— Лена, я тут от Тамары Степановны ехал и такую идею сформулировал! Просто революционную! — Максим влетел в квартиру, словно неожиданный порыв ветра, принеся с собой прохладу улицы и какое-то заразительное, почти мальчишеское ликование. Он сбросил туфли, даже не потрудившись освободить шнурки, и направился на кухню, где Елена раскладывала пакеты с покупками.
Она подняла на него взгляд, поместив на столешницу пачку фермерского сыра. Она была измотана после рабочего дня, после магазина, и этот его сияющий, как начищенный пятак, вид вызывал скорее не радость, а чувство глубокой тревоги. Она прекрасно знала, что такие «озарения» у мужа случаются исключительно после плотного общения с его матерью. Его лицо приобретало именно это выражение восторженного пророка, которому открылась великая истина, и он спешит облагодетельствовать ею мир, а в первую очередь — свою супругу.
— И что же за революционная мысль посетила твой блестящий ум? — спросила она ровным голосом, продолжая механически разбирать покупки. Её движения были размеренными, почти автоматическими, но под этим спокойствием таилось явное напряжение.
— Послушай, ты ведь на своей машине практически не катаешься! Ну, пару раз в неделю в торговый центр, вот и все дела. Большую часть времени она просто припаркована под окнами, занимая место, — начал он издалека, обходя стол и присаживаясь напротив неё. Его глаза искрились, а руки активно жестикулировали, словно он управлял невидимым оркестром. — А Тамара Степановна… Она же всё лето в Киеве парится. Здоровье уже не то, постоянно скачет давление. Ей бы на природу, на свежий воздух, подальше от шума города…
Елена застыла с пачкой сливочного масла в руке. Холодная упаковка неприятно давила на пальцы. Она уже абсолютно чётко поняла, к чему он клонит. Механизм, отлаженный годами, заскрипел и пришёл в движение. Сначала Тамара Степановна жалуется на жизнь, самочувствие и городскую пыль, потом Максим, проникшись этой скорбью, приходит домой с «гениальной идеей», решение которой неизменно требует значительных жертв со стороны Елены.
— Короче! — выпалил он, не выдержав паузы. — Мы продаём твою машину, немного добавляем и покупаем Тамаре Степановне дачный домик! Небольшой, уютный, с крошечным участком. Ты представляешь? Она там всё лето будет, сможет заниматься садом, дышать воздухом! И нам же огромный плюс — у нас будут свои домашние овощи!
Он закончил свою пламенную речь и откинулся на спинку стула, ожидая бурных аплодисментов. Он смотрел на неё с такой искренней верой в собственную правоту, что Елене на секунду стало его почти жаль. Но эта жалость мгновенно испарилась, уступив место обжигающей, злой ясности. Она медленно положила масло на стол, выпрямилась и скрестила руки на груди.
— Погоди-ка, дорогой! Это с какой стати я должна продавать свой автомобиль, чтобы обеспечить твою мать дачей? Это она тебя на это подбила, да? А может, ей ещё и яхту не надо?!
Максим опешил. Он явно не ожидал такого мощного отпора. Его улыбка мгновенно сползла с лица, сменившись растерянным, а затем и обиженным выражением. Он был похож на ребёнка, у которого отобрали любимую игрушку в самый разгар веселья.
— При чём тут мама? Это моя идея! Я о её здоровье беспокоюсь! А ты сразу в атаку! Машина же всё равно простаивает! Это же просто кусок металлолома! А тут — здоровье родного человека! Ты совсем бесчувственная, что ли? Неужели тебе трудно пожертвовать?
— Трудно? — Елена сделала шаг к нему, и её глаза потемнели. — Мне не трудно, Макс. Мне противно. Противно, что твою мать волнует не её здоровье, а моё добрачное имущество! Что она сидит и высчитывает, как бы ей лучше устроиться за мой счёт! А ты, как послушный мальчик, прибегаешь домой и транслируешь её корыстные желания под видом своих «революционных идей»!
Скандал разгорался, набирая обороты. Максим вскочил со стула, его лицо налилось кровью от ярости. Он начал кричать о том, что она не уважает его мать, что для неё деньги важнее семейных уз, что он не ожидал от неё такой чёрствости. Он сыпал обвинениями, одно нелепее другого, повторяя фразы, которые, Елена была уверена, он всего час назад слышал на кухне у Тамары Степановны.
