Михаил стоял посреди пыльного чердака родительского дома и не знал, с чего начать. Вокруг громоздились коробки, старая мебель, связки газет. Всё это предстояло разобрать и вывезти до конца месяца — дом уже продан, новые хозяева ждут.
«И зачем я вообще приехал?» — подумал он, отодвигая очередную коробку. — «Брат мог бы и сам справиться».
Но брат был занят. Как всегда. У него важная конференция в Швейцарии, потом переговоры в Лондоне. Успешный, востребованный, любимый сын.
А Михаил? Михаил преподавал физику в обычной школе в провинциальном городке. Жил в съёмной квартире. Водил старенькую «Ладу». И теперь вот разбирал чердак в одиночестве.
Солнечный луч пробился сквозь слуховое окно, осветив дальний угол. Там, за старым платяным шкафом, виднелось что-то тёмное. Михаил протиснулся между коробками. Старый кожаный чемодан, весь в пыли и паутине.
Странно. Михаил не помнил его, хотя лазил на этот чердак в детстве десятки раз. Впрочем, за шкаф он никогда не заглядывал — слишком узко.
Чемодан оказался тяжёлым. Замки заржавели, но поддались после нескольких попыток. Внутри лежали папки, перевязанные бечёвкой. Михаил развязал первую.
Фотографии. Десятки фотографий. И на всех — он сам. Вот ему пять лет, он строит замок из песка. Семь — катается на велосипеде. Десять — выступает на школьном концерте. Пятнадцать — получает грамоту за олимпиаду по физике.
Михаил нахмурился. Кто их делал? В семейном альбоме его снимков было раз-два и обчёлся. Зато брата — на каждой странице.
Он присмотрелся. На многих фотографиях был виден край чьей-то тени. Отцовской? Выходит, отец тайком его фотографировал?
Следующая папка. Вырезки из газет. «Ученик 11-Б класса занял первое место…», «Студент физического факультета разработал…», «Молодой учитель года…» Все заметки аккуратно наклеены на листы, подписаны даты.
В глубине чемодана лежал конверт. «Мише» — выведено отцовским почерком.
Михаил помедлил, потом вскрыл конверт.
«Сынок,
Не знаю, найдёшь ли ты это. Может, дом снесут раньше. Но если читаешь — значит, есть шанс объясниться.
Ты думаешь, мы тебя не любили. Любили. Я — точно. Просто…
Помнишь, тебе было четыре года, ты заболел воспалением лёгких? Врачи сказали — пятьдесят на пятьдесят. Мать тогда поседела за одну ночь. А когда ты выкарабкался, она словно закрылась. Решила — если не показывать любовь, не привязываться слишком сильно, то и терять будет не так больно.
Дурацкая логика, знаю. Но она свято в неё верила. А я… я был слабаком. Не смог ей противостоять. Когда родился твой брат, она к нему относилась иначе — он был крепким, здоровым. А к тебе так и не смогла вернуть прежние чувства. Боялась.
Я пытался компенсировать. Тайком ходил на твои выступления, собирал вырезки, фотографировал издалека. Патетика какая-то, да? Взрослый мужик, который боится жены.
В гараже, в старом верстаке, есть ящик с двойным дном. Там кое-что для тебя. Немного, но что смог.
Прости, если сможешь. Я знаю, что был плохим отцом. Но ты был хорошим сыном. Лучшим».
Михаил сидел на полу, перечитывая письмо. Злость, обида, жалость — всё смешалось. Он не знал, что чувствовать. Отец следил за ним тайком все эти годы? Собирал вырезки как какой-то сталкер собственного сына?
Это было… странно. И грустно. И злило одновременно.
В гараже верстак стоял на прежнем месте. Михаил нашёл потайной ящик — отец показывал ему этот секрет в детстве, учил делать тайники.
Внутри лежала пачка денег — не бог весть какая сумма, но прилично. И записка: «Откладывал понемногу. Хотел подарить, когда женишься. Или сам попросишь. Не случилось».
Ещё там были ключи от банковской ячейки и старые часы — те самые, что Михаил просил на восемнадцатилетие, но получил только дежурную открытку.
Вечером Михаил сидел на крыльце с бутылкой пива. Жена обещала приехать завтра с дочкой — помочь с разбором вещей.
Телефон завибрировал. Брат.
— Как дела? Много хлама?
— Нормально. Слушай… ты знал про чемодан на чердаке?
Пауза.
— Какой чемодан?
— Неважно. Просто… отец когда-нибудь говорил обо мне? Ну, когда вы вдвоём оставались?
— Миш, что случилось?
— Ничего. Просто спрашиваю.
Брат помолчал.
— Он редко говорил. Но однажды, перед самой смертью… Сказал, что больше всего жалеет о тебе. Что не смог… не сумел. Я не понял тогда. Думал, бредит.
Михаил закрыл глаза.
— Ладно. Забудь.
— Миш…
— Всё нормально. Увидимся на закрытии сделки.
Он отключился. Допил пиво. Посмотрел на старый дом, на яблоню во дворе, на закат.
Что изменилось от этого письма? Родителей не вернуть. Прошлого не исправить. Детство, в котором он чувствовал себя лишним, никуда не денется.
Но что-то всё же было иначе. Какая-то тяжесть ушла. Или просто сместилась, стала другой.
Михаил встал, отряхнул джинсы. Завтра нужно вызвать грузчиков, оценщика. Дом действительно пора продавать. Но кое-что он заберёт с собой. Фотографии. Вырезки. Часы.
Не для того, чтобы хранить. А чтобы однажды показать дочери и сказать: «Смотри, что бывает, когда люди боятся собственных чувств. Не бойся любить, малыш. И не бойся показывать это».
Он вошёл в дом. На кухонном столе всё ещё лежало письмо. Михаил сложил его, убрал в карман.
Простить? Возможно. Когда-нибудь. Но не сегодня.
Сегодня он просто примет то, что есть. Отец любил его. По-своему, криво, трусливо — но любил. Мать боялась его потерять настолько, что потеряла задолго до его ухода из дома.
Грустная история. Но теперь хотя бы понятная.
А понимание — это уже что-то.
