Там, где нет любви

1.

Оглядев себя в зеркале, Леночка улыбнулась: хороша! Ей как нельзя лучше шло новое платье, подаренное родителями ко дню ангела. Бирюзовое, из легкого муслина, с многослойной, но лёгкой юбкой, платье отлично сочеталось с серьгами, выпрошенными у maman: розовато-сиреневые аметисты перекликались с вышитыми на юбке нежными ирисами. Живые копии этих цветов прятались в волосах, уложенных в высокую причёску.

— Чудесно! Чудесно! — девушка подпрыгивала и хлопала в ладоши, забыв, что в шестнадцать лет это уже, должно быть, неприлично.

Ее отец, генерал Петр Акимович Красавин залюбовался дочерью: красота Елены была для него не внове, но лишь сегодня он отметил, что из прелестной девочки она превратилась в восхитительную невесту. Генерал гордился тем, что именно его дочери предоставлялась честь открыть благотворительный бал, на котором, по слухам, обещались быть и Их Величества.

Леночка должна будет разрезать серебряными ножницами ленточку на входе в зал, где уже три дня идут приготовления к празднеству.

Понимая, какая честь выпала ей, девушка волновалась. И хотя изо всех сил пыталась скрыть своё беспокойство — разлившийся по щекам румянец и речь, чуть более громкая и быстрая, чем следовало бы, выдавали её.

2. Первый бал Вероники Масловой.

Вероника Платоновна дала дочери последние наставления и поцеловав на прощанье, усадила в карету, где уже сидел в парадном мундире генерал. Лошади бодро застучали копытами по серым проплешинам на заснеженной брусчатке. Маменька перекрестила карету и смотрела ей вслед, пока та не скрылась из виду. Постояв ещё немного, Вероника Платоновна пошла в дом и села рукодельничать. Она всегда старалась занять руки, когда на душе было неспокойно, вот и на сей раз — открыла большой сундук светлого дерева и достала незаконченную вышивку, изображавшую полуобнаженную Данаю.

Женщина поправила в пяльцах ткань, вдела нитку в иголку, и пальцы её заскользили по вышивке, завершая линию округлого бедра античной красавицы. Попутно вспомнилось то далекое время, когда она сама кружилась перед зеркалом в новом платье, перед своим первым и, увы! — последним балом. Именно там, почти двадцать лет назад, Вероника была представлена одному молодому человеку. Иголка вошла под кожу, и, вздрогнув, женщина отдёрнула руку от вышивки. На левой груди Данаи осталось маленькое, но яркое пятнышко крови.

Вероника Маслова на том далеком балу была в центре внимания, несмотря на то, что в тот день несколько знатных семейств впервые представляли обществу своих дочерей-невест.

Каждый из поклонников Вероники старался обратить на себя внимание, но она никому не отдавала предпочтения. К вечеру её ноги гудели от танцев, мазурка сменялась полькой, полька — входившим тогда в моду немецким вальсом в три «па».

Девушка много смеялась, глаза её, жадные до всего нового, в который раз пробегали по пёстрой, изысканной публике. Воздух был насыщен испарениями разгоряченных танцем тел, пудры и духов. Лакеи, сбиваясь с ног, сновали между гостями, предлагая вина и крюшоны, разлитые в высокие бокалы, сверкавшие на серебряных подносах.

Впервые в жизни Вероника попробовала шампанское: весёлые, коварные пузырьки тотчас ударили ей в голову — и она, забыв о приличиях, смеялась слишком громко и задорно.

Один из гостей, видный молодой человек, то и дело кидал на неё быстрые взгляды. Она заметила это и также стала бросать в его сторону взгляды слишком часто — настолько, что это стало заметно окружающим. Заинтересовавший Веронику господин сам был окружён женщинами, точно улей пчёлами.

Один из новых поклонников Вероники, чиновник по фамилии Величко, едко заметил:

— Положительно ему везёт: господин Чернов сегодня пользуется таким повышенным спросом у дам! Интересно, куда смотрит княгиня Вельяминова?

— Княгиня Вельяминова? Кто это? — ревниво переспросила Ника, ставя полупустой бокал на услужливо подставленный лакеем поднос.

Шампанское, недопитое юной прелестницей, тотчас перехватил высокий франт, повеса Мадиров, которого в полку прозвали Задировым, считая, что эта фамилия наиболее чётко отражает его вспыльчивый, кавказский характер.

— Княгиня Вельяминова — глава попечительского совета. Весьма недурна собой, хотя привычки у неё… — он вовремя опомнился и пробормотал: — Весьма необычные для женщины, я хотел сказать.

— А господин Чернов? Кто он? — спросила Ника более осмысленно.

— А я почём знаю?! — обиделся Мадиров. — Вижу, что наше общество вы бы охотно предпочли этому…

Он нарочно повысил голос:

— …этому дамскому угоднику! Чем он занимается? Делает дамам шпильки? Вот уж, по-видимому, достойное занятие для настоящего мужчины!

Между тем от молодого человека не ускользнула эта маленькая сценка. Он понял, что разговор касается его, и, извинившись перед дамами, улыбки на лицах которых тотчас увяли, направился прямо к Веронике. Заметив это, её поклонники сгрудились возле неё плотным кольцом.

Но Чернов был весьма дерзок. Он сумел прорвать оборону, задев при этом некоторых весьма уважаемых гостей. Не извинившись перед ними, словно не замечая никого вокруг, он взял руку девушки, которую она ему протянула, и поднёс к губам, не сводя с неё пристального взгляда.

После, точно опомнившись, он коснулся подбородком идеально белой манишки и произнёс:

— Владимир Чернов к вашим услугам!

Это был стройный молодой человек среднего роста, с хорошей осанкой. Фрак сидел на нём идеально, а кипенно-белая манишка выгодно подчеркивала правильные черты лица, и отражала свойственную северянам бледность кожи. Тёмные длинные волосы, убранные сзади в небольшой хвост и скреплённые тёмной ленточкой, делали своего хозяина похожим на героя старинного романа, что, безусловно, очень нравилось дамам. Взгляд серых глаз был слишком смел, как будто Владимир бросал вызов всем окружающим.

Вокруг началось что-то невообразимое.

— Какая наглость! Да как он смеет?! Да что он себе вообразил?! Надобно его проучить! Вытолкать его, господа, — неслось со всех сторон.

Но поверх всего этого галдежа веско и тяжело упали, точно первые капли предгрозового дождя, слова Мадирова:

— Вы не были представлены даме и кинулись целовать ей ручку! Я нахожу ваше поведение недозволительным! Более того…

— Я представился самолично.— усмехнулся одними губами Чернов. — Только что. Вы не слышали? — и он вновь повернулся к Веронике.

Он улыбнулся ей обнажив зубы идеальной формы, с чуть увеличенными клыками, которые ничуть не портили его, а напротив, придавали его улыбке особый шарм.

Кто-то из присутствующих подавил смешок. Вокруг прибавилось народа — всем было интересно, чем же закончится перепалка.

— Я этого так не оставлю! Господа, кто окажет мне любезность быть моим секундантом? — взвился Мадиров, гневно сверкая покрасневшими от гнева глазами.

Он, словно петух, увидевший в своем курятнике соперника, почувствовал жажду крови. Если бы не этикет, он бы, не раздумывая, проучил бы этого заезжего франта. Чернов раздражал Мадирова не столько манерой изысканно одеваться и даже не дерзостью своего поступка, сколько своим несомненным успехом у противоположного пола. Все, от полуглухих старух до молоденьких девочек, были в него влюблены.

Точно очнувшись от сна, Вероника захлопала глазами, и, коснувшись рукой, которую только что поцеловал Владимир, груди Мадирова, кротко попросила:

— Умоляю, Рустам Петрович, не надо ссориться.

Обернувшись ко всем присутствующим, Вероника подарила им такую проникновенную, ангельскую улыбку, что все негодующие возгласы разом стихли.

— Представьте меня этому господину, — Вероника обратилась к Величко.

Тот, пожав плечами, представил:

— Вероника…

Он запнулся, видимо, вспоминая отчество, но так и не вспомнил:

— …Вероника Маслова!

Она кивнула, опустив ресницы.

Приличия были соблюдены. Поклонники, видя, что Вероника никого не замечает вокруг, кроме нового знакомого, один за другим разбрелись. Последним, злой и ворчливый, залпом осушив несколько бокалов вина, ушёл Мадиров.

Владимир и Вероника остались одни, несмотря на то, что их окружало море людей. Одна половина, мужская, сожалела о ней, женская — о нём. Завистливые взгляды встречались и перекрещивались, но разбивались о стену, которая незримо оградила молодых людей от целого света.

Ах, как давно это было!

Вероника Платоновна встала, отложила испорченную вышивку и подошла к трюмо, где хранилась памятная шкатулка. В редкий день она не доставала её. Тут была и крохотная серебряная ложечка, подаренная крестной «на зубок», и поздравление на польском, присланное её батюшкой из под Ковеля по случаю её дня рождения, и жемчужина с маменькиного платья, которую она, найдя в детстве, до сих пор хранила пуще глаз.

Вытряхнув все эти милые сердцу вещи на стол, женщина открыла второе дно шкатулки и достала из тайника завиток тёмных волос. Здесь же лежали две короткие записочки, которые Чернов успел прислать ей за всю недолгую историю их любви. Когда-то здесь хранилось и его письмо, полное горечи и отчаяния, но не содержащее и намека на упрёк. Зола от этого письма хранилась здесь же, в серебряной баночке из-под пудры. В этой коллекции не хватало одного экспоната, а именно — аметистовых сережек — единственного подарка, сделанного ей Владимиром в тот самый день, когда она ответила «да» на его предложение руки и сердца.

Сжав локон в ладони, она поднесла его к лицу и, закрыв глаза, увидела Владимира. Он нисколько не изменился, был всё так же молод и красив. А она… Былую красоту ничто не вернет, даже отблески волшебных аметистов. Сегодня она отдала их дочери — та очень просила: эти камни так гармонируют с её платьем!

Надышавшись своими сокровищами, Вероника Платоновна положила их на место, накрыла потайным дном и уложила сверху украшения. Пройдя в гостиную, где стоял рояль, она, приподняв юбки, села за него.

Комнату наполнили робкие звуки, сначала разрозненные, но потом слившиеся в невероятно красивый танец, который танцевали когда-то они с Владимиром, полные надежд и мечтаний, которым так и не дано было осуществиться.

3.

— Маменька, вы уже легли? — услышала Вероника Платоновна сквозь сон.

У её кровати, всё ещё в бальном платье, стояла Леночка.

— Простите, я разбудила вас!

— Ну что ты, доченька! Я ждала тебя, да и уснула невзначай. Давно вы вернулись? Что Пётр Акимович? С вами приехал или остался играть? — женщина встала и, надев на ночную рубашку халат, подошла к дочери, чтобы обнять её.

— Батюшка не решился вас будить, и прошёл к себе. — радостно сообщила Леночка.

От неё пахло чем-то давно забытым. Это был запах молодости, духов и шампанского. И ещё чего-то, что заставило матушку насторожиться.

— Лена, ты позволила себе вина? — строго спросила Вероника Платоновна и взяла с комода тройной подсвечник, чтобы получше рассмотреть дочь.

— Самую малость, маменька. Не сердитесь, я пьяна не от вина. Мне кажется, я влюбилась!

Вероника Платоновна горько улыбнулась: она поняла, что её насторожил запах первой любви.

— Кто же он? — голос матушки был ровным и спокойным.

— Он такой… такой… Образованный. Умный. Красавец. Одним словом, лучше всех!

На щеках дочери появились ямочки, глаза сверкали, отражая пламя свечей не хуже аметистов.

— Его зовут…

Мать учуяла неладное до того, как дочь произнесла имя:

— …Владимир.

Ноги Вероники Платоновны подкосились, она непроизвольно схватилась за спинку кровати.

— Маменька, Вам нехорошо? Позвать Наташу? — всполошилась Елена.

— Нет, нет… Всё в порядке, продолжай. В какой он должности? В каких летах? — Вероника Платоновна села, на всякий случай, на кровать.

— Ему лет около двадцати пяти, я думаю. Во всяком случае, не больше, — сказала девушка, и от сердца матери отлегло: значит, не он…

— А как фамилия твоего кавалера? — на всякий случай спросила она.

— Шварц. Он наполовину немец, ах, мама… Ах! Я так счастлива! — и сцепив руки в замок и вытянув их перед собой, Леночка закружилась по комнате — в ее душе ещё не смолкла музыка.

— А чем он занимается, этот Шварц? — сердце матери снова оказалось в тисках сомнения.

— Его отец вроде бы владеет прииском, а сам Владимир ювелир. Говорят, хороший мастер, в его украшениях ходят многие известные особы. Он и серьги мои хвалил… Вернее сказать, ваши.

Вероника Платоновна побелела: два совпадения — это уж слишком! Её Владимир тоже был ювелиром.

