Я потеряла сознание перед ней — посреди кухни, с детской ложкой в руке. Последнее, что запомнила — поджатые губы свекрови и её привычное: «Говорила же тебе, Аня…»
Я знала, что жить с его матерью будет непросто. Ещё на нашей свадьбе она шепнула: «Антоша — моё всё. Надеюсь, ты это понимаешь». Тогда я только улыбнулась. Зря.
Это случилось на третий месяц нашей жизни в её двухкомнатной квартире. Спальня для нас с мужем и Кирюшей, гостиная — её территория. Кухня — поле битвы с незримыми границами власти.
— Антон, может, съедем? — спрашивала я, когда сын засыпал. — Снимем квартиру…
— С ума сошла? Кредит, ипотека, а ты ещё за аренду платить хочешь? Потерпи.
— Сколько?
— Год-два… Максимум пять.
Вера Михайловна продолжала свою осаду. Без криков и скандалов. Как вода, что точит камень — методично, неустанно.
— Я бы сварила кашу погуще. Антоша любит, когда ложка стоит. — Опять на горячем стираешь? Детские вещи испортишь. — Странно, что Кирюша беспокойный. Антоша в его возрасте спал. Наверное, дело в молоке.
Каждый день. Без выходных.
При Антоне она превращалась в образцовую свекровь. Стоило ему уйти — начиналась холодная война. Я с ребёнком, она с тридцатилетним опытом и уверенностью в своей правоте.
— Опять в песочницу? А если дождь? — Зачем эти подгузники? В моё время обходились марлей. — Не укачивай его, избалуешь! Пусть сам засыпает.
Антон замечал моё состояние, но не вмешивался.
— Мама просто беспокоится, — говорил он, не глядя мне в глаза. — У неё, кроме нас, никого.
— А я? Я для тебя кто?
Он промолчал. И в этом молчании был ответ.
Вечерами я запиралась в ванной и плакала под шум воды. Антон стучал в дверь: — Ань, ты скоро? Мама ужин подогрела. — Иду…
Однажды я не выдержала — после замечания про смесь.
— Вы даже не пробовали! Откуда знаете, что неправильно?
— Я вырастила Антошу без смесей. И он вырос здоровым, — она поджала губы. — А если интересно, то да, пробовала. Когда ты ушла в душ. Слишком жидкая.
Я застыла. Она трогала бутылочку моего ребёнка. Проверяла за мной.
Вечером был «семейный совет». Антон сидел между нами, глядя в пол.
— Нужно уважать маму. Она хочет как лучше.
— Она не уважает меня как мать. Этот дом не чувствуется нашим.
— Это и есть не ваш дом, милочка, — произнесла свекровь обыденно. — Это мой дом и Антоши. А ты здесь в гостях.
Я посмотрела на мужа. Он должен был что-то сказать. Защитить.
— Мам, не начинай, — только и произнёс он. — Аня, не драматизируй.
В ту ночь я не спала. Чувствовала, как превращаюсь в тень. И никто этого не замечал.
Очнулась я в больнице. Белый потолок, капельница.
— Кирюша… Где мой малыш?
— С папой, не волнуйся. Истощение у тебя и невроз.
Врач долго смотрела на результаты анализов.
— Давно так живёте? — спросила она.
— Как?
— На грани. Вес как у подростка. Гемоглобин низкий. Нервное истощение. Декрет всегда тяжёлый, но у вас похоже на целенаправленное разрушение.
Я промолчала.
— Муж придёт?
— Наверное.
— Поговорим с ним.
Антон приехал один, без сына. Сел на край кровати с пакетом апельсинов.
— Сына к твоей маме отвёз. Так проще.
Я кивнула. Впервые за месяцы почувствовала странное облегчение — не нужно быть начеку.
Врач говорила о нервном истощении, о материнской депрессии, о том, что ещё немного — и мог случиться выкидыш (я и сама не знала, что снова беременна), о возможной госпитализации в психиатрическое отделение.
— Ваша жена на грани, — сказала врач. — Не знаю, что у вас дома, но если так продолжится, у вас не будет ни здоровой жены, ни здоровых детей.
В коридоре я услышала разговор этой же врача со свекровью по телефону:
— Что вы с ней сделали? Тридцать лет в медицине, такое истощение у молодой женщины — это или болезнь, или абьюз.
Когда Антон ушёл, я отключила телефон. Семь дней тишины. Семь дней, когда я могла просто спать. Есть. Дышать.
На четвёртый день соседка по палате передала записку от мужа.
«Аня, нам нужно поговорить. Я снял квартиру. Мы с Кирюшей ждём тебя. Позвони, когда будешь готова. Антон».