А потом она вдруг замолчала. Просто остановилась посреди его очередной гневной тирады. Она смотрела на него, на его искажённое криком лицо, и в её голове что-то щёлкнуло. Ярость схлынула, оставив после себя ледяное, кристально чистое спокойствие. Она поняла, что кричать на него бесполезно. Он не поймёт. Нужно действовать иначе, методично.
— Знаешь что? Ты абсолютно прав, — произнесла она ледяным тоном.
Максим запнулся на полуслове. Он смотрел на неё, не понимая, что происходит.
— Что?
— Ты прав, — повторила она, обходя его и направляясь в гостиную. — Это отличное финансовое решение. Просто гениальное. Но если это бизнес-проект, то и подходить к нему нужно по-деловому.
Максим застыл на месте, растерянно моргая. Сценарий в его голове, где Елена после бурного протеста в конце концов сдаётся под напором его логичных доводов о материнском здоровье, разлетелся на мелкие осколки. Он ожидал чего угодно: продолжения криков, ультиматумов, даже обиженного молчания на несколько дней. Но эта фраза, произнесённая с холодным спокойствием, выбила у него почву из-под ног.
— Какое ещё финансовое решение? О чём ты вообще? — пробормотал он, наблюдая, как жена проходит мимо него в комнату.
Она не ответила. Не посмотрела на него. Её спина была идеально прямой, плечи расправлены. Она подошла к столу, отодвинула стул, села и включила лэптоп. Привычное гудение кулера показалось Максиму оглушительным в наступившей тишине. Он пошёл за ней, чувствуя себя неуклюжим и лишним в собственном жилище. Он остановился за её спиной, глядя на загоревшийся экран.
— Лена, перестань. Ты ведёшь себя неадекватно, — он попытался придать голосу твёрдость, вернуть себе роль главы семьи, принимающего решения. Но слова прозвучали жалко и неуверенно.
Она открыла текстовый редактор. На белом экране замигал курсор. И тут же раздался звук. Равномерный, безжалостный стук клавиш. Она печатала быстро, не задумываясь, словно этот текст уже давно был написан у неё в голове. Максим смотрел через её плечо, пытаясь разобрать слова. «Соглашение», «Инвестор», «Объект капиталовложения». От этих казённых, бездушных терминов ему стало не по себе. Это была уже не семейная ссора. Это превращалось в нечто совершенно иное, чуждое и устрашающее.
— Что ты пишешь? — спросил он почти шёпотом.
— Оформляю наше деловое решение, — не оборачиваясь, ответила она. Стук клавиш не прервался ни на секунду. — Раз мы вкладываем мой личный актив, то всё должно быть оформлено юридически. Чтобы избежать недопонимания в будущем. Ты же сам говоришь, что это серьёзное дело, здоровье твоей матери. Вот и подойдём к нему со всей серьёзностью.
Через десять минут Елена перестала печатать. Она ещё раз пробежала глазами по тексту, что-то поправила и нажала кнопку «Печать». Внезапный, резкий скрежет из угла комнаты заставил Максима вздрогнуть. Принтер ожил, с механическим жужжанием втягивая в себя чистый лист бумаги. Через несколько секунд он выплюнул документ, ещё тёплый от лазера.
Елена встала, взяла лист и вернулась на кухню. Она положила его на стол, прямо на то место, где несколько минут назад кипели страсти. Максим медленно пошёл за ней, как на заклание.
— Прочти, — сказала она.
Он опустил глаза. Крупными буквами вверху было набрано: «Инвестиционное соглашение». Дрогнувшими пальцами он взял лист. В соглашении было сухо и чётко прописано, что Елена, именуемая «Инвестор», вкладывает средства, полученные от продажи её личного добрачного имущества — автомобиля такой-то марки, — в покупку дачного участка с домом. Этот участок, «Объект капиталовложения», оформляется в её полную и единоличную собственность. Тамара Степановна, мать Максима, получает право пожизненного и безвозмездного проживания на территории данного участка. А дальше шёл последний, самый главный пункт. Тамара Степановна подписывает обязательство о полном и безоговорочном невмешательстве в личную и семейную жизнь Максима и Елены, включая советы, оценки и рекомендации. При первом же зафиксированном нарушении данного пункта право проживания аннулируется, и она обязуется освободить помещение в течение двадцати четырёх часов.
— Вот, — сказала Елена, её голос был ровным, как поверхность замёрзшего озера. — Отвези это своей маме. Как только она подпишет, я сразу выставляю машину на продажу.
