасы, ни сыров там не оказалось. На полке в ряд стояли пузатые бочонки, родные братья того, что был распит вчера. Эдгарс прихватил один и поднялся наверх. Вытащив пробку, он подставил грубую глиняную кружку под струю прохладного пива. Отпив глоток, поморщился: и как он мог пить вчера такую дрянь? К счастью, во дворе послышался шум — Нагель вернулся.
Круминьш поспешил ему навстречу, с намерением пожать руку доктору Митичу и обомлел: перед ним стояло непонятного пола существо: в женском платье, но с мужским лицом, на котором пробивались усики. Круминьш кинул на друга вопросительный взгляд, но тот отвел глаза.
Не зная, как себя вести, целовать ли руку или пожать её, Эдгарс, избегая взгляда гостьи, рассеяно спросил:
— Хм… а где же доктор?
— О! Прошу простить меня. — похоже, ситуация забавляла Нагеля: — Позвольте вас представить друг другу:
— Это гроза бандитов, судебный следователь Круминьш. — торжественно представил Нагель друга, а затем, поклонившись даме, продолжил: — А это, прошу любить и жаловать: Клара Митич — супруга и наперстница нашего дорогого доктора!
Эдгарс всё же решил поднести руку докторши к губам, но не тут-то было: её сильная, точно стальная кисть сжала его ладонь и после проворно нырнула в карман приталенного жакета.
Нагель, извинившись перед докторшей, отвел Эдгарса в сторону и зашептал:
— Митрич не смог приехать: у него, представь себе, операция! И то возмущался, что увожу помощницу. Говорят, что эта особа, — он кивнул в сторону Клары, — не смотри, что баба, в медицине лучше мужа разбирается! Во всяком случае, трупы режет всегда она. Митич всю грязную работу оставляет ей — Нагель икнул, и повернувшись к докторше, сказал уже в полный голос: — Я в общих чертах разъяснил госпоже Митич суть дела. Подпись на документе (он многозначительно откашлялся) — уже стоит. Доктор целиком и полностью ей доверяет! — Нагель хотел ещё что-то добавить, но встретив тяжелый взгляд Клары, умолк.
— Где труп? — низким голосом спросила она.
Через полчаса все трое были на кладбище, где их поджидали мужики, нанятые Круминьшем. Для того, чтобы понять причину смерти, Кларе не нужны были особые условия, она согласилась осмотреть тело прямо на месте тайной эксгумации, чтобы не подвергаться ненужному риску и избежать огласки. Мужики — а именно давешний Минька с приятелем, резво раскидали не успевшую слежаться землю и вскоре извлекли тело девочки, завернутое, по бедности семьи, в ветошь.
Наступившие сумерки были на руку Круминьшу, который даже не пытался получить разрешение родственников на осмотр тела, но теперь боялся, что подступившая со всех сторон тьма помешает докторше точно определить причину смерти Иви.
Опасения были напрасны. Посветив свечой, куда не доставал свет лампы, и внимательно изучив состояние органов, госпожа Митич заявила:
— Ребенок умер не от утопления. Он обескровлен. Кроме того, имеется рана в области сердца.
Затем последовали манипуляции со скальпелем и порошками, но мужчины предпочли не видеть этого — подошли, лишь когда Клара сняла платок с лица и перчатки:
— Всё, господа… Всё…
Отведя Эдгарса в сторону, она прошептала:
— Время упущено и сейчас утверждать наверняка, отчего умерла бедняжка, я не берусь. Но в воду она попала уже будучи мёртвой.
Клара накинула плащ, извлекла из кармана деньги и протянула Эдгарсу:
— Я не возьму их, господин следователь. Исполните свой долг — найдите убийцу, прошу вас!
Раскаты грома заглушили её последние слова. Резкий северный ветер до костей пробрал горстку людей, застывших над разверстой могилой. Докторша плотнее закуталась в плащ, а Круминьш стоял неподвижно — ему показалось, что потоки ледяного воздуха тянутся за ним из могилы и вот-вот увлекут его туда. Он ещё несколько секунд не мог выйти из охватившего его оцепенения.
Наконец, Минька аккуратно, точно живое дитя, опустил сверток с останками Иви на дно ямы, размашисто перекрестился, и они с приятелем, поплевав на мозолистые ладони, принялись закапывать могилу. Пошел дождь.
Нагель, Круминьш и госпожа Митич пока дошли до деревни, вымокли совершенно. Докторша, несмотря на угловатую фигуру, громовой голос и присущий её ремеслу цинизм — оказалась мягкой женщиной с добрым сердцем: похоже, ей было искренне жаль девочку. Медицинское заключение было написано ею обстоятельно. Не смотря на поздний час, Иварc повез докторшу домой, к мужу.
Круминьш уехал утром.
Домой, в город, он добрался к ужину — из кухни доносились аппетитные запахи, от которых кругом шла голова — ведь он не ел более суток! Сначала потому, что не нашёл, где Нагель прятал свои запасы, а затем потому, что не мог есть после чтения заключения, написанного госпожой Митич.
Переступив порог родного дома, Эдгарс обнял жену и старшую дочь, а потом и младшая, Эммочка, повисла у него на шее с радостным визгом. У Круминьша было правило: он никогда не говорил дома о службе, старался даже не думать о ней — поэтому остаток вечера прошел весьма приятно. Ужин был превосходным, вдобавок Круминьш позволил себе выпить немного портвейна. Разомлев, он едва успел добраться до кровати и провалился в сон.