На седьмой день, перед выпиской, у палаты возникла суета. Я узнала голос свекрови:
— Пропустите! Я должна с ней поговорить!
Сердце заколотилось. Я не была готова к этой встрече.
— Не хочешь — не надо, — сказала врач. — Но она там третий час сидит.
Вера Михайловна сидела в коридоре, сгорбившись. Увидев меня, поднялась.
— Здравствуй, Аня. Как ты?
— Нормально. Выписывают.
— Я хотела бы поговорить с тобой.
— О чём?
— Не здесь. Можно, я тебя довезу? На такси?
— Мне не нужно домой. Антон снял квартиру.
Её лицо дрогнуло.
— Знаю. Он сказал… после разговора с врачом. Первый раз накричал на меня. Сказал, что я вас чуть не убила. Тебя и… маленького.
— Второго ребёнка, — я коснулась живота. — Я сама не знала.
— Позволь хотя бы проводить тебя.
В такси мы молчали. Когда машина остановилась, она заговорила:
— Я не умею просить прощения. Никогда не умела. Антоша был моим единственным. Муж бросил нас, когда ему было три. Мы жили у моей матери. И мать постоянно говорила, какая я никчёмная. Я поклялась, что мой сын будет лучшим.
Я слушала. Это не оправдывало её. Но впервые я увидела в ней человека. Не тирана, а женщину со своей болью.
— Когда Антоша привёл тебя, я поняла — он тебя любит по-настоящему. И я испугалась. Всю жизнь мы были вдвоём. А тут появилась ты. Потом ребёнок. Меня… заменяли.
— Я не хотела вас заменить. Просто хотела быть матерью своему ребёнку и женой своему мужу.
— А я не давала тебе этого, — она взяла меня за руку. — Когда ты упала, я испугалась. Думала — умерла. А потом врачи сказали про истощение, нервный срыв… и беременность. Врач спросил: «Что вы с ней делали?» А я ведь ничего плохого не хотела.
— Антон забрал Кирюшу. Сказал, я не увижу внуков, пока не пойму, что натворила. И дом стал пустым. Я думала — так Аня себя чувствовала? Чужой. Одинокой.
Я вышла из такси без оглядки.
Антон ждал у подъезда с сыном. Увидев меня, малыш запищал, вырываясь из отцовских рук.
— Мамочка приехала, — Антон поцеловал меня, передавая ребёнка. — Как ты?
— Лучше.
Мы поднялись в квартиру — маленькую, светлую. Без идеального порядка. Без границ. Нашу.
— Я сильно облажался, — сказал Антон, когда сын уснул. — Должен был защитить тебя. Но не видел. Или не хотел видеть.
— Она изменилась за эти дни. Плакала. Звонила, спрашивала о тебе.
— Что будем делать? С ней, я имею в виду.
Я долго смотрела в окно. Потом сказала:
— Мы не будем жить вместе. Никогда. Но, может быть, когда-нибудь я смогу её простить.
Прошло три месяца. Мы жили отдельно, Антон взял дополнительную работу. Мой живот округлился — будет девочка.
Свекровь не звонила, не приходила без приглашения. Но каждую неделю присылала маленькие посылки — пинетки для будущей внучки, игрушку для Кирюши, витамины для меня. Без записок, без требований.
Зимним вечером раздался звонок. На пороге стояла она — с продуктами и коробкой.
— Извини за вторжение. Антон сказал, у тебя токсикоз, а он на ночной смене. Может, помощь нужна?
Я колебалась. Впустить её — рисковать. Но что-то в её глазах — без прежней надменности — заставило меня открыть дверь.
— Проходите.
Она аккуратно поставила пакеты на стол. Достала термос.
— Имбирный чай. Мне помогал, когда я Антошу ждала.
Мы сидели молча. Кирюша спал, за окном падал снег.
— Я думаю продать квартиру, — сказала она неожиданно.
— Зачем?
— Слишком много плохих воспоминаний. Вы всё равно не вернётесь. А на деньги можно помочь вам с первым взносом за жильё. Если примете.
— Я записалась к психологу. Антоша настоял. У меня синдром нарциссической матери. Из-за моей матери, которая меня никогда не хвалила.
Она посмотрела на меня:
— Я не хочу быть такой бабушкой для твоих детей. Хочу научиться по-другому. Пока не поздно.
За окном кружились снежинки. Будущее было неясным. Но одно я знала: эта женщина пыталась меняться. А значит, у нас, возможно, есть шанс.
— Спасибо за чай. Он помогает.
Она улыбнулась — настоящей улыбкой, от которой в уголках глаз собрались морщинки.
Что-то внутри меня отпустило — не прощение, но его предвестник. Первый снег примирения на выжженной земле нашей истории.