— А что папенька? Что он говорит? — она постаралась, чтобы дочь не заметила её состояния.

Дочь сразу скисла. Она прекратила свои танцевальные па и стояла перед маменькой, повесив голову.

— Папеньке Владимир не понравился. Ему решительно никто не нравится! — девушка горестно вздохнула. — Собственно об этом я и хотела поговорить с вами, маменька. Мне ведь не кем кроме вас поделиться. Вы же не осудите вашу бедную дочь?

— Елена! — маменька с укором посмотрела на неё. — Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что я на всё готова, лишь бы ты была счастлива!

—Ах, маменька! — она бросилась в объятия матери.

Вероника Платоновна не лгала — она с чувством обняла дочь, хотя душа её была в плену тягостных воспоминаний и смутных предчувствий скорой беды.

На следующий день она решила навести справки через своего давнего знакомого, занимавшего высокий пост в полиции, о человеке по имени Владимир Шварц. С этой целью она отправила служанку в департамент полиции с письмом, наказав дожидаться ответа, сколько потребуется. Но Наташа вернулась ни с чем.

— Их сиятельство сказали, что сами будут к обеду! — прокричала она с порога.

Вероника Платоновна поморщилась, так как хотела всё сделать «in secret», чтобы не тревожить никого понапрасну.

— Кто это прибудет к нам к обеду? — удивлённо спросил Пётр Акимович, выглянув из-за утренней газеты, которую обычно имел обыкновение читать перед завтраком.

— Да, Рязанцев. Встретила его на улице второго дня. Слово за слово… ну и… пригласила на обед, — соврала Вероника Платоновна, показывая Наташе кулак. — ты же знаешь, Капитон в восторге от нашего повара.

Служанка фыркнула и стала собирать стол к завтраку.

Хорошо, что Лена этого не слышала: она ещё не вставала. Решив этим воспользоваться, Вероника Платоновна стала расспрашивать мужа о вчерашнем бале, но Пётр Акимович всё больше рассказывал об официальной части торжества. Романтические грёзы дочери он считал недостойными внимания.

— Вообразите себе, Вероника Платонна, сам князь Голицын был сражён выходом нашей красавицы! Сказал, что наша Елена – подлинное сокровище, — самодовольно сказал Красавин, намазывая себе масло на хлеб. — Душечка, налейте чаю, пожалуйста. Да-да — и сахару. Спасибо, душечка.

Он хотел было хлопнуть Наташу по крепкому заду, но вовремя опомнившись, опустил занесённую было руку.

— А с кем она танцевала свою первую кадриль? — делая вид, что не заметила намерения мужа, пыталась направить разговор в нужное ей русло Вероника Платоновна.

— Ну, матушка и задачки Вы мне задаёте! Наша дочь пользовалась бешеным успехом у кавалеров. Это была её победа! Триумф!

Глаза Петра Акимовича вылезли из орбит, указательный палец взлетел вверх.

— Не то, что те скучающие девицы — дочки Рыкова Ильи Андреича, — уже спокойнее добавил он.

— Вы хоть заметили — может, она отдавала особое предпочтение кому-нибудь?

— А как же… Был там один. Так и вился вокруг Леночки. Чернявый такой. В карету нас усадил и к ручке Леночкиной без конца прикладывался. Не то художник, не то чего похуже…

— Он ювелир! Папенька, я же Вам говорила! — в дверях стояла Елена.

Петр Акимович немного смутился, но тут же нашёлся:

— Одним словом, ремесленник!

Он шумно стал пить из своей чашки, но, почувствовав укоризненный взгляд супруги, затих.

Отпросившись у родителей, Лена ушла навестить приболевшую подругу, жившую неподалеку. Мать хотела послать Наташу приглядеть за ней, но передумала. Дав указания по поводу обеда и надев капор мышиного цвета, а также неброский плащ, она отправилась на прогулку — а именно — по известному ей адресу, где жила приболевшая подруга дочери.

К своему стыду, она увидела Леночку, входящую в парадное. Женщина уже хотела повернуть назад, как вдруг заметила знакомую до боли фигуру. Молодой человек выпрыгнул из пролетки и, дав денег извозчику, вбежал вслед за Леночкой в парадное.

«Мой Бог! Это он! Но возможно ли? Скорее всего, сын. И судя по фамилии отца — внебрачный».

Вероника Платоновна сломала лорнет, который от волнения крутила в руках. Воображение рисовало ей самые нежелательные картины развития событий.

«Вероятно, он настиг её на лестнице. Они сговорились…» — сердце бешено колотилось.

Женщина мучилась. Наконец, убедив саму себя, что действует только в интересах дочери, она решительно направилась к дому купца Подлещева, где только что скрылась Лена, а затем и её ухажер, который напомнил ей первую и единственную любовь.

В том доме было три этажа, и войдя внутрь, женщина оказалась в холле перед широкой лестницей. Она успела услышать, как на втором этаже, где жила Леночкина подруга, хлопнула дверь. Юноши нигде не было. Неужели он вхож туда?

Снедаемая подозрениями, женщина пошла в сквер напротив и села на одну из скамеечек, точно шпик. Она знала о такой специальности от того же полицмейстера Капитон Капитоныча, который не упускал случая подкинуть за покером историю-другую из своей полицейской жизни.

Ждала она долго. Наконец, послышались шаги, и Вероника Платоновна едва успела шагнуть за колонну. Дочь вышла и направилась в сторону отчего дома.

Но где же её ухажёр? Вероника Платоновна терпеливо сидела ещё четверть часа, но никто так не появился. Тогда она побрела домой, придумывая по дороге разнообразные способы вызвать дочь на откровенность.

4.

К обеду пришел Рязанцев. Вопреки расхожему мнению, что высшие чины департамента полиции непременно красномордые, с торчащими в разные стороны усами, Рязанцев был худ, жёлт и лыс. Было сложно поручиться, что взяток он не брал, но и сказать, что он относится к разряду продажных чиновников, было никоим образом нельзя. Капитон Капитонович имел награды за заслуги перед Отечеством и множественные ссадины и шрамы, нажитые им в то время, когда он только карабкался вверх по карьерной лестнице.

Тайный советник поднес к губам ручку Вероники Платоновны, затем Леночки, пожал руку с Петру Акимовичу и, потирая замерзшие руки, уселся к камину.

— Ну-с? — весело прищурясь, спросил он. — Какие новости у благородного семейства?

— Нет уж, Капитон Капитонович, прошу к столу. К чему соловья баснями-то кормить! Прошу-прошу, — захлопотала Вероника Платоновна.

В центре стола в большой супнице томилась стерляжья уха. В семью Красавиных ежедневно, за исключением двух дней в месяц, приходил повар. Голландец по происхождению, он тем не менее, великолепно умел приготовить всё то, что близко русскому человеку, и особенно удавались ему первые блюда: грибные супы, рассольники, щи из свежей и кислой капусты, борщи, разнообразные окрошки. Но стерляжья уха на тройном бульоне по-царски — готовилась им по просьбе хозяйки в особых случаях.

Все уселись за стол. К ухе были поданы пирожки с рисом и яйцом, с вязигою и рыбой. Папенька предложил Рязанцеву по рюмашке «для аппетиту». Наташа не мешкая принесла запотевший графинчик и две рюмки.

Пётр Акимович разлил водку.

— На здоровье! — он приподнял свою рюмку, кивнул Рязанцеву и опрокинул в себя её содержимое. Одобрительно крякнув и занюхав пирожком, он прослезился.

— За хозяев! — поддержал Капитон Капитонович — уважая традиции, тоже выпил до дна и принялся за уху.

— По второй. Немедленно по второй! — вновь наполняя рюмки, скомандовал генерал.

Леночка почти не ела — было видно, что мысли её где-то далеко. Вероника Платоновна тоже не могла похвастаться аппетитом и ела только рыбный бульон, оставляя всё прочее в тарелке.

Повар, глядя на это безобразие из-за спины Наташи, нахмурился было, но приметив, с каким аппетитом едят мужчины, успокоился. Особенно порадовал голландца Рязанцев: расправившись с супом, он отдал должное кулебяке, потом жаркому из телятины, не обошёл вниманием петушиные гребешки в сметанном соусе, а также разнообразные закуски — маринованного угря и распаренную лососину в укропной заливке. От десерта, правда, отказался.

— Молодчина ваш Магнус. Даром что голландец! — одобрительно воскликнул Капитон Капитонович, промокнув салфеткой губы. — Право, Вероника Платоновна, уступили бы мне его. Вот все говорят, что повар должен быть непременно француз, а мой Жак премного проигрывает вашему голландцу!

— А вы, Капитон Капитонович, просто бывайте у нас почаще. И переманивать повара будет ни к чему. — откладывая приборы, и улыбаясь старому приятелю, сказала хозяйка.

Лена извинившись встала и отправилась к себе. Пётр Акимович предложил гостю партию в шахматы, но тот отказался, терпеливо ожидая, когда хозяйка заговорит о деле. Но Вероника Платоновна не хотела говорить при муже, боясь лишних расспросов с его стороны.

Допив малиновый морс, Рязанцев встал из-за стола и попросил хозяйку показать ему свою коллекцию старинных гравюр, о которой рассказывала ему его супруга.

Красавин, сославшись на срочное дело, откланялся, стол опустел. Зазвенела тарелками Наташа. Хозяйка повела Рязанцева к себе.

Там, расположив гостя на оттоманке и вручив ему альбом с гравюрами, Вероника Платоновна села напротив и, нервно обмахиваясь веером, спросила:

— Капитон Капитонович, голубчик, удалось ли Вам узнать то, что я просила?

Рязанцев, листая альбом, ответил не сразу.

— Видите ли, уважаемая Вероника Платоновна, никакого Владимира Шварца в нашей картотеке нет. Вернее, есть один, но он не подходит по возрасту. Ему семьдесят восьмой год, всю жизнь служил при казначействе. Есть еще с десяток Шварцев — но тут мы имеем дело с несовпадением имен: Лев, Генрих, Конрад…

Рязанцев вздохнул, вытер белоснежным носовым платком вспотевший череп.

— Но этого не может быть. Присутствующие на том балу свидетели… этот, как его, гусар Мандиров? Говорят, трудно сыскать в городе человека, с которым он не повздорил!

— Получается, дражайшая моя Вероника Платоновна, что интересующий нас молодой человек либо выдает себя за кого-то другого, либо приехал так недавно, что не успел попасть в поле нашего зрения. А если он, скажем, уедет или имеет документы на другое имя, то вообще получается, что юридически его нет.

— Но он был!

— Могу я полюбопытствовать, уважаемая Вероника Платоновна, в чём заключается Ваш интерес к этому индивиду?

Рязанцев поскрёб ногтем одну из гравюр и Вероника Платоновна поморщилась.

— Мой интерес частного свойства. — подбирая слова, начала она. — Моя девочка познакомилась с ним и боюсь, этому проходимцу удалось смутить её невинный разум.

— Отчего же сразу проходимцу? — вскинул брови Рязанцев. — В нашем городе четверть миллиона человек — шутка ли! То, что его нет в наших списках, говорит о том…

Он осёкся, посмотрев на лицо хозяйки.

— Впрочем, если этот Шварц причиняет Вам беспокойство… Извольте, я готов пощупать его. Ради вас.

— Разумеется, всё это между нами? Мне бы не хотелось беспокоить Петра Акимовича, и тем более Леночку! Она такая нежная натура! — сразу засияла Вероника Платоновна.

Рязанцев кивнул и, посидев для приличия ещё несколько минут, вернул хозяйке альбом, приложился к ручке и откланялся.

5.

Минула неделя. Пётр Акимович как обычно, ходил на службу, Леночка стала тихой и задумчивой, зачитывалась любовными романами, отвечала невпопад.

Вероника Платоновна закончила, наконец, свою Данаю. Кровавое пятнышко засохло и стало частью вышивки. Аметистовые серьги вернулись на своё законное место в шкатулку хозяйки, которая каждый вечер проветривала её содержимое и предавалась воспоминаниям.

Вот и сейчас, молодая и глупая, готовая в любой момент расплакаться от переполнявшего грудь восторга перед неизведанным, но таким ожидаемым счастьем, она дрожала в объятиях своего возлюбленного, впитывая всем своим существом флюиды, исходящие от него.

Владимир признался ей в любви сразу, на том самом балу. Не будучи ещё уверенным в том, ответят ли ему взаимностью, он пошел ва-банк — и не ошибся. Его смелость, уверенность и сила чувств, которая угадывалась в блеске его глаз, ошеломили её. Она поняла, что пропала.

Чернов не стал тянуть — на следующий же день приехал к её родителям. Его визит без предупреждения «imprévu» не понравился отцу — человеку военному, привыкшему к распорядку и предсказуемости.

— Ну-с, молодой человек, а что Вы можете предложить моей дочери, кроме своего горячего сердца? — с вызовом спросил генерал Маслов.