Среди ночи он проснулся в холодном поту — ему привиделась огромная черная птица, разметавшая крылья над его домом. Затем он видел кладбищенские плиты и читая полуистертые буквы, холодел — ведь это были имена его родных!
Откуда-то неслась незамысловатая детская песенка. Открыв глаза, он обнаружил, что песенка не умолкла, а напротив, стала громче. Айя спала безмятежным сном, Эдгарс хотел разбудить её, но передумал, и осторожно ступая, пошел в детскую. Дочери спали. Он поправил одеяло Эльзы, затем склонился над Эммочкой, желая поцеловать её. Губы ощутили холод мертвого лба — вместо дочери в кровати лежала окоченевшая Иви!
— Господи, Эдгарс, очнись! — в нос ударил резкий запах нюхательной соли. Круминьш открыл глаза. Айя и Эльза, в ночных рубашках, сидели рядом, испуганно глядя на него. Значит, это был ночной кошмар. Слава Богу, всего лишь страшный сон!
До утра он не сомкнул глаз. Боль раскалывала его череп надвое — он еле заставил себя подняться с постели. За окном моросил дождик, что тоже не способствовало хорошему настроению. Айя, должно быть, давно встала, снизу слышался её шепот — она боялась разбудить мужа.
Эдгарс подошел к умывальнику, взглянул в зеркало — вид у него был неважный. Ополоснув лицо, он оделся и спустился вниз, где стол был сервирован к завтраку, несмотря на то, что часы показывали четверть одиннадцатого.
— Доброе утро, принцессы! — Эдгарс изо всех сил старался выглядеть бодро, хоть чувствовал себя разбитым.
— О! С пробуждением, дорогой! — Айя хотела было спросить, как спалось, но одного взгляда на лицо мужа ей было достаточно, чтобы понять, что вопрос неуместен.
— Эльза, дочка, свари кофе и подавай гренки — ласково сказала она дочери. –Эмма, помоги сестре! — Когда дочери вышли на кухню, Айя встала и приблизившись к мужу, положила руку на его плечо.
— Знаю, это не в твоих правилах… — осторожно сказала она. — но я впервые вижу тебя в таком состоянии, Эдгарс. Я обеспокоена. Прошу тебя, расскажи мне.
Круминьш снял с плеча руку жены, поцеловал и опустил. Не спеша подошел к окну и сделал вид, что поглощен изучением дождевых капель на стекле. Наконец, он заговорил:
— Дело не в недоверии к тебе, дорогая. Просто не знаю, что сказать. Уезжая, я был уверен, что все дело в досадной случайности — утонул ребенок. Соблюсти формальности, написать отчет — я не собирался оставаться там более двух часов, но все оказалось непросто, Айя…
Он повернулся к жене, и голос его дрогнул:
— Есть все основания полагать, что маленькая Иветта была убита. Она… она была всего на год старше нашей Эммочки…
— О, боже… как… как её убили? — тихо спросила жена.
— Бедняжку сначала обескровили, а затем бросили в реку.
Айя подавила стон и перекрестилась:
— И что ты в связи с этим намерен делать? — прошептала она.
— У меня нет другого выхода, как довести расследование до конца. Завтра я намерен вернуться назад.
Тут дочери принесли горячий кофейник, румяные гренки с топленым маслом и кувшин свежего молока. Ел только Круминьш — жена и дочки успели позавтракать раньше. Весь день моросил дождь и Круминьш всерьез опасался, что размытые дороги помешают ему добраться до деревни.
Утром, едва забрезжил рассвет, через восточные ворота выехала закрытая почтовая карета, увозя Круминьша и его помощника туда, где среди душистых полей и сосновых лесов затерялась деревушка Вайтере. Петерс сам вызвался ехать с Эдгарсом. Он очень молод, этот Петерс, совсем мальчишка, но храбрости и ловкости ему не занимать и бегает он быстро. Тучному Круминьшу трудно преследовать преступника, вздумай тот бежать, зато Андрис Петерс догонит если надо самого чёрта.
Большую часть пути Эдгарс спал. Ему снились песчаные речные пляжи, чайки, кружащие над водой и водоросли, похожие на шелковые голубые ленты. К обеду прибыли в село, от которого до деревни было полтора часа пешком. День выдался душный, и Эдгарс жалел, что не успел предупредить Нагеля, чтобы тот встретил их.
Решено было зайти в харчевню. Эдгарс заказал себе пива, помощнику — холодный квас.
Внезапно кто-то коснулся его плеча — обернувшись, Круминьш никого не увидел за спиной. Но за окном, на дороге стоял ребёнок лет шести и неотрывно смотрел на него. Просто смотрел. Эдгарс, а за ним и Петерс не дождавшись своего заказа, выбежали из харчевни, и увидели лишь худую спину ребенка, свернувшего за угол. Пошли следом. Хрупкая фигурка юркнула в амбар. Едва Круминьш переступил порог, тонкий детский голосок сказал:
— Господин, мне надо сообщить вам нечто важное. С глазу на глаз.
Круминьш махнул рукой Петерсу, и тот с сожалением остался снаружи.
— Кто ты? О чем хочешь сообщить мне? — Эдгарс боялся, что хрупкая фигурка растворится во мраке — он видел лишь её призрачные очертания, благодаря свету, проникающему в помещение сквозь щели между брёвнами.
— Меня зовут… Моя сестрица… я не хочу. Не хочу, чтобы она умерла!
Круминьш почувствовал, как у него по всему телу пробежали мурашки. Всё ещё боясь спугнуть ребёнка, он осторожно спросил:
— А почему ты считаешь, что твоя сестра в опасности?