Максим ехал к матери, держа руль вспотевшими ладонями. Лист бумаги, сложенный вчетверо, лежал в кармане куртки и казался раскалённым клеймом. Он чувствовал его вес, его острые углы, его абсурдность. Всю дорогу он прокручивал в голове предстоящий разговор, но ни один из вариантов не казался ему приемлемым. Как он объяснит матери, что его жена предлагает ей дачный дом в обмен на подпись под документом, который больше походил на условия досрочного освобождения? Он злился. Злился на Елену за её ледяную жестокость, на мать — за то, что спровоцировала эту ситуацию, и больше всего — на самого себя за то, что оказался зажат между ними, как в тисках.
Квартира Тамары Степановны встретила его запахом домашней выпечки и атмосферой незыблемого покоя. Здесь всё было на своих местах: ажурная салфеточка на телевизоре, фарфоровые статуэтки на комоде, фотографии внуков в рамочках. Сама Тамара Степановна, в уютном махровом халате, суетилась на кухне.
— Максимка, приехал! А я как чувствовала, пирог испекла. Проходи, мой руки, сейчас чай пить будем. Что-то ты сам не свой, случилось что?
Она смотрела на него с той всепрощающей материнской заботой, которая сейчас казалась ему верхом лицемерия. Он молча прошёл на кухню, сел за стол.
— Мам, тут такая ситуация… — начал он, не зная, как подступиться. — Мы с Леной поговорили насчёт домика.
Тамара Степановна тут же оставила свои хлопоты. Её лицо озарилось надеждой.
— И что? Что она сказала? Согласилась, да? Я же говорила, что она у тебя разумная женщина, просто подход нужен.
— Согласилась, — глухо произнёс Максим и вытащил из кармана сложенный лист. Он развернул его и положил на клеёнчатую скатерть перед матерью. — Только… вот. Она просила, чтобы ты это прочитала.
Тамара Степановна с недоумением взяла бумагу. Надела очки, висевшие на груди на цепочке, и принялась читать. По мере того как её глаза бежали по строчкам, выражение её лица менялось. Мягкая улыбка исчезла, морщинки у глаз из добрых превратились в жёсткие складки. Губы сжались в тонкую, безжалостную нить. Она дочитала до конца, сняла очки и аккуратно положила их на стол. Затем медленно подняла взгляд на сына.
— Значит, так, — произнесла она тихо, но в этой тишине было больше угрозы, чем в любом крике. — Значит, я должна подписать документ, что я не буду лезть в вашу семью? Чтобы получить право пожить на даче, купленной на деньги от машины твоей жены? Я правильно поняла, сынок?
— Мам, ну она не так это имела в виду… Она просто… была на нервах, — начал было оправдываться Максим, но мать остановила его движением руки.
— Нет, Максим. Она имела в виду именно так. Она хочет, чтобы я, твоя родная мать, расписалась в том, что я — никто. Просто пустое место. Что я не имею права голоса, не имею права дать тебе совет. Она хочет купить моё молчание. И не за свои деньги, а за счёт имущества, которое принадлежит ей. Она ставит меня на моё место. И тебя вместе со мной.
Она говорила спокойно, без надрыва, но каждое слово было выверено и било точно в цель. Она не обвиняла Елену в жадности или эгоизме. Она била по самому больному — по мужскому самолюбию Максима.
— Это не дачный дом, Максим. Это унижение. Она предлагает мне сделку: я отказываюсь от собственного сына, а она за это позволяет мне подышать свежим воздухом на её частной территории. А если я вдруг посмею сказать тебе, что она неправа, меня вышвырнут оттуда за двадцать четыре часа. Как бездомную.
Максим молчал. Аргументы матери были неопровержимы. В её изложении всё выглядело именно так — чудовищно и оскорбительно. Его собственная злость на Елену, которая до этого была смутной и неоформленной, теперь обрела чёткие контуры. Это была не просто ссора из-за автомобиля. Это была демонстрация превосходства.
— И ты, сын, принёс мне это? — продолжала Тамара Степановна, глядя ему прямо в глаза. — Ты посмотрел на эту… издевательскую грамоту и решил, что это нормально? Что твою мать можно вот так, как вещь, оценивать и обставлять условиями?
Она взяла лист двумя пальцами, словно что-то грязное, и пододвинула его обратно к Максиму.
— Забери. И передай своей жене, что мне не нужна её дача. Никакой ценой. А ты… ты подумай, Максим. Подумай, с кем ты живёшь. Сегодня она затыкает рот мне, а завтра она решит, что и тебе говорить можно только с её разрешения. Это не семья, сынок. Это тюрьма. И она строит её вокруг тебя, а ты даже не замечаешь.