— Я люблю её! — с жаром отвечал Владимир. — И сделаю всё, для того чтобы Вероника была счастлива!

— А что насчёт вашей семьи? Как ваши papa и maman оценивают ваш порыв? Каково ваше состояние?

Владимир дерзко посмотрел Маслову в глаза и глухим от гнева голосом произнёс:

— Ваша дочь — не ярка на базаре… И замуж её я зову за себя, а не за свою семью, хотя мне нечего стыдиться. Мой отец оставил мне в наследство титул и годовую ренту, которая ежегодно растёт, потому что я не нуждаюсь в ней. Я ювелир и способен прокормиться сам и прокормить свою жену, если вы это имеете в виду.

— А правда, что вы, господин Чернов, не работаете с серебром? Я навёл кое-какие справки — генерал подавил зевок, прикрыв рот рукой.

— Да! Я предпочитаю золото и платину. Но какое это имеет отношение к делу? — вскричал Чернов.

— Абсолютно никакого! Я не отдам вам дочь, — лицо генерала стало непроницаемым.

Владимир сначала опешил, а затем, резко развернувшись, вышел вон, не говоря ни слова. Ника, слышавшая разговор в соседней комнате, разрыдалась. Она ворвалась к отцу, стала молотить в его твёрдую, точно из камня грудь кулаками, грозилась покончить с собой.

Но её слова не тронули сердце старого вояки. У него был на примете некто Пётр Красавин, молодой и очень способный молодой человек, сын его старого приятеля. Такой несомненно скоро станет генералом. Вероника будет за ним, как за каменной стеной. Все эти влюблённости — чепуха. Одежда мужчины должна пахнуть порохом, а не как у этого чернявого — французским ладиколоконом!

На следующее утро Веронику, притихшую и присмиревшую, отправили в деревню, где она должна была дожидаться свадьбы с Петром Красавиным, которого никогда прежде не видела.

Девушка безразлично смотрела на проплывающие мимо утопающие в зелени деревенские дома, на маковки церквей, то тут, то там вспыхивающие в лучах встающего солнца, и ей казалось, что жизнь кончена.

В деревне её передали на попечение престарелым тётушкам. Потянулись бесцветные дни заточения. Ника, никогда не любившая рукоделия, здесь целыми вечерами просиживала над вышивкой. Она научилась вышивать гладью, крестом, способом, известным под названием «ришелье»… Стены украсили разнообразные вышитые панно, на диванных подушках «думочках» цвели пионы из мулине. Бедняжка каждый день выходила на дорогу, ожидая увидеть силуэт любимого — но Владимир не появлялся.

После грозы было свежо. Вероника больше не ходила на дорогу, потеряв надежду. Ее отчаяние сменилось ледяным спокойствием и, к радости тётушек, она больше не рыдала по ночам в расшитые пионами подушки.

Девушка подошла к разбитому фонтану, на дне которого собралась дождевая вода, и обрывая цветки с благоухающих флоксов, стала бросать их вниз.

Он появился как из-под земли и обнял её. Оба дрожали. Вероника, точно рыба на берегу, хватала ртом воздух, беззвучно кричала, моргала полными слёз глазами и плача, гладила, гладила его тёмные волосы.

Он предложил уехать ей сразу. Вероника не решилась, сказав, что должна написать письмо родным и взять с собой принадлежащие дорогие её сердцу вещи.

Сославшись на головную боль, она поднялась к себе, сказав тетушкам, что идёт спать. Добрые старушки, покачав головами и дав ей дельные советы, ничего не заподозрили. Наконец в усадьбе погасли огни. Выждав немного, Вероника осторожно выскользнула в окутанный дымкой ночной сад и побежала по дорожке к увитой плющом беседке, где её уже заждался любимый.

Они пересекли пролесок и небольшое поле. Там, у стога, стояла крытая карета.

Спустя некоторое время Вероника, облокотившись на жёсткую спинку сиденья, спросила:

— Куда ж мы теперь? Венчаться?

Владимир молчал.

— Володя, вы спите? — она нежно коснулась его щеки.

— Нет. Не сплю. Ника… я… вас украл! — он весело засмеялся и она вместе с ним.

— Но… вы непременно должны знать: я был уверен, что генерал откажет мне. Рано или поздно, но узнав, что… я не могу венчаться. Вероника, я отлучен от церкви. Но и вас я обманывать не хочу — с моей стороны это было бы подлостью.

— Но как же? — Вероника словно медленно проваливалась в пропасть — и не за что было ухватиться.

— За что отлучены, надолго? Я подожду… — нерешительно молвила она.

— Навсегда… — глаза Владимира сверкнули каким-то неестественным блеском он надвинул на них шляпу и затих.

Смысл сказанного медленно доходил до сознания девушки. Воспитанная в христианской семье с крепкими традициями, она уже трепетала, совершив грех, сбежав от родителей. Втайне она надеялась, обвенчавшись с Владимиром, умолять их о прощении и почти не сомневалась, что ей удастся получить запоздалое родительское благословение… Теперь же собственный поступок казался ей диким.

Блеснувшая было надежда угасла, и всё опять погрузилось во мрак.

Владимир, казалось, спал. Она в последний раз посмотрела на него и, подобрав подол, соскочила с повозки прямо в мокрую от росы траву. Платье мешало бегу, и она, рванув что есть мочи, оторвала мешавшую ей ткань. Девушка спешила вернуться домой до рассвета, пока в доме не обнаружили её отсутствия, а главное, записки, которую она оставила родным. Ей показалось, что в пролеске справа блеснули чьи-то злые глаза. Волки? Она встала, чтобы отдышаться. Вдалеке медленно катилась почтовая карета. Внезапно она остановилась и, развернувшись, повернула назад. Ветер донес до неё лишь обрывки собственного имени. Где-то завыл волк.

Вероника решилась срезать путь через поле. Она бежала, не чувствуя ни острой травы, ни отяжелевшей от росы одежды… Отчаяние придавало ей сил. Уже кричали первые петухи, когда она юркнула в садовую калитку и, точно вор, пробралась в дом. Она скинула с себя мокрое, оборванное платье и спрятала его. Записку, оставленную на столе, порвала и зарыла в каминной золе. После чего рухнула на кровать, накрылась одеялом и зарыдала.

Утром она сказалась больной и не вышла к завтраку. Но уже к обеду в дверь её комнаты просунулась добродушная физиономия одной из тётушек:

— Виринеюшка, дочка, спускайся-ка скорее вниз! — старушки называли ее Виринеей, используя её второе имя, данное при крещении.— Папенька только что приехали! Радость-то какая!

Наутро следующего дня генерал Маслов увёз дочь домой, где уже полным ходом шли приготовления к свадьбе. Для неё всё было как во сне: белая фата, цветы, зеркала, храм.

«Венчается раб божий Пётр рабе божьей Виринее…», матушкины наставления, свадебный бал, первая брачная ночь. Вероника Платоновна вздрогнула. Спустя годы она всё более укреплялась в правильности своего решения — хотя родительское благословение и не сделало её совершенно счастливой, но уберегло от более страшного несчастья.

Пётр Красавин оказался хорошим человеком, со спокойным и мягким характером. Вероника знала, что он женился на ней также не по любви, а из желания сделать приятное своему отцу.

Пётр Акимович видел, что на следующий же день после их свадьбы супруга его получила алую розу и ларчик.

Новобрачная лишь к вечеру вышла из своей комнаты, и Красавин заметил, что глаза у его новоиспечённой супруги красны, а в ушах нежным светом переливаются аметисты.

Пётр было, принял слёзы жены на свой счет и искренне, хоть и неумело, пытался утешить и ободрить жену. Но Вероника Платоновна, грустно улыбнувшись, сказала, что ничего, она уже в порядке и беспокоиться не стоит.

6.

— Вероника Платоновна, вы тута? — голос служанки за дверью вернул её из прошлого.

— Можешь войти! — хозяйка положила серебряную пудреницу обратно в шкатулку и повернулась.

Вошла Наташа, щеки её раскраснелись, глаза блестели:

— Пётр Акимович ждут Вас в гостиной. Там дохтур приехал, и с ним ещё какой-то важный господин! — радостно сообщила она — Хозяин послали за вами, так и сказали: «Зови нашу хозяйку, по нашу Леночку сваты приехали».

Вероника Платоновна засуетилась, поправила волосы, накинула на плечи нарядную шаль.

— А что Леночка? Она уже там? — спросила она, критически оглядывая себя в зеркале.

— Елена Петровна покамест не возвращались! — сообщила Наташа. — Оне как ушли после обеда, так и нетути!

— Нетути! — беззлобно передразнила её хозяйка. — А куда ж она отправилась, не знаешь? Может к подруге, или к портнихе?

— Та почём мне знать? Елена Петровна не докладывались! Ну, побегу, у меня самовар ужо шумит! — и Наташа, важно надув щеки, закрыла за собой дверь.

В гостиной, кроме Петра Акимовича сидели двое мужчин. Одного из них Вероника Платоновна знала хорошо — это был друг дома, семейный доктор Ахтырский, похожий на старого лиса. Едва она вошла, доктор встал ей навстречу и приложился к ручке, сделав комплимент по поводу её цветущего вида.

Второго гостя хозяйка видела впервые, и Пётр Акимович поспешил представить ей его:

— Вот, душенька, знакомьтесь: Семён Ардалионыч Федяев-Смородянский, известный, между прочим, адвокат.

Тот учтиво поклонился.

А это супруга моя, Вероника Платоновна, — обратился он в свою очередь к адвокату.

— Очень приятно. Я так вас и ожидал увидеть, весьма наслышан о вашей красоте и добродетели!

— Ну что вы! — смутилась она.

Адвокат приложился к ручке Вероники Платоновны и с чувством продолжал:

— Мы здесь с поручением от графа Бориса Емельяновича Петросова, по весьма деликатному вопросу.

— Как графа? Петросов, помнится, купеческого сословия был? С моим родителем имел дела. Или то другой Петросов? — вскинула брови Вероника Платоновна.

— Высочайшим соизволением, уже несколько лет носит титул графа. — сказал Ахтырский, отодвигая стул, чтобы хозяйка могла сесть.

Все расселись за круглым столом, за которым вечерами хозяева и гости часто играли в карты. Сейчас там стояли розетки с вареньем, и любимые хозяином дома эклеры в вазочке.

Крикнув: «Наташа, самовар!», Пётр Акимович откашлялся:

— …Итак, господа. Я слышал, что граф однажды уже бывал женат?

Он наклонился к жене и прошептал: «Где Елена?»

Вероника Платоновна молча разглядывала свои ногти. Она даже не рассматривала кандидатуру Петросова в зятья. Поговаривали, что Борис Емельяныч нажил состояние весьма странным образом, затем женился на обедневшей графине, завёл нужные связи, и вскоре сам стал графом, опять же, за заслуги сомнительного свойства. После чего жена его, с которой Вероника Петровна едва была знакома, умерла во цвете лет.

Между тем, доктор, откашлявшись, произнёс:

— Да. Борис Емельяныч вдовец. Жена его умерла в позапрошлом году. Детей нажить не успели.

— При всём уважении, — сказала хозяйка, глазами показав Наташе, куда ставить дымящийся самовар, — при всём моём уважении… Графу нужна жена мудрее и уж, конечно, старше, чем наша Елена. Всего один бал за плечами! — и она осеклась, вспомнив свой первый бал, ставший для неё последним.

Пётр Акимович строго посмотрел на неё, но для вида. Хорошо изучив его, Вероника Платоновна знала, что он согласен с ней.

— Не спешите в суждениях, — Семён Ардалионыч потянулся за эклером — Борис Емельяныч весьма разносторонний человек! Много путешествует. Имеет коммерческий талант! Прибавьте к тому его образованность: Петросов — действительный член Французской академии!

— Да ну? — искренне удивился Пётр Акимович.

— Ну да! — осклабился адвокат. — В общем, у вас товар, у нас купец!

7.

Елена ехала в наёмной карете с тем, кого выбрала себе в женихи сама. Она и не подозревала, что сию минуту, дома решается её судьба. Обычно к ней была приставлена Наташа, но с недавних пор это правило было упразднено: Лене было позволено посещать лавки, подруг и другие безопасные с точки зрения матушки места в одиночестве. Единственным условием было то, что она должна была ставить в известность маменьку, даже если просто отправлялась на улицу подышать свежим воздухом.

Сегодня она нарушила и это правило, и ощущение свободы и какого-то бесшабашного бунтарства бурлило в её крови. Владимир, поцеловав её впервые, был ошеломлён: вместо звонкой, но такой ожидаемой оплеухи он получил то, о чём грезил последние дни: девственный поцелуй Леночки.

Они долго бродили по ботаническому саду, где в кадках были высажены экзотические растения со всех уголков света, и юноша рассказывал девушке о стране, откуда было родом то или иное растение, а она слушала его, открыв рот, ловя себя на мысли, что любит… любит… любит его.