Вместо ответа послышалось всхлипывание.
— Как её зовут? — ласково спросил Эдгарс.
— Линда, господин. Линда Луремса.
С улицы послышалась пьяная брань — какие-то бродяги затеяли драку. Петерс пытался урезонить их, но его воспитательная проповедь не увенчалась успехом, потому он успокоил всех троих поочередно своим коронным ударом справа, после чего аккуратно сложил тела у входа в амбар.
— Эй! Ты здесь? — крикнул Эдгарс, но тут он понял, что его опасения оправдались — фигурка словно растворилась в воздухе, вокруг никого не было.
— Чёрт! — выругался Круминьш и сердито махнув Петерсу, так и не дождавшемуся похвалы, пошел в направлении костёла.
Внутри было прохладно, никого не было, не считая немощной старушки, задремавшей над святым писанием. Лицо её было скрыто под чудной шляпой с большими, если не сказать огромными полями, напоминавшими цветник на весеннем кладбище.
Круминьш прошел к алтарю и прокашлялся. На звук вышел сухонький маленький человечек, отец Густав.
— Добрый день, дети мои! Что привело вас сюда? — воззрился он на вошедших.
— Добрый день, господин пастор! — отозвался Эдгарс. — Нам нужно задать вам несколько вопросов… скажите, среди ваших прихожанок есть Линда Луремса?
Пастор почесал мизинцем кончик носа и ответил вопросом на вопрос:
— А могу я знать, с чего это вас интересует?
— Эх! Простите, меня, болвана! — Круминьш представился по должности.
Пастор покачал головой:
— Мне нечем порадовать вас, увы. Ни разу не видел эту девочку, лишь слышал о ней.
— Ради всего святого! Расскажите! — воскликнул Эдгарс.
— Не имеет смысла лгать… да, я знаю всё семейство Луремса. Линду, по слухам, крестили в другом месте, но откровенно говоря, я в этом не уверен, ибо в церковь она не ходит, хотя и её отец, и мать, и бабка каждое воскресенье здесь. Я пытался спросить, почему так, но они старательно избегают разговоров, касающихся Линды.
— Сколько ей лет? — во рту Эдгарса пересохло, он чувствовал, как начинает кружиться голова.
— Ну не знаю… — святой отец на мгновение задумался. — Шесть, может семь. Она единственный ребенок в семье, может, оттого и прячут её… кто их разберет!
— Как это единственный? А как же сестра? У неё ведь есть сестра! — воскликнул Эдгарс.
— Нет. Вы что-то путаете, любезный. У Линды нет никакой сестры, я бы знал. — возразил святой отец.
— Вспомните, это очень важно! — наконец подал голос Андрис.
Падре, улыбаясь, развел руки в стороны:
— Нет, извините. У четы Луремса одна дочь — Линда.
Сыщики переглянулись и понурив головы, двинулись к выходу.
— Правда, был у них сын Даниэль, брат-близнец Линды, но он умер года два назад, от тифа. Многих тогда забрал Господь! — пастор перекрестился, и добавил: — Но сестры у Линды никогда не было!
На улице было свежо — пока они разговаривали со священником, прошёл тёплый грибной дождь. Все вокруг играло свежими, яркими красками: на фоне голубого неба искрилась умытая дождем зелень, а лилии и флоксы источали нежный аромат — природа отрицала такое явление, как смерть.
— Что вы обо всем этом думаете? — спросил Петерс Круминьша.
— Чертовщина какая-то! — пробурчал Эдгарс. — Ну, а ты что скажешь?
— Я думаю… — Андрис покраснел и замялся на мгновенье, но набравшись храбрости, выпалил: — уверен, что мы видели на гумне маленького Даниэля Луремса.
— Нет, это не мог быть он — Круминьш покрутил головой, хотя в голосе его все же слышались нотки сомнения. — если только… если только мальчик жив, а не умер, как утверждает святой отец.
Так рассуждая, дошли они до дома Нагеля. Иварс сидел на крыльце своего дома и вырезал из дерева свистульку. Завидев гостей, он отложил поделку и встал им навстречу.
— Здорово, Иварс! — Эдгарс подошел к другу. — Кому это ты вырезаешь?
— Так… — Нагель выглядел подавленным, и как показалось Эдгарсу, был не особо рад их визиту. Сославшись на головную боль, он скоро лег спать, предоставив гостям заботиться о своем ночлеге самим. С утра Круминьш с Петерсом отправились на кладбище.
Они искали могилу маленького Даниэля, но не находили. Обошли все кресты и памятные камни, тщетно. Уже собираясь уходить, сыщики заметили пожилую даму. Она прогуливалась среди могил, накручивая кружевной зонтик.
— Доброе утро! – приветствовал её Круминьш, приподняв шляпу.
— Какое утро? Время к вечеру! – улыбнулась дама. – Кого-то ищете, господа?
— Да! Маленького Даниэля Луремса. – ответил Петерс. — Вы знаете, где он?
— Здесь вы его не найдёте. — дама снова крутанула свой зонтик, и вздохнув, продолжила: — Даниэль и другие детишки, умершие от тифа, в общей могиле, близ старой богадельни. Там нет не имён, ни фамилий. Лишь мраморный ангел вечно льёт свои слёзы над бедными детишками!
— Храни вас Бог, добрая женщина! – крикнул Петерс вслед незнакомке, но она, даже не повернувшись, уже шла в сторону вековых деревьев, где были самые старые захоронения.
Возвращаясь с кладбища, сыщики встретили добродушного Миньку. Парень был сильно пьян, и его болтало из стороны в сторону.