Дверь за ним закрылась с тяжёлым, глухим стуком, отрезавшим звуки подъезда. Елена, сидевшая с книгой в гостиной, не вздрогнула. Она ждала этого звука. Она знала, каким он вернётся. Максим прошёл на кухню, не раздеваясь, его тяжёлые шаги отдавались в полу. Она отложила книгу и пошла за ним.
Он стоял посреди кухни, спиной к ней. Затем медленно повернулся. Его лицо было бледным и жёстким, как маска. В руке он держал скомканный лист — то самое соглашение. Он небрежно швырнул его на стол. Бумажный комок подпрыгнул и замер.
— Ты добилась своего? — его голос был низким и хриплым, лишённым всяких эмоций, кроме глухой, застарелой злобы. — Ты унизила мою мать. Продемонстрировала, кто здесь хозяин. Можешь радоваться.
Елена подошла к столу и спокойно расправила смятый лист, разглаживая заломы ладонью.
— Я никого не унижала, Максим. Я предложила прозрачные условия. Инвестиция в обмен на гарантии. Всё предельно просто. Она отказалась. Это её решение.
— Прозрачные условия? — он усмехнулся, но смех получился скрипучим и злым. — Назвать мою мать потенциальной угрозой и потребовать от неё подписку о невмешательстве — это ты называешь честностью? Она родила меня, вырастила! А ты ставишь её на один уровень с каким-то мелким хулиганом, которому запрещают приближаться к чужой собственности!
Он сделал шаг к ней, нависая над столом. Его глаза, ещё утром смотревшие на неё с наивным восторгом, теперь были холодными и чужими. Он смотрел на неё, но не видел. Его взгляд был направлен куда-то сквозь неё, в ту реальность, которую только что нарисовала для него мать.
— Твоя мать, — Елена подняла на него взгляд, и в её голосе не было ни страха, ни сожаления, — годами влезала в нашу личную жизнь. Она решала, какого цвета нам клеить обои, советовала, как мне нужно готовить тебе борщ, и рассказывала по телефону всем своим подругам, почему у нас до сих пор нет детей. Она не просто «давала советы». Она пыталась диктовать правила нашей семье, используя тебя как манипулятивный инструмент. Этот договор — всего лишь попытка это остановить.
— Это забота! — выкрикнул он, ударив кулаком по столу. Посуда в сушилке тихо звякнула. — Она заботится о своём единственном сыне! А ты видишь в этом только попытку тебя контролировать! Потому что ты сама хочешь всё контролировать! Машину, квартиру, меня!
— Я хочу жить своей жизнью, Максим! Нашей с тобой жизнью! А не той, которую нам пишет по сценарию Тамара Степановна! — градус их разговора повышался, но Елена всё ещё держала себя в руках, её голос звенел от напряжения, но не срывался. — Я думала, ты привезёшь её подпись. Или хотя бы поймёшь, что её отказ — это и есть ответ. Она не готова отказаться от рычагов влияния на тебя даже в обмен на мечту всей её жизни. Разве ты не видишь?
— Я вижу другое! — отрезал он. — Я вижу, что моя жена ненавидит мою мать. И готова пойти на любую подлость, чтобы доказать свою правоту. Она — моя мать! И она заслуживает уважения просто по факту своего существования, а не по твоему унизительному соглашению!
Это была точка невозврата. Фраза, после которой любые слова становились бессмысленными. Он сделал свой выбор, и этот выбор был не в её пользу. Елена молча смотрела на него несколько долгих секунд. И в этот момент она окончательно поняла, что всё кончено. Не сегодня, не час назад. Это было кончено уже давно, просто она до последнего пыталась склеить то, что было разбито вдребезги.
— Я поняла, — сказала она тихо и отчётливо. — Для тебя дача для мамы — это не вопрос машины или денег. Это вопрос того, кто в доме хозяин. И это не ты. И уж точно не я.
Она развернулась и пошла к выходу из кухни.
— Куда ты? — бросил он ей в спину.
Елена остановилась в дверном проёме, но не обернулась.
— Пойду выставлю машину на продажу. Мне теперь понадобятся деньги на первое время.
Он стоял посреди кухни, чужой в своей квартире, растерянный от её последней фразы. А она уже мысленно подсчитывала, сколько времени займёт сбор вещей. Не его. Своих…