Владимир нанял карету и приказал ехать на Главную площадь. Несмотря на то, что внутри было прохладно, молодым людям стало жарко. Он поцеловал её снова, на этот раз без намёка на девственность. И она ответила ему, подалась навстречу, уверенная, что ничего плохого с ней и быть не может. Главное, что он, её Владимир, рядом. Целуя его, она вдруг почувствовала боль и металлический привкус во рту. Она оттолкнула его. Он, тяжело дыша, смотрел на неё каким-то чужим, диким взглядом.

— Ты сделал мне больно! — она смотрела на него, в расширенных зрачках он прочёл изумление и страх.

— Прости, прости меня, любимая. — смутился он. — Я… меньше всего я хотел причинить тебе боль!

Целуя её руки, Владимир уверял, что подобное никогда не повторится. И влюблённая девушка вскоре забыла об этом происшествии.

Карета остановилась на одной из улиц, где раньше Леночке бывать не приходилось. Владимир подал ей руку, и они пошли в сторону угрюмых атлантов, подпирающих крышу крыльца нарядного дома. Но путь их лежал не туда, и Лена была несколько разочарована: дом с атлантами ей очень понравился.

Они прошли в тоннель, ведущий вглубь дворов, настолько длинный, что видимый просвет был с пятачок. Звук шагов отталкивался от стен. Вынырнув на свет, молодые люди оказались во дворе, окружённом со всех сторон серыми домами с редкими и узкими окнами. В центре двора, на песчаной насыпи, был правильной формы цветник того же унылого цвета, что облицовка зданий, и уродливое почерневшее дерево, напоминавшее ведьму, вытянувшую вверх свои руки со скрюченными пальцами. Вокруг не было ни души, и тишина была такой разящей, что звенела в ушах. Леночке стало не по себе.

— Владимир, отвезите меня домой, пожалуйста. Маменька, наверное, уже волнуется, — робко попросила она.

Чернов вместо ответа привлек её к себе, ничуть не опасаясь, что их могут увидеть.

— В таком виде вам нельзя домой! — он вдохнул запах её волос, завязал их ленточкой, которую выдернул из собственных, заставив их рассыпаться по плечам. — К тому же, мы пришли.

Он повёл Елену к тёмному, похожему на пещеру входу, назвать который «парадным» язык не поворачивался.

— Давно вы здесь живете? — спросила Елена, с тревогой оглядываясь.

Это место нагоняло на нее неясную тоску, здесь даже дышалось с трудом— воздух казался тяжёлым и затхлым.

— Редко, только когда останавливаюсь в этом городе.

Владимир стукнул в дверь трижды. Послышалось бряцанье ключей, и показался лакей в фиолетовой ливрее с чёрными галунами.

Увидев рядом с хозяином девушку, слуга удивился, если не сказать испугался. Он прошептал что-то в ухо Владимиру, из чего Леночке удалось разобрать «княгиня». Владимир побелел:

— Я говорил ей не раз, что нельзя наносить визиты, когда заблагорассудится! — оттолкнув лакея, он пропустил Елену внутрь.

— Я хочу домой. Давайте я зайду к вам в другой раз… — слабо протестовала девушка. — Она едва держалась на ногах, от непонятного, сковавшего её страха.

Но Владимир словно не слышал её:

— Располагайтесь, прошу. Рене проводит Вас в галерею. Оцените мою коллекцию картин, я скоро вернусь, — и он мгновенно поднялся по лестнице наверх.

Изумлённая Елена подумала, что ей привиделось. Человеку невозможно двигаться с такой скоростью!

Лакей тем временем принял её шубку и повел гостью в галерею, стены которой украшало множество картин.

Распахнув двери, Владимир увидел княгиню: она возлежала на подиуме, по-восточному убранному множеством подушек, во взгляде скользила насмешка.

— Браво, Влад. Браво! Быстро же тебе удалось заманить птичку в ловушку!

Она встала и церемонно хлопнула несколько раз в ладоши.

— Надоела небось животная кровушка! Захотелось девичьей, м?

Владимир в два прыжка очутился возле незваной гостьи и закрыв ей рот рукой, обратно повалил на подиум.

— Замолчи, мегера! — зашипел он, приблизив к самым её глазам искаженное от злобы лицо. — Я не звал тебя. Более того, мы договорились, что ты не будешь приходить, когда тебе вздумается!

Она укусила его. Вскрикнув, он отдёрнул руку. Она взяла его прокушенную ладонь и целуя её, посмотрела на Владимира кротко и нежно. Глаза княгини Вельяминовой были предметом восхищения всех мужчин, способных восхищаться женской красотой. За один только прошлый сезон им были посвящены три оды и одна соната.

Изумрудно-зеленые, искрящиеся, с продолговатым разрезом, это были глаза Нефертити — в них светился ум и дьявольский соблазн.

— Но ведь это и мой дом тоже? Или уже нет? — она положила его руку себе на грудь.

Но Владимир выдернул руку и сказал грубо:

— Ты не должна вмешиваться в мою жизнь, Марианна. Сейчас ты встанешь и уйдёшь! Оставь меня, оставь навсегда!

Он направился к дверям.

— А если я не уйду? Чем тебя очаровала эта девчонка? У тебя были красивейшие женщины мира, что ты им дал? Смерть и преисподнюю! Мы с тобой пара, мне ты уже не сможешь навредить. А её… отпусти её, Влад. Пожалей её матушку, наконец. Ты ведь и её… обхаживал. А она тебя предпочла другому. Уж не месть ли ты задумал? И тебе нисколько не жаль молодую, влюблённую в тебя дурочку?

— Замолчи сейчас же, или я сам заставлю тебя замолчать навеки!

Лицо Владимира потемнело, кулаки сжимались и разжимались, он двинулся на Вельяминову, собираясь воплотить свою угрозу.

— У тебя нет и не может быть никого, кроме меня! — зашептала Марианна.— Тела смертных быстро стареют и становятся добычей червей. Чем я стала нехороша? Как ты мог забыть свою Марианну — ведь это я подарила тебе бессмертие, Влад!

— Я об этом тебя не просил!

—Влад!

— Чтобы, когда я вернусь, тебя здесь не было! А решишься выкинуть подобное, или влезешь в мои отношения с Еленой — убью, ты меня знаешь! — глухо сказал Чернов, перед тем, как хлопнуть дверью.

Марианна вздрогнула от хлопка, и крикнула, словно он мог её слышать:

— Безумец!

Владимир ворвался в галерею, но Елены там уже не было, лишь хлопнула дверь внизу.

Он бросился на улицу. Догнав Леночку он, взяв в ладони её лицо, нежно поцеловал ощутив солёный привкус слёз.

— Я… вы… она… — девушка никак не могла подобрать нужные слова. — Вы и княгиня…

Она зарыдала в голос. Эхо сырой подворотни многократно отразило плач.

— Нет, нет, нет… — Владимир прижал девушку к себе. — Я ювелир. Княгиня заказала мне брошь. Она должна была её забрать ещё на прошлой неделе, но явилась сейчас. Я отдал ей брошь и она ушла. Она больше не вернётся, не плачь.

Девушка сразу поверила ему и успокоилась. Начинали сгущаться сумерки и Елена, опасаясь гнева родителей, попросила проводить её домой. Они сели в ту же самую карету, что привезла их, и ехали молча, прижавшись друг к другу, до самого особняка Красавиных.

— Когда я увижу тебя снова? — спросил он, спрыгнув на землю и подавая руку.

— Завтра, в церкви Вознесения, буду к заутрене…

— Церковь не лучшее место для встречи. Сотни любопытных глаз. Нужно выбрать более уединенное место. — мягко возразил Владимир.

— Но меня не отпускают далеко, только со служанкой. А после сегодняшнего моего поступка вообще могут запереть на несколько дней, — грустно сказала Елена. — Ах, если бы мы были помолвлены!

— Да, — сказал он. — Да! Помолвка состоится… Обручение… Вот. Это тебе, в знак нашей любви.

Он достал маленькую чёрную коробочку и протянул ей.

Открыв, Елена ахнула: это было чудесное золотое кольцо с лилией, сквозь лепестки которой просвечивал крупный, яркий рубин.

— Я сделал его для тебя, любовь моя. Позволь надеть его тебе. Вот. Отныне мы обручены!

Он перецеловал каждый пальчик на её руке. Губы его были холодны. И тут только она заметила, что её возлюбленный легко одет. Он так спешил догнать её, что не захватил ни шубы, ни перчаток. Девушке было, с одной стороны, приятно, но с другой — страшно: а вдруг её возлюбленный заболеет и умрет?! Она взяла его заледеневшие руки в свои и пыталась согреть своим дыханием.

— Не совсем обручены. Я тоже хочу надеть тебе кольцо! — незаметно для себя, девушка перешла на «ты».

Он улыбнулся:

— Это вовсе необязательно. Я и так помню, что твой навсегда. А вот у вас, девушек, память короткая! Так что, пусть это кольцо напоминает тебе обо мне всякий раз, когда меня не будет рядом… Жаль, что оно не подходит к тем аметистовым серьгам!

— Те серьги принадлежат моей матушке.

Леночка любовалась кольцом и не заметила, как её спутник на мгновение изменился в лице.

— Конечно… Но не расстраивайся, милая. Я сделаю для тебя множество украшений, прекраснее даже тех, что есть у твоей матушки! — вскинул он голову. И чуть слышно добавил: — У моей жены будет всё самое лучшее!

На втором этаже особняка дрогнула занавеска.

8.

Вернувшись домой, Лена пыталась проскользнуть в свою комнату, но её ждал отец.

Будучи человеком неискушенным в делах любви, он не заметил перемену, произошедшую с дочерью, и отчитал её лишь за то, что ушла без разрешения. Но возникшая из-за отцовской спины мать мгновенно поняла всё.

Три часа она истязала дочь, пугая её унизительным осмотром, который доктор Ахтырский, без сомнения, провёл бы. На самом деле, доктор вместе с Федяевым-Смородянским ушли не солоно хлебавши, потому что Красавины достаточно ясно дали понять, что не намерены выдавать свою дочь за графа Петросова. Но сейчас всё стало иначе.

Вероника Платоновна сидела напротив дочери, голос её дрожал от гнева:

— Только целовалась? Неслыханно! Он касался Вас? Где он Вас касался? — обращение на «Вы» означало у матери высшую степень гнева.

Плача, Леночка крутила головой и всё время повторяла одно и то же:

— Не касался! Нет! Только один поцелуй!

— А это что? Подарок? — мать взяла руку дочери, где на пальце сиял рубин, обрамлённый лепестками лилии. — Что это, я вас спрашиваю! Снимайте!

Леночка вдруг выкинула невероятную штуку, проявив невероятное доселе упрямство:

— Не сниму! — спокойно сказала она, глядя матери в глаза.

Тогда Вероника Платоновна сама взяла дочь за руку и попыталась снять кольцо. Мука продолжалась несколько минут — палец посинел и распух, из-под золота выступили капли крови. Только тогда мать отпустила руку дочери.

— Если не удастся снять, велю спилить! — сказала она жёстко.

Глядя на увеличившиеся, малиновые, словно спелая вишня, губы дочери, Вероника Платоновна снова крикнула:

— Ну что, правду скажете, наконец? Что он вам сделал?

— Ничего такого, за что мне было бы стыдно.

Елена тряслась мелкой дрожью — она впервые видела свою добрую maman в такой ярости.

— Не врать! Отвечайте, как всё было! — и Вероника Платоновна впервые за всю свою жизнь дала дочери хлёсткую пощёчину.

Пощечина была несильной, но от обиды девушка не выдержала и заплакала, подвывая, как щенок.

Вероника Платоновна, стоя над ней, словно коршун над падалью, медленно и тихо произнесла:

— Из дома до свадьбы вы больше не выйдете. И ещё. За Вас сегодня сватался граф Петросов. Теперь я не вижу причин для отказа.

— Маменька! Не губите… маменька-а-а… — зарыдала Елена и рухнула перед матерью на пол; обняв её колени, она подняла на неё полные мольбы глаза.

Не удостоив дочь ответом, генеральша высвободила юбку и оставила дочь распростёртой на полу.

В двери дважды провернулся ключ. Вероника Платоновна пошла к себе, крикнув Наташе, чтобы та принесла ей сердечные капли.

9.

Граф Петросов, которому Красавины отказали в руке дочери, был приятно удивлен, получив приглашение посетить их дом с тем, чтобы назначить дату свадьбы. Сваты в разговоре с родителями девушки умолчали о весьма непростом характере жениха: это был человек крайне самолюбивый и не умеющий прощать. Потому он, получив отказ, уже обдумывал план мести семейству. Теперь же, узнав, что его предложение, скорее всего, будет принято, он для себя решил, что несмотря ни на что, не забудет первоначально нанесённую обиду.