— Господин следователь! — искренне обрадовался Минька, увидев Круминьша. — А почему вы здесь? Опять кого-то убили? — Эдгарс насторожился:
— Что значит «опять»?
— Ну, я в том смысле, чего бы вам здесь делать? — и он простодушно воззрился на Круминьша.
— Минька, а ты знаешь, кто бы мог бы убить малышку Иви? — спросил тот.
Парень зевнул, почесал заросший подбородок и выдал: — Как не знаю? Знаю! Про то вся деревня знает: это дело рук Черной Хильды!
— Так что же ты молчал, дубина! Почему не сказал об этом сразу?
Парень захлопал короткими ресницами, затряс полными щеками: — Так это… вы, Ваше благородие, и не спрашивали!
Круминьш с Петерсом спешили обрадовать Нагеля, что преступление раскрыто. В двух словах передав другу свой разговор с Минькой, Эдгарс, сияя, сказал другу:
— Ну, Иварс, видишь, дело за малым — тряхнуть эту самую Хильду. Наверняка она причастна. Дыма без огня не бывает!
Однако Нагель, к удивлению Эдгарса не разделил их с Петерсом общей радости: он стоял, скрестив худые руки на груди и смотрел на сыщиков с жалостью.
— Мне жаль разочаровывать тебя, дружище! — наконец молвил он Круминьшу. — Но этот дурень Минька просто передал тебе бабьи сказки. Здесь чуть что случись, во всем обвиняют знахарку. А как прихватит, или скажем, надо зуб заговорить… сразу к ней на поклон. Что до меня, я не верю, что Хильда убила малышку Иви, иначе сразу бы сказал тебе об этом!
Круминьш словно ища поддержки, посмотрел на помощника. Петерс пожал плечами и сказал неуверенно:
— Ну, это… надо хотя-бы глянуть, что за ведьма. У меня, вон, как раз ячмень на глазу — заодно и заговорит!
***
Чёрная Хильда посмотрела в закопченное окошко и вздохнула. Ей давно было ведомо, что они придут — плотный, пожилой мужчина и юноша, почти мальчик, чья горячая энергия ощущается задолго до его появления.
В дверь для порядка постучали, но почти тут же она, скрипнув, впустила гостей.
— Мир этому дому! — приветствовали хозяйку вошедшие.
— И Вам мир, люди добрые.
— Нам нужно выяснить кое-какие детали по делу малышки Иви. Ты ведь расскажешь, что тебе известно? — голос Круминьша был спокоен и твёрд. — Это простая формальность и займет ровно столько времени, сколько нужно, чтобы выпить кружку молока. Есть у тебя молоко?
— Молока нет. Но, может, господин следователь желает воды? — Хильда подошла к ведру и зачерпнув оттуда берестяным черпаком, предложила гостю.
Круминьш взял у неё из рук черпак и не отрывая глаз от лица хозяйки сделал несколько маленьких глоточков. — Хороша. Студёная! — Он улыбнулся, но черпак не отдал, а поставил подле себя на скамью.
Хильда стояла перед ним, равнодушно встретив его пронзительный взгляд.
— Нам стало известно, что некоторые жители деревни связывают смерть малышки Иветты с твоим именем. Как ты это можешь объяснить?
— Кто связывает? — улыбнувшись одними губами, спросила Хильда, а глаза её мгновенно стали черными.
— Неважно. Я сам не верю слухам, но мой долг доказать, что они не имеют под собой никакой почвы. — почти ласково сказал Эдгарс и кивнул Петерсу. Тот улыбнулся и мягко продолжил мысль своего патрона:
— Я уверен, тётенька, что все эти слухи распространяют завистники — их наверняка предостаточно, не так ли? Кстати, почему тебя называют Черная Хильда?
— Они называют меня… черная Хильда? Ну, что же! Это не самое плохое прозвище, не так ли! — она вдруг стала серьезной, и, как показалось обоим мужчинам, прибавила в росте. — Когда болеют их дети — они бегут ко мне. Падеж скота — опять ко мне. Мужья гуляют — Хильда, помоги… и вот за это я удосужилась такого высокого звания: «Чёрная Хильда»! — она опять засмеялась и лицо её стало некрасивым, если не сказать страшным.
— Так значит, правду люди говорят, ворожишь? — не дав ей опомниться, спросил Эдгарс.
Хильда вместо ответа удостоила его таким взглядом, что Круминьшу стало не по себе: засосало под ложечкой и заныла старая рана справа.
Но Андрис, похоже, не заметил, что Хильда злится и простодушно спросил:
— Сколько же ты обычно берешь за труды? Живешь небогато!
— Это не ваше дело! Что, господин ищейка, допили свою воду? Так оставьте меня в покое — мне все равно, что брешут про меня в деревне. Убирайтесь!
— Как бы не так, — вставая, сказал Круминьш. — Я имею полномочия даже арестовать тебя, если сочту нужным. Тебя посадят в яму, вместе со всяким отребьем. А чтобы этого не случилось, ты должна показать нам все, что мы захотим посмотреть.
Ведьма сникла и насупившись отвернулась к окну, где верхушки елей купались в заходящих лучах солнца:
— Ищите.
В хижину уже вползали вечерние сумерки. К своему изумлению, Андрис заметил, что фигура Хильды как бы сгорбилась и не смотря на то, что она пыталась отворачиваться, было видно, что с лицом её тоже произошла сильная перемена: нос вытянулся, щеки повисли, глаза запали. Вскоре перед ними вместо женщины сидела древняя старуха, тяжело и шумно дышавшая.