Насвистывая незамысловатый мотивчик, он застёгивал пуговицы модного редингота и подумывал, что по дороге к Красавиным посетит, пожалуй, цирюльника.

Борис Емельянович видел Леночку Красавину единственный раз, на том самом первом для неё балу, где она сразу же стала центром внимания. Несмотря на то, что юная красавица оставила графа, впрочем, как и других своих поклонников, без внимания и отказала ему и в котильоне, и в мазурке — он был уверен, что рано или поздно она станет его женой. Петросов был из тех, что идут к цели напролом, мало заботясь о последствиях.

Некто Чернов, с которым девушка танцевала весь вечер, вряд ли мог составить Петросову конкуренцию — с ним граф планировал разобраться позднее.

Сейчас же нужно было действовать решительно и быстро, потому граф, не мешкая, отправился закреплять успех, захватив с собой бутылку французского шампанского и купив по дороге цветы для своей будущей невесты и ее maman.

Его приняли сдержанно. Вероника Платоновна, протягивая ему руку для поцелуя, не сводила с него напряжённого и внимательного взгляда.

«Та ещё штучка, — подумал про себя Петросов. — Ну ничего, и не таких объезжали». — Он улыбнулся будущей тещё самой обаятельной и доброй улыбкой, на какую только был способен.

Затем говорил с Петром Акимовичем о политической обстановке и о предстоящих перестановках в ведомстве, где служил Красавин. Генерал был неприятно удивлён такой осведомлённостью будущего зятя. Он понял, что Петросов нарочно навёл справки.

Петросов с одинаковым энтузиазмом рассуждал о влиянии античных философов на общество, о шляпках, представленных в этом сезоне салоном мадам Коше. Одним словом, ему хотелось произвести впечатление приятного и образованного собеседника.

Пётр Акимович не был очарован будущим зятем, а Веронике Платоновне он и вовсе не понравился — она мучилась сомнениями: материнское сердце никак не хотело согласиться с тем, что этот развалившийся на диване щёголь, расточающий ей комплименты, способен сделать её дочь счастливой.

— А где же Елена? — глядя на Веронику Платоновну масляными глазами, промурлыкал Петросов.

— Ей с утра нездоровится, — ответила хозяйка, кутаясь в любимую кремовую шаль. — Простудилась, голубушка.

— Жаль, жаль…— покачал головой Петросов, — но позвольте вас спросить, уважаемая Вероника Платоновна, как она отнеслась к моему предложению?

— Известно, как отнеслась. Леночке всего семнадцатый год — ветер в голове. Говорит, что вовсе не хочет замуж… Но вы, граф, здесь ни при чём. Такие настроения нынче среди молодых барышень.

— Понимаю… Но ведь они, с другой стороны и в девках засидеться боятся! Вот и поди разбери их, — задумчиво произнёс Борис Емельяныч, разглядывая свои холёные ногти.

В этот момент Веронике Платоновне больше всего хотелось, чтобы Петросов, узнав о том, что Леночка не желает замуж, откланялся и навсегда покинул их дом.

— Уж кому-кому, а нашей дочери участь старой девы не грозит! — она попыталась срезать углы, мягко улыбнувшись Петросову.

«Норовистая лошадка…» — подумал он, скользнув по ней взглядом, а вслух сказал:

— Молоденькие девушки сами не знают, что для них благо. Уверяю вас, я окружу вашу дочь такой заботой и почтением… Она будет счастлива со мною!

Вероника Платоновна лишь кисло улыбнулась.

Дату свадьбы решили назначить чуть погодя, и Петросов снова был задет. Однако он ничем не выдал себя, сладко улыбнулся и обещался зайти на неделе — тогда они и обсудят все детали.

— Надеюсь на скорое выздоровление вашей дочери, дражайшая Вероника… Платоновна, — он поднес к губам её ручку, раскланялся с Петром Акимовичем и ушел, оставив после себя запах одеколона и табака.

10.

Дом Красавиных спал, все огни были погашены, лишь в спальне хозяйки горела лампадка. Женщина не могла сомкнуть глаз — она ворочалась с боку на бок, как человек, вынужденный сделать выбор. При том, что ни один из возможных вариантов ей не нравился. Она и подумать не могла, что в ту же самую минуту к ним в дом скользнула чёрная тень и просочилась в комнату, соседнюю с дочкиной. Скрипнула фрамуга. Ловко перепрыгнув с окна на балкон, Владимир стукнул в окошко. Показалось бледное, исхудавшее лицо Лены, она впустила ночного гостя.

С минуту они молчали, просто взявшись за руки.

— Меня хотят выдать замуж за графа Петросова, — голос девушки звучал безжизненно. — Я никогда…

Но он не дал ей закончить, припав к её бледным губам. Этот поцелуй длился недолго, но, как ей показалось, принес облегчение. Она любит! Она любима… И нет ничего, что могло бы ей помешать быть счастливой.

— Леночка! — сжимая её плечи и прожигая её взглядом, полным безрассудной любви, сказал Владимир. — Ты нужна мне!

Он достал маленький свёрток и протянул ей.

— Это подарок тебе, моей невесте.

Она развернула. Внутри был кулон с лилией, которая приходилась родной сестрой цветку, что цвёл у нее на пальце.

— Как красиво! — заворожённо произнесла девушка.

— Позволь мне надеть…

Он осторожно снял с неё нательный крестик и бросил его на туалетный столик, затем надел ей украшение на шею.

— Ты согласна быть моей женой?

— Но маменька… — она опустила глаза.

— Я знаю, знаю… Твои родители никогда не дадут согласия на наш брак. Но не это является основной преградой на пути нашего счастья! Я никому тебя не уступлю!

Он дрожащими руками развязал тесёмки на её ночной рубашке, и она соскользнула вниз, открыв его взору красивую, словно созданную античным художником грудь, крепкий белоснежный живот и упругие бёдра.

Она без смущения стояла перед ним. Распущенные волосы делали её похожей на русалку. Владимир встал перед ней на колени и склонил голову. Она гладила его волосы… Так они стояли очень долго.

— Прежде чем согласиться, стать моей женой ты должна знать правду. — наконец прервал он молчание.

Он встал, подвел её к окну, и в свете луны она увидела отсвет клинка. Она даже не успела испугаться, как он, задрав рукав, резанул свою руку.

Брызнула кровь, несколько капель попали на её белоснежную кожу…

— Нет! — крикнула она, задрожав.

— Тише… Разбудишь родителей. Смотри!

И, к своему изумлению, она увидела, как глубокий порез затянулся, словно его никогда не было.

Елена не верила своим глазам, в них можно было прочесть и восторг, и удивление — страха не было.

— Кто ты? — одними губами спросила она.

— Я тот, кем старые няньки пугают непослушных ребятишек, — ласково прошептал ей в ухо Владимир.

Она улыбнулась:

— Значит, ты по ночам пьешь кровь, а днём спишь в гробу?

— Да, дорогая, почти что так. Но тебе не стоит меня бояться. Я никогда не причиню тебе вреда.

— Это шутка? — неуверенно произнесла Лена. — Владимир, скажи, что шутка! Мне страшно!

— Увы, это чистая правда. Попроси — и я уйду навсегда. Прикажи — и я разделю с тобой бессмертие!

У неё закружилась голова, она села на кровать. Владимир ждал, скрестив руки на груди. Его лицо было спокойно, как у человека, который сделал всё, что мог, и теперь ему осталось только ждать, что из этого получится.

— Для того чтобы разделить с тобой бессмертие, я должна умереть?

Он кивнул. Стало так тихо, что она слышала, как падает за окном снег.

— У тебя уже была любимая? — тихо спросила девушка.

Владимир кивнул.

— Где она?

Елена встала и, подойдя к нему вплотную, коснулась его лица, точно не веря, что перед ней не призрак.

— Я потерял её. Она была добра, как ангел, и всё её преступление состояло в том, что она любила меня. Я не успел её спасти — всё, что мне осталось, это месть. Я нашёл и убил всех, кто так или иначе имел касательство к её смерти, но это не облегчило моих страданий.

Лишь увидев тебя, я понял, что ты — единственная из всех можешь залечить эту рану и заполнить ту пустоту, что осталась в моём сердце после утраты. Ты готова разделить со мной бессмертие?

Лена подняла к нему мокрое от слёз лицо и утвердительно кивнула.

— О да! Всё, что угодно — главное, что бы ты был рядом со мной. Всегда!

— Всегда… навек!

Он покрывал благодарными поцелуями её лицо.

— Ты готова? — спросил он, тяжело дыша.

— Да, любовь моя…

Она закрыла глаза и почувствовала его дыхание на своей шее. Потом всё погрузилось в темноту.

11.

Вероника Платоновна ощутила резкую боль в области сердца. Она хотела позвать Наташу, но не могла: ей казалось, что если она сделает вдох, сердце лопнет, как перезрелый орех.

Она ощутила его присутствие и прошептала:

— Кто здесь?

— Я любил вас, Ника. Со мной вы могли бы жить вечно… — сказал тихий ласковый голос, и она увидела бездонные глаза, взгляд которых столь бережно хранила в своём сердце столько лет.

— Прошу тебя, оставь в покое меня, и Леночку. Уходи…

— Вы отказались разделить со мной бессмертие, и что же?! Ваша плоть сохнет, Вы страдаете мигренью, я уверен, несчастливы в браке! Я не позволю, чтобы ваша дочь повторила вашу ошибку.

— Владимир, прошу… Только не Елена! — взмолилась Вероника Платоновна.

— Вы так похожи, — он ласково провел рукой по её начинающим седеть волосам. — Те же волосы, глаза… Я вижу вас, Ника, в глазах вашей прекрасной дочери. Ах, какой вы были тогда! И второй раз я не упущу свой шанс на счастье. Я не могу позволить помешать мне! Прощай! Прощай, Ника, любовь моя! Я отпускаю тебя к тому, кого ты мне предпочла на самом деле!

Он поцеловал её и вышел так же незаметно, как и вошел.

Утром Веру Платоновну не смогли добудиться. Один из кулаков был сжат. С большим трудом Ахтырский, которого вызвали с утра зафиксировать смерть, разжал его. Играя розовато-сиреневыми бликами аметистов, на ладони лежали серьги белого золота.

В городе уже проведали о скоропостижной кончине Вероники Платоновны, и отовсюду стекались друзья и знакомые, чтобы высказать семье покойной свои соболезнования и узнать подробности скоропостижной кончины генеральши.

Пётр Акимович отказывался верить в то, что жена его больше не проснётся:

«Что вы делаете, она же задохнётся!» — накричал он на Ахтырского, который накрыл труп простыней.

Генерал слышал о том, что некоторые люди могут спать и месяц, и даже год. В газете писали, что некий Акшар Баба в Индии спал три года!

Красавин то и дело подносил к губам Веры Платоновны зеркальце, в надежде, что она задышит. Когда тело унесли, он потихоньку стал осознавать происшедшее.

Лена смотрела в пол и не отвечала даже на самые искренние соболезнования. Люди не обижались, понимая, насколько тяжела для неё утрата. Явился и граф Петросов. Он выразил Леночке соболезнования, но она даже не удостоила его взглядом. Тогда граф переключился на папеньку: он по-товарищески обнял Петра Акимовича и произнёс несколько проникновенных слов, от которых сам же и прослезился. Потом по-хозяйски распорядился Наташей, чтобы принесла в гостиную водки, свежий каравай и всё, что найдется для закуски, и повёл Красавина поминать новопреставленную.

Пётр Акимович был привязан к жене и её смерть совершенно выбила его из колеи, сделав беспомощным и вялым. Этим-то и решил воспользоваться граф, совершенно закрепившись в своём положении жениха Елены. Организацию похорон Вероники Платоновны граф взял на себя, и Пётр Акимович был ему благодарен.

Наступили чёрные дни. Все зеркала в доме были завешены чёрной тафтой, в комнате покойной были завешены ещё и окна. В центре гостиной стоял стол, а на нем гроб, убранный живыми цветами. Среди цветов лежала сама почившая, одетая для своего последнего выхода в выбранное ей при жизни для этого случая платье.

В ушах её мерцали аметисты, а чтобы скрыть бледность лица, Ахтырский сильно нарумянил покойнице щеки.

Смерть Красавиной собрала вместе десятки людей, как родственников, так и тех, кого Вероника Платоновна однажды облагодетельствовала. Прибыл её отец, отставной генерал Маслов, который уже без малого десять лет сам вдовствовал. Два генерала обнялись и расплакались как дети.

— А где внучка? — спросил Маслов, всхлипнув.

— Леночка редко выходит из своей комнаты, переживает.

Холодным утром следующего дня траурный кортеж тронулся в сторону церкви, где уже толпился народ, сдерживаемый жандармами. Всем хотелось поглазеть на покойную. Капитон Капитонович в чёрной повязке на рукаве, в треуголке с чёрным пером, был верхом на лошади. Он был тих и задумчив. Это он, в память о давней дружбе с Вероникой Платоновной, которую знал ещё со времен, когда она была просто Вероникой, выставил у церкви заслон, чтобы не допустить беспорядков, которые могли омрачить и без того скорбный день. С неба сыпалась колючая крошка. Люди, желающие пройти в храм, топтались с ноги на ногу, но не расходились, надеясь посмотреть хоть издалека на похороны благодетельной генеральши.

Несмотря на меры, предпринятые Рязанцевым, внутри храма яблоку негде было упасть. Многочисленные знакомые, знакомые знакомых, подруги с мужьями и детьми — все были здесь. В воздухе пахло ладаном и рождественской елью. Когда батюшка запел «Со святыми упокой», Лена, осунувшаяся и подурневшая от слёз, мягко сползла на пол.

Побледневшую, её подхватили и понесли к выходу, на воздух. Она открыла глаза и увидела себя в руках Владимира.

— Зачем Вы здесь… Вам нельзя, — слабым голосом сказала она, снова обращаясь к нему официально, на «Вы».

— Примите мои соболезнования… — он тоже обратился к ней на «Вы» и склонил голову. — Мне… мне безумно жаль вашу матушку.

— Это я во всем виновата! Я!

Тотчас люди у храма воззрились на неё и Владимир, взяв её под руку, отвел в сторонку.

— Не вините, себя, Елена Петровна. Всё предопределено. Ваша матушка сейчас с Создателем, к которому так стремилась.

Он коснулся губами её виска в том месте, где из под чёрного платка показался рыжий завиток.

— Владимир…я не могу. Не могу быть с вами! Маменька не одобряет! Не одобряла…

Она сделала попытку вырваться, но он не отпускал её.

— Прошу вас, позвольте мне быть рядом! Осушить Ваши слёзы… — зашептал он.

— Отпустите! Мне надо возвращаться. Сейчас маменьку хоронить. Прощайте! — она вложила ему в руку холодную цепочку с кулоном — его подарок.

Он отпустил её. Не оборачиваясь, вошла она в церковь, где у гроба с покойной уже шло прощание. Народ расступился перед нею и Леночка долго смотрела матери в лицо, словно не узнавая его. Оно было безмятежно, словно покойная на самом деле стояла уже у Престола Божия.

Лена поцеловала маменьку в венчик, и шатаясь пошла к выходу.

Ей вслед понесся ропот:

— Неслыханно! Даже не перекрестилась!

— Да оставьте вы её, мать ведь у ней померла…

Поминки были многолюдными, но скромными. Кроме принятой в таких случаях кутьи и блинов на стол были поставлены сбитень и квас, но и они скоро закончились. Люди начали расходиться по домам.

За столом остались только Петр Акимович, генерал Маслов и граф Петросов. Наташа принесла запотевший графин и три лафитника.

Спустя час отец и дед приняли окончательное решение: выдать Елену за Петросова, — вообразив, что того же самого хотела бы и покойная Вероника Платоновна.

Так день похорон закончился определением даты предполагаемой свадьбы, которую, соблюдая траур, решили отсрочить и сыграть через год с небольшим, на Красную Горку.

Следующим утром генерал Маслов торжественно сообщил внучке о результатах семейного совета.

Лена выслушала деда спокойно, если не сказать равнодушно.

— Если Вы считаете, что матушке было угодно… Что же… А графа я не люблю. И никогда не смогу полюбить, невзирая на родительское благословение. Так и запомните!

Генерал подошел к внучке и усадив её на кровать, сел рядом на пуф, стоящий у туалетного столика.

— А кто Вам сказал, барышня, что в браке важна любовь?! Любовь — это для дамских романов. А в браке… В браке самое главное — это союз! Ибо муж и жена – это прежде всего союзники, которые вместе противостоят всем трудностям жизни! Вот, к примеру, взять нас с вашей бабкой. Я женился на ней не потому, что моё сердце сжигало какое-то мифическое амурное чувство! Но пришла пора, и твоя бабушка стала лучшей для меня…моей боевой подругой! Она была мне надежным тылом, и я благодарен ей. И мне её не хватает, хотя иной раз думалось, что хоть бы её чёрт подрал! — генерал Маслов перекрестился.

— Но граф Петросов мне противен! — ноздри Лены нервно подрагивали. — он гадкий человек! За ним я буду так несчастна… ах, дедушка! Спасите меня от него!

Лена вдруг бросилась к деду, и тот, обнимая её, растерялся.

— Ну, ну… Не надо… всё пустое — гладя широкой ладонью её рыжие волосы, шептал он. — Вот и матушка ваша, Петросову согласие дала… а что народ про него говорит… может и брешут. Оставьте, дорогая… Ну! Ну же…

Лена, на секунду почуяв поддержку, поняла, что ошиблась. Она села, безвольно опустив руки. Поцеловав её в макушку, генерал вышел, аккуратно закрыв за собою дверь. Ему было жалко внучку — бедняжка только что лишилась матери. Но, с другой стороны, все её мысли о любви и нелюбви он считал девической блажью и безрассудством.

Ника, помнится, тоже за какого-то фигляра замуж собиралась, а он, её отец, выдал её замуж по своему разумению, и не ошибся!

«Стерпится — слюбится», — сказал он сам себе и пошёл собираться в обратный путь.

Сегодня он намеревался уехать домой, к своим лошадям, списанным со службы, которые избежали бойни и доживали свой век в тепле и сытости только благодаря ему. Старый генерал иногда катал на них деревенских ребятишек.

12.

Пётр Акимович и Лена остались одни. Отец несколько раз просил дочь принять графа, но та отказывалась под разными предлогами. Минуло два месяца, и Пётр Акимович объявил дочери, что больше не намерен терпеть её отговорок, поэтому граф Петросов приглашён к ним сегодня на обед.

Граф, в свою очередь, готовился. Он надел самое модное своё платье, заказанное им специально для этого случая. Поверх белоснежной рубашки и фулярового галстука на нём был светлый жилет и приталенный сюртук с бархатным двойным воротником, светлые, в тон жилета, панталоны в полоску. На плечи графа была небрежно накинута енотовая шуба, а дополняли наряд складной цилиндр-шапокляк и белые перчатки.

Явившись в назначенный час, Петросов был раздосадован, но не удивлен тем, что Елена снова не вышла его встречать, хотя он знал, что ей было известно о визите.

— Проси Елену Петровну спуститься, я принёс ей подарок! — крикнул Петросов, вручая Наташе трость и цилиндр, оставаясь при этом в шубе.

Елена Петровна спустилась только после того, как за ней пошёл отец. Графу было жарко, но он всё же произвел нужный эффект, достав из-за пазухи шубы маленькое пушистое существо, которое, извлечённое на свет, тихонько замяукало.

— Ой, котёнок! — девушка приняла из рук графа пушистый комок и прижала к груди. — Какой хорошенький! Наташа, ему бы молока, а? — и она впервые за много дней улыбнулась.

Петросов, насладившись произведённым эффектом, наконец-то смог снять шубу и отдать её Наташе. Сели за стол. Пока подавали обед, разговор витал вокруг покойной Вероники Платоновны. Говорили в основном мужчины. После обеда граф не ушёл, а принялся рассказывать курьёзные случаи из жизни, что вычитал в альманахе «Веселые истории».

Пётр Акимович слушал благодушно, иногда улыбался, иногда задавал уточняющие вопросы.

Лена молча гладила котёнка, который, напившись молока, спал. Потом граф стал рассказывать о странах, где приходилось ему бывать, о быте и обычаях живущих там народов, многие из которых могли бы показаться русскому человеку дикими.

Лена слушала его рассказы в полуха, избегая смотреть на графа, но несмотря на это, Петросов возвращался домой насвистывая, в радостном расположении духа. С этого вечера он стал бывать у Красавиных ежедневно.

Как всегда, в Великий пост все развлечения были отменены — спать ложились рано. Леночка уже сомкнула глаза, засыпая под урчание своего котёнка, который лежал у неё под рукой. Внезапно котёнок встрепенулся и спрыгнул с кровати.

— Котя, котя, кс-кс-кс… — позвала Лена, но котёнок не отзывался.

Она сначала почувствовала присутствие вампира а потом уже увидела силуэт, чернеющий на фоне окна.

На улице было холодно, но он снова был одет легко.

— Как ты вошёл? — только и спросила девушка.

— Настоящая любовь не знает преград. Иди ко мне!

Он сделал шаг и остановился, раскинув руки.

Неожиданно для себя Лена бросилась к нему и, уткнувшись в его плечо, вдохнула так глубоко, что закружилась голова.

— Где ты был так долго? — она была готова разрыдаться от вдруг охватившего её, такого внезапного счастья.

Всю ночь до утра был слышен нежный и горячий шепот.

Утром она всё ещё шевелила губами, заклиная свою любовь и давая обещания, но открыв глаза, обнаружила, что в комнате никого нет. Сон? Что-то не так. Она посмотрела на кровать — там, на шёлковой простыне с её вензелем, расцвёл красный мак девственной крови. И только тут она поняла, что не так. Котёнок, урча, подлез ей под руку, потом заинтересовался пятном. Она лежала с открытыми глазами, но как ни пыталась, не могла вспомнить ничего, кроме горящих глаз Владимира и его горячего шёпота, который свел её с ума. Лепные толстые амурчики, сидевшие по углам комнаты, подпирали ручками свои пухлые щёчки и откровенно смеялись над ней.

Вечером, как всегда, явился граф, но Елена, не найдя в себе сил видеть его, не спустилась к ужину, сославшись на недомогание. Петросов, выпив по чашке чая с её отцом, ушёл.

Она решила оставить свечи, полагая, что Владимир вернется. И не ошиблась. Он бесшумно возник из-за тяжелых портьер. Леночка вглядывалась в его осунувшееся лицо в обрамлении чёрных волос, в горевшие лихорадочным огнем глаза и не узнавала в нём того человека, которого любила.

— Владимир… Что с тобой случилось, ты не похож на себя, — сказала она. — Уходи, я не желаю… Я больше не желаю вас знать!

— Отчего? — лицо его потемнело.

— Вы обманули меня. Я не хотела, чтобы так… — Лена закрыла лицо руками, — не по-людски… Вы обрекли меня на позор! Подите прочь!

— Слишком поздно — ты принадлежишь мне! Елена… Ну, прости меня! Прости! Я виноват!

Он подошел к ней и, обняв, зашептал ей в ухо. Так обычно уговаривают непослушного и капризного ребенка.

— Елена, я не хотел обидеть тебя! Но у меня не было выхода: этот недограф слишком торопит события. Мне пришлось опередить его. Я пришел за тобой! Собирайся!

Ей показалось, что у Владимира появились клыки, и она, зажмурившись, вжалась в стену. Кровь в ранках, которые Елена вынуждена была скрывать от всех с той самой ночи, когда умерла её матушка, запульсировала, сознание помутилось… Чем ближе подходил к ней Владимир, тем сильнее ей хотелось ощутить его прикосновения и почувствовать ту сладкую боль, которую он уже причинил ей однажды.

Внезапно дверь распахнулась. На пороге, бледный и растрёпанный, стоял Пётр Акимович. Обеими руками он сжимал ружьё.

— Отойдите от неё, сударь. Иначе, клянусь, я не промахнусь, — дрожащим голосом сказал он.

Вампир засмеялся, запрокинув голову:

— Я готов. Стреляйте! — он рванул рубашку, обнажив сильную, рельефную грудь.

— Оно заряжено серебряными пулями, мосье — Петр Акимович прицелился, закрыв один глаз. — Мне всё известно о вас. Вы истязали мою жену, а теперь добрались и до дочери… О, с каким наслаждением я убью вас, Чернов, или как вас там.

Наваждение не отпускало Лену — она обняла вампира, мешая отцу сделать выстрел.

— Лена, отойди, иначе я буду вынужден убить вас обоих. Я сделаю это, клянусь!

В глазах Петра Акимовича была решимость, которую никто и никогда прежде не видывал. Она заставила поверить Владимира, что Красавин не шутит. Тогда он поцеловал Лену и усадил на кровать.

— Стреляйте, — голос его был спокоен, точно он говорил «банкуйте», сидя за карточным столом.

Раздался щелчок — ружьё дало осечку.

Вампир рванулся в сторону окна и в один момент перемахнул через подоконник. Пётр Акимович перезарядил ружьё и подбежав к окну, выстрелил ему вслед.

С улицы донёсся сдавленный стон. Щёлкнул затвор, и Пётр Акимович вновь прицелился. Леночка завизжала и закрыла голову руками.

13.

Внизу послышались голоса. Через несколько минут перед генералом предстал запыхавшийся Капитон Капитонович Рязанцев.

— Сбежал! Сбежал из самой надёжной камеры! От тюремщиков ничего не добиться, они невменяемы! Двери открыты… Ваша дочь в опасности! — начал он, но увидев ружьё на столе и растрёпанный вид хозяина, опустился на стул: — я опоздал?