— Смотрите, Эдгарс! — не выдержал юноша и потряс шефа за рукав. — Что с ней сталось?
Круминьш как раз потрошил сундук — откладывая особо любопытные вещицы в сторону. Обернувшись, он на какое-то время потерял способность говорить. Вода, которую он выпил из берестяного черпачка, вдруг начала подступать к горлу, обжигая не хуже спирта.
— Какого чёрта — наконец выдавил он. — Кто это? Куда подевалась Хильда?
Андрис молча кивнул на старуху. — Это она и есть. Хильда.
— Ловко же она маскировалась. Я сначала не дал бы ей больше сорока! А сейчас, гляди-ко, вот-вот сейчас рассыпется! — заметил Эдгарс и обернувшись, нашел Андриса с остекленевшим взглядом — тот стоял, словно соляной столб.
Круминьш поводил ладонью перед его лицом, и, убедившись, что помощник остался недвижим, повернулся к старухе.
— Что за…
На месте ведьмы оказалась куча тряпья рассыпавшаяся с писком на тысячу маленьких, серых мышей. Старуха и правда «рассыпалась»!
Следователь пришел в себя не сразу. Сколько времени сидел он в хижине ведьмы, бог весть. Наконец, со стороны деревни послышался петушиный крик, затем ещё. Петерс пошевелился и ругнулся, расправляя затекшие руки и ноги. Эдгарс чувствовал себя так, словно видел сон, и сейчас этот сон продолжается, только вот проснуться не получается.
— Шеф, вы живы? — словно издалека донесся до него вопрос Петерса.
— Как будто. — собственный голос показался ему чужим. — Что будем делать, а? Нам не поверят. Что мы предъявим? Кучку этих серых тварей? Да и они разбежались…— Он с сожалением посмотрел на сундук — отобранные им любопытные вещицы исчезли.
— Не отчаивайтесь, шеф. Нас все-таки двое. Напишем отчёт.
Эдгарс прервал его, крепко схватив за плечо:
— Я никогда не испытывал такого позора, Андрис. Мы возвращаемся назад, дело закрыто.
На станции они случайно встретили доктора Митича с супругой.
— Как движется расследование, господин следователь? — спросила Клара.
— Зашло в тупик. — хмуро отмахнулся Круминьш. — Скажите, доктор, — обратился он к Митичу, — что Вы можете сказать о Хильде из Вайтере? Она здорова?
Доктор улыбнулся:
— Черная Хильда? О! Это мой конкурент, а не пациентка! Добрая половина деревенских и четверть селян лечатся у неё заговорами и травами. Понятное дело, что ничего о её состоянии сказать вам я не могу.
Обменявшись ещё раз любезностями с четой Митич, сыщики вернулись в город.
***
Минуло два года с небольшим с тех пор, как Эдгарс оставил службу и наслаждался заслуженным отдыхом в кругу семьи. Со временем к нему вернулся нормальный сон — он почти забыл и про Хильду и про малышку Иветту.
Однажды, в один из рождественских вечеров, когда вся семья собралась за столом, в окошко постучали. Дочки тотчас приникли к обледеневшему стеклу:
— Там какой-то мальчик! — сказала Эмма. Старшая, Эльза, разочарованно отошла от окна, потому что надеялась увидеть там сына булочника. — Да, сказала она. Какой-то маленький оборванец. Дадим ему кусок пирога в честь праздника?
Эдгарс мельком взглянул в окно, но этого было достаточно: он узнал эту маленькую фигурку, хоть ему и показалось, что мальчик подрос.
Сопровождаемый удивленными взглядами домашних, он ни слова не говоря, выскочил на улицу. Его одолело желание раз и навсегда покончить с этим. Даниэль Луремса мертв, следовательно, кто-то дурачит его, старика. Какой подлый розыгрыш!
Как он и ожидал, шельмец не стал дожидаться, пока Эдгарс поймает его. Смешавшись с толпой гуляющих, мальчишка свернул на городскую площадь.
Ничуть не смущаясь, что он странно смотрится в своих домашних туфлях, без шляпы и пальто, Круминьш спешил за призраком. Вот он зашел в костёл, где шла рождественская месса — теперь «Даниэлю» никуда не деться. Какая-то грязная цыганка вцепилась Круминьшу в полу домашнего бархатного сюртука. Отцепляя её крючковатые пальцы, Эдгарс сожалел, что не взял с собой монет.
— Пусти! Старая ведьма! — раздраженно бросил он старухе. — Та, засмеявшись, разжала пальцы, но было поздно: Эдгарс потерял мнимого покойника из виду.
— Нехорошо обижать стариков и детей! — услышал он звонкий голос. Молодая цыганка в пёстрой юбке, подперев бока, насмешливо смотрела на него. — Позолоти ручку, всю правду открою тебе, что было, что будет…
— Нет у меня денег! И мальчика я упустил! Из-за твоей противной бабки! — Эдгарс был сильно расстроен и разбит.
— Ничего странного, что упустил — ведь призрака поймать невозможно, пока он сам того не пожелает! И бабушка тут не виновата! — как будто речь шла о самых обыкновенных вещах, сказала цыганка. — Иди всё же сюда, погадаю — она сверкнула белыми, хищными зубками — деньги после принесёшь!
Эдгарс угрюмо покачал головой и повернул к дому. Он шёл по ярко освещенной газовыми фонарями улице, задевая подвыпивших гуляк, не обращая внимания на знакомых, которые с удивлением останавливались, завидев его. Его обуревали тревожные мысли: надо было бы потрясти и бабку, и молодуху — наверняка они в одной шайке с «призраком» но кто он, Круминьш, теперь? Отставной следователь? Пенсионер не имеет полномочий. Да и мотив не ясен.