— Он был здесь, но ему удалось бежать. Я попал в него! — сказал Пётр Акимович.

— Тогда у нас мало времени! Подранка надо брать по следу! Я оставлю у вас людей на случай, если Шварц вернётся! — Рязанцев резко вскочил и вышел, давая на ходу распоряжения.

Генерал пошёл к дочери. Леночка сидела, обхватив колени, и смотрела в одну точку.

— Однажды, вскоре после свадьбы, я услышал приглушённый разговор в спальне жены, — начал Красавин свой рассказ. — Там был мужчина! Я мог бы убить его ещё тогда, но… я слышал разговор, и мне показалось, что Ника справилась сама: её воздыхатель больше никогда не появлялся.

Всю жизнь я знал, что она ни на минуту не забывала его. В своей шкатулке она хранила прядь его волос и письмо, которое впоследствии сожгла, справедливо полагая, что кто-либо может прочесть. Но было поздно — я всё прочёл!

В письме он объяснял, почему не может венчаться с ней и за что его отлучили от церкви… Я не придал тогда этому письму значения — оно напоминало один из романов мисс Остин, которыми зачитывалась ваша матушка! Тон письма показался мне слишком приторным, а автор … душевнобольным.

Пётр Акимович достал из кармана и открыл медальон, внутри которого был изображён Шварц.

— Да, твоя мать не любила меня, но прожитые совместно годы сблизили нас. Волнуясь за твою судьбу, она сама отдала мне этот портрет незадолго до своей кончины. И я вспомнил это лицо — я видел его. Тогда, на балу, рядом с тобой!

С того времени, когда я слышал его голос в спальне вашей матушки прошло двадцать лет, а он не состарился! И тогда я понял, что всё, что прочёл в письме, правда, и твой избранник — не человек. Я убеждён, что если бы он не возник на нашем пути снова, матушка была бы сейчас жива!

Пётр Акимович отвернулся и голос его задрожал. Наконец, справившись с собой, он продолжал:

— После смерти Ники Рязанцев отдал мне вот это досье.

Генерал бросил на стол бумажную папку, перехваченную тесьмой.

— Прошу вас, папенька, не надо! Я не желаю ничего знать! — крикнула Елена.

— Ваша матушка попросила Рязанцева собрать сведения о предмете вашей привязанности. Полюбопытствуйте, может, это вас отрезвит!

— Ах, оставьте меня. Не хочу, не хочу! — бормотала девушка.

Отцу ничего не оставалось, как подчиниться. Он вышел из комнаты дочери, оставив папку на туалетном столике.

Елена через несколько часов решилась её открыть. Папка содержала краткие сведения, несколько писем, и ответ на полицейский запросы.

В сведениях на немецком сообщалась легенда. Некий Влад Шварц родился он в семье королевского ювелира и румынской красавицы при прусском дворе, почти триста лет тому назад. Он, во что бы то ни стало, решил мастерством превзойти своего отца. Он сделал колье для королевы и той оно так понравилось, что она пожаловала юноше титул, деньги и замок. В придачу она женила его на одной из своих фрейлин — красавице Фиби.

Через некоторое время, отец юноши был обнаружен мёртвым. По одним данным он случайно отравился парами олова, но по другим намеренно свёл счеты с жизнью, не перенеся позора: ведь сын превзошёл его в искусстве. Мать-румынка прокляла сына: отныне всё, что он сделает, будет приносить людям несчастье. Королева благоволившая Шварцу младшему, неожиданно умерла. Несчастья стали преследовать тех, кто носил украшения, сделанные молодым ювелиром. Тогда он решил, по примеру отца, отравиться.

Но жена спасла его. По слухам, Фиби давно заигрывала с нечистой силой. Она дала себя убить с тем, чтобы воскреснуть и оживить своего мужа. Так или нет, но молодой Шварц, которого все считали мёртвым, ожил.

Как человек, пытавшийся совершить тяжкий грех самоубийства, он был отлучен от церкви. Фиби ещё раньше перестала бывать там, и поговаривали, что она, чтобы усилить свою красоту, пьет кровь некрещёных детей. Возможно, это был наговор, но так или иначе, после того, как пропал очередной ребёнок, Фиби предъявили обвинение в колдовстве.

Связи при дворе не помогли ей избежать справедливого наказания, и вскоре после предъявления обвинений её сожгли на костре. Шварц был в отъезде и не успел спасти жену. На пепелище он поклялся отомстить. Вскоре череда страшных смертей всколыхнула Пруссию. Один за одним были убиты все, кто имел хоть какое-то касательство к смерти опальной фрейлины.

Кто-то убил священника, который последним исповедовал Фиби, потом смерть настигла всех и тех, кто выносил приговор, и тех, кто поджигал сухостой.

Шварц превратился в подозреваемого и был вынужден покинуть Пруссию.

Далее шла приписка на русском, размашистым почерком Рязанцева:

«Владимир Чернов приехал в Петербург спустя двести восемьдесят лет после описываемых событий. Жил скромно, деньгами не сорил, в поле зрения полиции не попадал. Год назад дом, где он жил, сгорел. О Чернове ничего не известно.»

Леночка закрыла папку и решила не читать дальше. Ей было так жаль несчастного юношу, проклятого своей матерью, который потерял к тому же и любимую жену, что она вообразила себя единственным спасением для его заблудшей души.

Вечером опять зашёл генерал. Он проверил решётки на окнах, и подошёл к дочери.

— Ну? Поняла теперь, с кем ты хотела бежать? — он старался говорить как можно мягче.

— Я дала согласие стать его женой… Я люблю его, папенька, — тихо сказала девушка.

— Ты знаешь, что это означает? — крикнул Красавин в отчаянии. — Я не мастер говорить красивые слова. Но он погубит тебя. И в этой жизни и в вечной!

Петр Акимович подошёл и обнял дочь.

— Доченька… Пожалей отца, ради памяти покойной Вероники Платоновны! — сказал он, прижимая её к себе.

— Полно, папенька, не надо… Я никогда больше не причиню вам беспокойства! — она уткнулась ему в плечо.

Они сидели, обнявшись. Пламя свечи отбрасывало на стены их совместную тень. Котёнок вылизывал лапу.

14.

Тем же вечером, но несколько раньше, граф Петросов вернувшись от Красавиных, был не в духе. Ему надоели Леночкины выходки — её бесконечные приступы мигрени и прочие отговорки, из-за которых он снова не увидел её.

У него был свой способ «объездки норовистых кобылок», как он называл непокорных женщин. Он уже испытал его ранее и весьма успешно на своей первой жене.

Петросов переоделся в бархатный халат и крикнул слуге, чтобы принес хереса.

Он достал из ящика альбом с фривольными гравюрами, на которых узкоглазые наложницы разными способами ублажали своего императора и разглядывая их, думал о том, как сладка будет месть строптивой «кобылке», которая теперь никуда от него не денется.

По большому счёту, Петросова интересовала даже не столько сама Леночка, сколько связи её отца в военных кругах. Петросов хотел не просто денег, а очень больших денег и для осуществления его прожекта, связи эти были бы ему куда как кстати.

— Филимон! Уснул, что ли? Где херес, шельма?

Вместо шаркающих шагов слуги он услышал мягкую, еле слышную поступь, и краем глаза увидел, как на столике появился поднос с бутылкой и парой бокалов.

— Прошу меня простить, это я отпустила Филимона, граф. — услышал он бархатный голос, и одновременно почувствовал мягкое прикосновение к своим волосам.

Он поднял голову и увидел прекрасные зелёные глаза и обворожительную улыбку княгини Вельяминовой. Мысли спутались у него в голове. Изумление, восторг и страх одновременно завладели им.

— Чем обязан? — выдавил он, наблюдая, как она усаживается в кресло напротив.

— Нальёте даме вина? — улыбнулась княгиня. Она была в ярко алом бархатном платье с очень откровенным декольте, от которого трудно было оторвать взгляд. Волосы были уложены в хитрую причёску, с вплетенным в них поперечным месяцем, рога которого выглядели, словно принадлежавшие княгине.

— А… д-да. Конечно. Такая честь! — он разлил вино по бокалам и протянул один гостье, взяв другой себе.

Княгиня усмехнулась, увидев на его коленях фривольные гравюры.

— Да вы, граф, как я погляжу, искушены в амурных делах!

Покраснев, Петросов спрятал картинки обратно в ящик. И сбивчиво пробормотал:

— Интересуемся… всем понемногу. Эти картинки для меня имеют исключительно художественную ценность!

— Конечно, конечно! — усмехнулась княгиня.— Жаль, а то я бы могла вас кое-чему научить!

В горле у Петросова пересохло. Кровь застучала в висках от картин, одна смелее другой, то и дело вспыхивающих в его воображении.

— Я никогда не прочь… дорогая княгиня! Буду благодарен за любую науку!

—Ну что же… — она облизала красные губы.— Поглядим, какой вы ученик!

Громкий вопль всполошил ночевавших на чердаке дома Петросова голубей, потом всё стихло.

15.

Утром Петросов должен был явиться к Красавиным и обсудить кое-какие вопросы. Но он не пришёл и не прислал никаких объяснений. Это было странно.

Днём Пётр Акимович поднялся к дочери. Лена лежала на боку лицом к стене и водила пальцем по узору итальянских обоев. Пётр Акимович нагнулся и поцеловал её в висок.

Дочь вздрогнула всем телом и повернувшись к отцу, слабо улыбнулась:

— Со мной всё в порядке, папенька. Не беспокойтесь.

Но бледность её напугала отца.

— Леночка. Мне необходимо быть на службе сегодня в полдень, — извиняясь, сказал он. — Впрочем, я никуда не поеду. Лучше останусь с тобой.

— Нет, папенька, Вы уж поезжайте. Я отлежусь немного и встану. Мне уже совсем хорошо, — и она села в кровати.

С тяжёлым сердцем отец поцеловал её ещё раз и, наказав Наташе глаз с неё не спускать, поехал в ведомство.

Глуповатая Наташа тотчас после папенькиного отъезда была отправлена в кондитерскую лавку, где она часами могла разглядывать бисквитные дворцы и бонбоньерки с цветным монпансье. Лена дала ей денег и отправила за шоколадом, до которого та была большая охотница. Добрая девушка ничего не заподозрила. Едва за ней закрылась дверь, Лена надела тёмное платье, шляпку с вуалью и была такова.

Она крикнула извозчика и села в коляску, попросив отвезти её за площадь, там вторая улица, и остановить у дома с атлантами.

— Чаво? — не понял извозчик. — До площади отвезу, а там, не взыщи. Не знаю я никаких атланов!

Как могла, Лена объяснила, что это большие полуобнажённые статуи, там рядом ещё лавка есть, мясная. Она вспомнила, что в прошлый раз её замутило от духа крови, идущего от лавки мясника.

— А! Ну так бы и сказали, про каменных мужиков, барышня. А то атланы какие-то! — крутанул башкой в промасленной шапке извозчик и щёлкнул кнутом.

Он высадил её у лавки. Здесь стоял всё тот же запах, теперь не вызывающий у Елены отвращения. Она нырнула в сырую подворотню и оказалась в том самом дворе, что так не понравился ей в первый раз. Стукнув в нужную дверь медной колотушкой трижды, она долго ждала, но никто так и не открыл.

Тогда она толкнула дверь — та оказалась не заперта. Девушка оказалась в тёмном холле и остановилась в раздумье. Справа была галерея с унылыми пейзажами, преимущественно ночными. Всё это она уже видела. Елена решительно направилась к лестнице и, поднявшись на второй этаж, увидела несколько дверей. Прямо, несомненно, гостиная. Или спальня? Она распахнула двери и оказалась в небольшой комнате, убранной по-восточному. Половину комнаты занимало возвышение с наваленными на него подушками разных цветов и размеров. На низком столике стоял поднос с прибором для курения и маленькая жаровня с песком для приготовления кофе. На одной из стен разместилась коллекция холодного оружия: кривые сабли и ятаганы. Лена повернулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой сдвоенные двери.

Её буквально тянуло к одной из дверей… Что, если он там?! Девушка осторожно постучала и, не получив ответа, вошла. Это, несомненно, была его комната, одновременно и спальня и кабинет. Окна закрывали плотные занавески, создавая прохладный полумрак.

Слева от окна был устроен неширокий альков. И там, в углублении, обрамлённый оплывшими свечами, виднелся потрет дамы в старинном платье. Леночка подошла, чтобы рассмотреть портрет поближе, и оторопела: на неё с полуулыбкой смотрела ослепительной красоты женщина.

— Это Фиби, — послышался за спиной хорошо поставленный женский голос. – Да, да. Ваш Владимир разве не говорил вам, что уже женат?

Лена вздрогнула, обернулась и увидела красивую темноволосую женщину в красном платье, которая словно сошла с портрета. По описанию она походила на княгиню. Леночка наводила справки о ней.

— Вы… княгиня Вельяминова? — пробормотала Елена.

— Можешь называть меня и так! Фиби меня называли при дворе, там всем фрейлинам давали клички, точно болонкам! — улыбнулась красавица. — Моё имя Мари Анна. Марианна!

Она повернула девушку к себе, жадно вглядываясь в её черты.

— А ты ничего. Но я намного красивее тебя. Твой козырь— юность, но она так быстротечна! Лишь истинная красота вечна!

— Но, я читала, что вы… что вас… сожгли! — робко сказала Лена.

— Тогда сгорела не я, а совсем другая девушка, мир её праху. У всего есть своя цена. Когда-то я, ценой своей жизни спасла Влада… Пришлось умереть, чтобы мы могли жить вечно!

— Но тогда получается, что он лгал мне? И он… меня не любит?

Фиби с грустной улыбкой подошла к девушке и коснулась её плеча:

— Ему кажется, что любит. Он внушил себе, что только рядом с тобой чувствует себя живым. Подобное помешательство происходит с ним всё чаще. Наверное, это плата за бессмертие. Не ты первая, не ты последняя…

— А что с теми девушками, которые были до меня? — похолодев, спросила Елена.

— Конец их печален… одни умерли от болезни, кто-то закончил свои дни в богадельне.

Княгиня подошла так близко, что Елена почти физически ощущала исходящую от неё опасность.

— Что же, тогда я пойду? — девушка отступила назад.

— Подожди! У меня есть подарок для тебя! — княгиня щёлкнула пальцами, и в дверях появился… граф Петросов.

Он выглядел странно: от прежнего самодовольства и щёгольства не осталось и следа. Всегда одетый с иголочки и опрятный, сейчас он был растрёпан и взлохмачен. Он вошёл и раболепно склонился перед княгиней.

— Подойди сюда, Борис. Посмотри на эту прелестную девушку. Ты ведь узнаёшь её?

Петросов закивал головой и заулыбавшись, воззрился на Елену. Та стояла, ни жива, ни мертва.

— Теперь ты, Борис, будешь ей служить и угождать, выполнять все её желания. Ясно тебе?

— Да, моя госпожа. — Петросов кивнул и взяв руку оторопевшей Елены, приложился к ней губами.

— Нет, нет! Мне этого вовсе не нужно! — высвободила руку Лена, поморщившись от брезгливости.

— Как так: нет? Я слышала его прочат тебе в мужья? Теперь тебе нечего бояться, он будто шёлковый: идеальный слуга и, когда надо муж, который будет во всём тебе угождать. Это мой подарок тебе!

— Благодарю вас, княгиня, но мне неприятен этот человек, я не выйду за него ни при каких обстоятельствах!

Княгиня пожала плечами:

— Ах, видать сильно отстала я от жизни! В наше время это было так… — она не нашла нужного слова и щёлкнув пальцами, сказала Петросову:

— Всё, Борис, ты не нужен, уходи!

— Госпожа, молю! Возьмите меня с собой! Я… я не знаю, куда мне идти! — вскричал Петросов.

— Пойдите в тайную канцелярию. Спросите Рязанцева. Ах, он такой душка! — закатила глаза княгиня — Признаетесь в убийстве своей жены!

— Помилуйте, богиня!… вы ведь не оставите меня? — в голосе графа зазвучали слезливые нотки.

— О, tant de pitié, tant de douleur, mon ami !** — княгиня страстно поцеловала Бориса Емельяновича в губы. После поцелуя, тот, не говоря ни слова, чуть не бегом побежал сдаваться в руки правосудия.

— Ну вот! — улыбнулась княгиня, утерев губы платком, теперь вы вряд ли его увидите.

— А Владимира? Позвольте хоть попрощаться с ним! — робко попросила Елена. — Где он?

— Я не знаю, где он. Может быть, в своем замке? — предположила княгиня. — Однако, ваше упрямство не делает вам чести!  — она шумно открыла веер и повернувшись, пошла на выход, нервно обмахиваясь.

— Где? — крикнула ей вслед Лена.

— Мне нечего добавить, — вздохнула княгиня Вельяминова. — Прощай, бедное дитя. Надеюсь, что наши пути больше не пересекутся — у тебя хватит благоразумия больше не искать с Владом встречи. А я, со своей стороны, сделаю всё от меня зависящее, чтобы он тебя не искал.

16.

Елена вышла из дома — и стояла, подставив лицо весеннему ветру. Ей показалось странным, что в этом, похожем на каменный мешок дворе, нет ни одной птицы, меж тем как повсюду в городе было полно ворон, голубей, воробьёв.

Скрюченный скелет дерева не привлекал их, но и голубой квадрат неба над головой был совершенно пуст, хотя она видела голубиные стаи над крышами соседних домов. А здесь птицы как будто натыкались на невидимую преграду и разворачивались назад.

Кто-то коснулся её ноги. Это был больной щенок, которого мясник обварил кипятком: вся шерсть с одного бока у него слезла, и бок запаршивел, доставляя страдания бедному животному. Девушке стало жаль щенка, и она хотела погладить его, но он шарахнулся от неё и побежал к дереву. И тут произошло нечто поразительное: забежав за серый цветник — щенок исчез. Лена глазам своим не поверила. Она стояла у цветника несколько долгих минут — но ни щенка, ни единой живой души не было видно.

Тогда она перешагнула каменный бортик.

***

Пётр Акимович слег. Леночка пропала. Приходил Капитон Капитонович, он заверил разбитого горем отца, что сделает всё от него зависящее, чтобы разыскать и беглянку, и этого неуловимого Чернова-Шварца. Люди Рязанцева были везде: слушали болтовню баб на городском рынке, просиживали казенные деньги в кабаках в надежде уловить хоть что-то, имеющее отношение к пропавшей девушке — всё безрезультатно.

Сыщику самому удалось выйти на след Леночки. Среди нескольких десятков извозчиков ему удалось найти того самого, отвозившего рыжеволосую барышню в означенный день от особняка Красавиных. Получив свой двугривенный, извозчик отвёз Рязанцева на место и грязным, заскорузлым пальцем указал сыщику подворотню, куда давеча направилась барышня.

— Эй, Вашегородь! Добавить бы, а? — хрипло протянул он после, но сыщик посмотрел на него таким взглядом, что извозчик надвинул на голову свою масляную шапку поплотнее и уехал.

Оказавшись во дворе, Рязанцев лично стучал в каждую дверь, и наконец, ему открыла какая-то древняя старуха, похожая на сказочную Бабу-ягу.

Глядя недобро на гостя из-под сросшихся у переносицы бровей, старуха прошамкала:

— Шаво надь?

— Мне бы повидать хозяина этого дома!

— Не можно… Хозяева уж давненько померли… Одна я оштамшись, широта, — и старуха вытерла кончиком платка слезящиеся глаза.

— А сдаётся?

— Што!

— Дом, говорю, сдается?

Старуха закатила глаза и рявкнула:

— Што рублей — и живи покамешт не надоешт!

Рязанцев прибыл к Петру Акимовичу. Он рассказал ему последние новости: Петросов, совершенно неожиданно для всех пришёл с повинной, раскаявшись в убийстве своей первой жены, графини! Правда, сегодня он уже не так уверен, как вчера, но… на каторжный срок себе он уже наговорил.

Пётр Акимович слушал равнодушно, он ждал от Рязанцева совсем других новостей. И лишь когда Капитон Капитонович рассказал, что следы Леночки привели его в странный дом, в котором никого, кроме древней старухи, однако не было, генерал оживился, разволновался и схватил Рязанцева за рукав. Так утопающий хватается за соломинку:

— Я должен, должен побывать там! Видеть этот дом, где бывала Леночка! Может быть, её удерживают силой! Я чувствую, что старуха что-то знает о ней. Позвольте мне самому с ней поговорить!

— От старухи толку мало. Мои люди обшарили всё сверху донизу. — устало сказал Рязанцев.— В подвальных помещениях ничего подозрительного не обнаружили, наверху — тоже. Правда, в одной из комнат недавно был пожар — там жгли не то картины, не то бумаги… Мои люди добавили, конечно, беспорядка, но ничего, чтобы указывало на след Леночки, не нашли… — Капитон Капитонович склонил лысую голову.

— Христом Богом вас прошу! Поедемте туда, поедемте сейчас! — Пётр Акимович вскочил с места, в глазах его была мольба.

— Ну хорошо. Из уважения к Вам и к памяти Вероники Платоновны… Едем! – махнул рукой Капитон Капитонович.

17.

Точно трупные пятна на коже покойника, мох покрывал чудным узором стылую землю.

Пейзаж вокруг был мрачен и не отличался разнообразием: то тут, то там из каменного плена пытались вырваться деревца, но погибали, и их тщедушные, жалкие тельца качались иногда подобно водорослям в водоеме со стоячей водой, когда очередная жертва попадала на эту неблагодатную, проклятую землю. Трупики птиц и мелких животных, нашедших здесь свою погибель, лежали у подножия чёрного замка, который сверху был придавлен свинцовыми тучами. Они никогда не рассеивались, не проливались дождём, лишь изредка освещались молниями. Вся обстановка этого странного и страшного места напоминала склеп или музей смерти — великолепно выполненную декорацию к античной постановке «Персефоны». Здесь не было ни солнца, ни ветра.

Зато был крутой обрыв, где внизу колебался бесшумно и липко Черный океан. На берегу обрыва сидели двое и вглядывались в бездну, простиравшуюся под ними. Женщина была в простом тёмном платье и шляпке с обтрепавшейся вуалью. Губы её потрескались, лицо пожелтело. Мужчина выглядел не лучше: его лицо напоминало посмертную маску.

— Я не могу больше! – прокричала женщина, но ни звука не сорвалось при этом с её губ.

Вдруг всё вокруг шелохнулась, как будто взболтали воду в болоте: вокруг закружились частички песка, опилок, грязи, костей… Наконец показался человек, ещё один несчастный, из любопытства или по долгу службы попавший сюда. На нём была форма жандарма. Шарахаясь зловонных куч, он побрёл к обрыву и, увидев парочку, зажестикулировал, открывая рот и тараща глаза.

Отсутствие голоса удивило его так же, как и Елену, когда она впервые сюда попала. Человек сел неподалёку и стал часто креститься. Владимир подошёл к нему и привычным быстрым движением клинка обезглавил. Голова с вытаращенными глазами покатилась и рухнула в бездну. Владимир набрал крови из трепыхавшегося ещё тела в высокий узкий стакан и поднёс его девушке. Беззвучно крича, она выбила стакан из его рук и закрыла своё лицо руками.

Он оторвал её ладони от лица и не разжимая губ, сказал:

— Пошли домой.

— Я хочу обратно… к папеньке… — рыдала Леночка, но глаза её оставались сухими, а гнетущая тишина вокруг — незыблемой.

— К старой жизни нет возврата.

Этот беззвучный диалог повторялся изо дня в день. Наконец, они решились.

***

Пётр Акимович первым вошел в галерею, от стен которой когда-то отлетал отзвук шагов его дочери. Словно охотничий пёс бежал он, бросая быстрые взгляды на картины, большая часть из которых изображала ночные пейзажи, и, наконец, встал как вкопанный, перед одной — сбоку которой висел, зацепившись за угол старинной рамы, кулон с лилией. Пётр Акимович вгляделся в фигурки, стоявшие на краю пропасти, изображённой на картине, и дрожащими руками снял украшение, отчего картина наклонилась набок. Первым подбежал Рязанцев, за ним, стуча сапогами, другие полицейские. Все встали, как вкопанные.

— Это она! Она! Там моя девочка! — Пётр Акимович схватил картину и попытался снять её со стены.

Капитон Капитонович и граф помогли ему, недоумённо переглядываясь: изображённый на картине пейзаж был безлюден и тосклив: мрачный замок, свинцовые тучи, обрыв…

— Но это просто пейзаж, — донёсся до сознания старика голос Рязанцева.

Пётр Акимович не мог оторвать глаз от полотна. Ему показалось, что краски на нем расплавились и пришли в движение!

— А-а-а! — закричал он и потерял сознание.

Картина упала на пол чуть раньше него — треснул позолоченный багет.

***

Они смотрели в глаза друг другу и улыбались, не говоря ни слова. В этом взгляде было всё: любовь, решимость и прощение. В мире, где они могли существовать, любви не было — и сила противодействия могла разорвать их в клочья. В другом мире, там, где была Любовь, они существовать уже не могли. Обнявшись, шагнули они в бездну, и чёрная мгла сомкнулась над ними. Свинцовые тучи придавили замок, и он рухнул, увлекая за собой и смрадные холмы, и случайный мусор, и кости… Всё вокруг стало рушиться и сжиматься до тех пор, пока не уменьшилось до точки, которой и закончилась эта история.

источник