Когда он вернулся домой, свет был погашен. У камина, в кресле-качалке, с книгой в руках задремала Айя. Круминьш поцеловал жену и она, очнувшись от сна, улыбнулась ему.
— Куда ты ходил? — спросила Айя. Эдгарс ничего не успел ответить — раздался оглушительный крик Эммочки.
Спустя несколько мгновений испуганные родители, а также разбуженная криком старшая сестра — стояли у кровати девочки.
— Кошмар привиделся, бывает — прижав голову дочери к груди, увещевала Айя. Не будем больше читать эти страшные сказки!
— Он занес надо мной кинжал! Он пронзил мне сердце! — всхлипывала девочка.
— Кто он?— Эдгарс сам почувствовал, как у него закололо слева.
— Злой Иго! Слуга ведьмы из сказки! Раз в четыре года ей нужна свежая кровь! — опять заплакала Эммочка.
Круминьша как кувалдой по голове стукнули.
— Где? Где эта сказка? — Он схватил с туалетного столика книгу, и стал искать нужную сказку, быстро перелистывая страницы. Жена и дочери смотрели на него с недоумением — Эмма даже перестала плакать.
«Сейчас невозможно сказать точно, отчего умерла Иветта — от потери крови, или от удара в сердце» — вспомнил он слова госпожи Митич.
Почему родители спешили похоронить Иви? Быть может, не хотели, чтобы правда о смерти дочери вышла наружу. Но зачем им покрывать убийцу? Ответ на этот вопрос Круминьш надеялся получить в детской сказке.
Ранним утром, не говоря никому ни слова, он отправился в село, а к полудню уже стоял на пороге костела, где как раз закончилась месса. Прихожан было немного, но среди них резко выделялась пожилая пара: сердитый мужчина с плотно сжатыми губами и бледная, болезненного вида женщина, не отрывавшая вышитого платочка от постоянно слезящихся глаз.
Оба были одеты в черное и выделялись на белом снегу, напоминая пару ворон. Подсадив свою даму в коляску, мужчина ловко вскочил на козлы рядом с кучером, и тот, натянув вожжи, направил лошадь по раскисшей дороге, ведущей в деревню.
— Кто эти люди? — поздоровавшись с подошедшим пастором, спросил Эдгарс. Ответ он уже знал, хотел лишь удостовериться.
— Это Михаэль и Сара Луремса — сообщил пастор. Круминьш кивнул.
— А где я могу видеть падре… маленький такой… сухонький.
Подняв глаза к небу, пастор перекрестился:
— Отец Густав оставил нас позапрошлым летом. Теперь я за него. Хотите посетить его могилу?
— Нет, нет… скажите, ведь у супругов Луремса есть дочь? Линда, кажется?
Пастор кивнул, но как-то не совсем уверенно.
— Она по-прежнему не ходит в церковь? Вы знаете почему? — Круминьш на мгновенье забыл, что он в отставке, и одернув себя, добавил, как можно мягче: — Видите ли, отец Густав рассказывал мне об этой семье.
Пастор кивнул, и сложив молитвенно руки, ответил:
— Бедняжка Линда очень больна. А что Вам рассказывал о ней отец Густав?
— Ничего… ничего.
Эдгарс пошёл прочь, рискуя промочить ноги, по той самой дороге, где несколько минут назад проехала, наматывая на колеса повозки грязный снег, чета Луремса. На дорогу ушло два часа — Эдгарс сильно промок и продрог на ветру, рискуя получить воспаление легких. В конце пути его ждало сильное разочарование:
Дом Нагеля был заколочен досками — скорее всего, Иварс уехал в город к кому-нибудь из своих детей. Круминьш, надеявшийся отдохнуть и обсохнуть, выругался и сел на крыльце, соображая, куда бы ему податься.
Здесь в деревне, все знали его как судебного следователя и приём, как правило, всегда был прохладным. Теперь он был в отставке, но вряд ли здесь кто-то об этом знал. Поразмыслив, он отправился к покосившейся хижине, стоявшей на полпути к лесу, вдали от другого жилья. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать» — подумалось ему.
Чёрная Хильда была дома и, казалось, совсем не удивилась его приходу. Несмотря на то, что темнело рано, до вечера было далеко — в избе было светло, но ведьма не стремилась обмануть гостя моложавым внешним видом. Перед Круминьшем предстала старуха с полубезумным взором и впалыми щеками: ни дать, ни взять — баба-яга.
— Ну, здравствуй, мил человек! — прошамкала она. — Садись, раз пришел.
Эдгарс молча сел. Было слышно, как бурлит в котелке варево, распространяющее приятный, пряный запах — ведьма помешивала его время от времени. Она не торопилась начинать разговор, и Круминьш, откашлявшись, произнес:
— Здорово же ты нас тогда напугала. Не верю я в чертовщину-то. Не писать же в отчёте, что подозреваемая в убийстве (он сделал акцент на этом слове), превратилась в кучу тряпья, распавшись затем на сотню мышей! При том, что помощник мой, тем временем мало чем отличался от пня, на котором рубят дрова.
— Я, между прочим, никого не хотела напугать. А теперь и сама боюсь… Високосный год! — она отхлебнула из ковша варева и одобрительно кивнув, воззрилась на гостя. Круминьшу показалось, что глаза её прояснились.
— А кого тебе бояться-то? При чём здесь год вообще? — усмехнулся он. — Это тебя поди, все боятся. — он сделал паузу, ожидая ответа, но ведьма молчала, тогда Эдгарс неожиданно для себя выпалил:
— Зачем ты убила малышку Иви?
Старуха ответила не сразу. Она села напротив Эдгарса и положив перед собой коричневые руки, сцепила их в замок. Постепенно плечи её начали трястись, и Эдгарс с изумлением осознал, что Хильда смеется! Этого он никак не ожидал:
— Ты находишь это смешным? — крикнул он, стукнув кулаком по столу.
— Прости меня, прости. На меня иногда находит… — старуха вытерла слезящиеся от смеха глаза. Ты же, голубчик совсем НИЧЕГО не знаешь… ай-яй-яй… а такой важный, что я подумала… ох! — Она опять тихонько засмеялась, но Эдгарс еще раз стукнул по столу, на этот раз сильнее прежнего:
— Довольно! Или ты мне все сейчас сама расскажешь, или тебе придется сделать это в присутствии свидетелей и… палача.
Старуха смеяться перестала, но угрозы Круминьша не возымели на неё никакого воздействия. Как ни в чем ни бывало, она встала и пошла мешать своё зелье в котелке, не обращая боле на гостя ни малейшего внимания.
— Смерть моя так близко… — сказала она самой себе так тихо, что Круминьш едва разобрал слова — а этот пугает меня палачом… глупец.
— Послушай. Я дам тебе денег и провизии на год вперед — сказал Эдгарс почти ласково. — я никогда тебя не выдам, только скажи — зачем умерла Иветта?
— Придет время, сам все узнаешь! — прошептала старуха, не глядя на него. Она не первая, и не последняя… Ступай, я больше ничего не скажу.
И она затянула над паром не то старинную песню, не то певучее заклинание.
— Можешь ничего не говорить! Я и так всё знаю: а смерть к тебе придет в образе девятилетней девочки, если ты не убьешь её раньше! Так, ведь, Хильда?
Ведьма повернулась к нему, в глазах её мелькнуло удивление:
— Ну, раз ты все знаешь, к чему притворяться?…Кто тебе сказал? Уж не Иварс ли?
Услышав это имя, Эдгарс был потрясен: вот оно, недостающее звено цепи!
Он достал из-за пазухи страничку из книги сказок, и прочел:
«…и тогда ведьма, послала своего слугу Иго — он убил Агнес ударом кинжала, и собрав её кровь в сосуд, бросил Агнес в реку…» — У тебя был помощник. Это был Иварс! Потому он и сбежал!
Старуха села и сказала глухо: — Не сбежал… Впрочем… теперь все равно. Да, Иветта была одной из нас. До неё была Каролина, до Каролины — Анна. Теперь вот, Линда. Родители Линды знают правила — их дочь должна либо умереть, либо понести мою ношу. Я не боюсь умирать… устала от жизни.
— Каково это, пить человеческую кровь? — спросил Эдгарс, вспомнив бледный трупик Иветты.
— Так значит, знаешь все-все, да не всё! — Хильда взмахнула черной шалью, накинутой на плечи, и напомнила Эдгарсу черную птицу, ту, что он видел на кладбище, а затем в ночном кошмаре.
— Иви родилась в день Лиго, в високосный год. Она была обречена либо стать жертвой, либо занять моё место. Мать девочки из-зо всех сил пыталась вызвать преждевременные роды, но то, чему суждено, всё равно случится, таков закон! Иветта родилась в срок.
— А что, если бы её родители просто уехали бы из этих мест? Туда, где нет этого… гм… мракобесия?
— Уехать? Ха-ха! Это не под силу бедной крестьянской семье. Проще бросить ребёнка, чем землю. К тому же, жертва не испытывает страданий: она засыпает, и за ней спускаются ангелы. Родители, во всяком случае, верят в это.
Я лишь усыпляла девочку, а дальше родители оставляли её в лесу. Смерть сама находила её: когда в образе дикого зверя, когда змеи, а когда и лихого человека.
Уже мертвое сердце пронзалось ритуальным кинжалом, а потом тело девственницы приносилось в жертву Реке.
— Родители сами… — Круминьш не верил своим ушам.
— А что? Ты бы предпочел, чтобы твоя дочь стала изгоем? Чтобы все отвернулись от неё, а затем от вас? Как это случилось со мной — моя семья была разорена. Они отреклись от меня и покинули эти края.
— Но, похоже, родители Линды думают иначе? Они не водят дочь в церковь, почему?
— Ты сам знаешь ответ, Эдгарс. Они готовы на всё, лишь бы дочь была жива. — устало сказала Хильда.
— А что Нагель? Скоро вернется? — напоследок спросил Эдгарс.
— А ты не знаешь разве?! Оттуда, где он сейчас, не возвращаются… и я скоро отправлюсь за ним… прямо в ад… без него я всё одно не смогу проводить обряды — завершила Хильда.
— А кто же будет проводить их для твоей преемницы, Линды? — спросил Эдгарс.
— Будешь суп? Вкусный! Из ежа! — словно не расслышав, спросила Хильда, наливая в тарелку варево из котелка.
Круминьш встал и пошел к выходу. Он не верил, что Нагель мёртв, был уверен, что Хильда выгораживает его, чтобы тот избежал возмездия. Теперь он во чтобы то ни стало хотел разыскать Иварса и получить ответы на все свои вопросы.
В сенях он споткнулся и выругался. Под ногами у него оказался кружевной зонтик. Он видел точно такой, у пожилой фроляйн на старом кладбище! Это она сказала, что Даниель похоронен в общей могиле. Мгновенно его сразила догадка.
Он выскочил на улицу, и быстро, как мог, пошёл к дому Нагеля.
— Куда же ты? А как же ежовый суп? — крикнула Хильда ему вслед и хрипло захохотала.
Задыхаясь, Круминьш подошёл к дому бывшего друга. Сперва ему показалось, что он видит его самого, раскуривающего трубку на крыльце своего дома… но это было лишь погибшее дерево без листвы.
На крыльце валялась выструганная Иварсом свистулька. Подняв её, Эдвардс ещё более укрепился во мнении, что Даниэль жив. И что его готовят к новой роли. Новая ведьма, новый слуга. Новый Иго, пронзающий сердца несостоявшихся ведьмочек, приносящий их в жертву Реке…
Не без труда Круминьш отодрал доски, которыми была забита дверь, и вошел внутрь, почувствовав запах разложения. Присмотревшись, Эдгарс увидел страшную картину: за столом сидел хозяин — вернее то, что от него осталось. На столе стоял бочонок, все вокруг было в запекшейся крови, словно она хлынула у бедняги разом отовсюду. Одной рукой труп сжимал аптекарскую бутыль темного стекла, в другой руке виднелся какой-то свиток. Эдгарс, зажал нос платком, и стараясь не повредить тонкую бумагу, осторожно извлек свиток — там было всего две строчки, написанные красивым, знакомым Круминьшу по отчёту почерком:
«Диагноз: прогрессирующее психическое расстройство. Рекомендации: полный покой»
Бутыль вытащить из мертвой руки оказалось сложно, да и ни к чему: Эдгарс и сам знал окончание сказки:
«А потом явилась фея Снов, она смешала нектар семи трав и дала выпить Иго, пообещав покой. И сдержала обещание»
Круминьш узнал эту «фею» по почерку. Он уже видел его в медицинском отчёте. К тому же, он нашёл бутоньерку с её шляпы, она закатилась под стол. Положив её в карман, он ещё раз окинул взглядом страшную картину.
«Эх, старый друг!» — подумал Эдвардс с тоской. — «Почему не рассказал мне? Уж я бы постарался помочь…»
Круминьш всё пытался найти для друга оправдание. Ведь не он убивал девочек. Его рука наносила удар уже по мёртвым телам…»Всё равно! Виновен! Виновен!!! Эх, Иварс, старый ты дурак!» снова и снова думал Эдвардс, навсегда покидая дом Нагеля.
Иварса похоронили на том самом кладбище, где упокоились Анна, Каролина и Иветта.
Даниэля искали долго. Следили за Хильдой, но та была крайне осторожна. Наконец, мальчика обнаружили в пристройке при старой богадельне. В ней были свалены вещи тех, кто умер от эпидемии тифа, потому желающих зайти туда было крайне мало. Даниэль был очень худ и напуган.
Позже его усыновила семья богатого купца из Вильно — доктор Митич высказал мнение, что мальчик быстрее восстановится, если не будет видеть людей и дома, напоминающие ему о пережитом кошмаре. Семья Луремса не стала возражать: для них их сын давно умер, ведь Чёрная Хильда смогла всех убедить в его смерти.
О деле «ведьмы из Вайтере» доложили самому епископу и он постановил, что семья Луремса может остаться, если девочка примет крещение, и станет причащаться каждую неделю. За этим должен строго следить местный викарий. Семья Линды согласилась на эти условия.
Круминьш как-то встретил Клару в Старом городе и пригласил её на чашку горячего шоколада.
— Как вы узнали? — спросил он, как только и они остались вдвоём.
— Помните, на станции, вы спрашивали мужа про Чёрную Хильду? Про состояние её здоровья? Я навела справки и узнала её фамилию. Это было просто, ведь Хильда никогда не была замужем. — Клара улыбнулась. — Хильда Нагель — оказалась родной сестрой вашего друга Иварса. Когда-то семья отвернулась от неё. Все, включая Иварса, покинули эти места. Позже, спустя годы, почувствовав себя никому не нужным, Нагель вспомнил о сестре и вернулся в родные края. — Клара придвинулась к Эдгарсу ближе, так, что его нос уловил исходящий от неё запах лаванды, и продолжила почти шепотом:
— Единственное, что я никак не могу понять: что заставило Иварса убивать для неё? Заметьте — детей! Неужели запоздалое чувство вины? Как Вы думаете?
Круминьш пожал плечами:
— Иварс не убивал, он лишь участвовал в мерзкой постановке «жертвоприношения». Мне кажется, настоящие убийцы девочек — их родители, обрекшие своих детей на смерть. Вы не думали об этом?
— Они сами себя наказали, Эдгарс, будьте уверены! И наказание это будет пострашнее любой каторги!
Принесли шоколад. Воздав ему должное и передав сердечный привет доктору, Эдгарс Круминьш поцеловал Кларе руку, на этот раз она позволила сделать это.
Лето выдалось очень жарким, но обошлось в Вайтере без особых происшествий, если не считать исчезновение Чёрной Хильды. Ходят слухи, что она примкнула к цыганскому табору и подалась в Румынию, но знающие люди утверждают, что одну ведьму убила другая, чтобы занять её место, и шёпотом произносят имя убийцы — Линда Луремса.
Брешут, наверное, потому что Линда не только каждое воскресенье ходит в церковь, но и поёт в тамошнем хоре. Те, кто слышал её пение, утверждает, что так, должно быть, поют ангелы.
Круминьш издал книгу мемуаров, но дело о маленькой утопленнице туда не вошло — «слишком много в нем чертовщины» — признался автор.
