«Дал бы бог мне ума в двадцать, как сейчас в сорок. Глядишь — и не вышла бы замуж за маменькиного мальчика».
— Ну и где ты ходишь, Мария? — Анна Петровна стояла в дверях кухни, уперев руки в бока. — Опять, наверное, на своих работах засиживалась, вместо того чтобы дома быть. А суп вчерашний вон уже весь пропал, тухлятиной воняет.
— У меня две работы, Анна Петровна, — спокойно ответила Мария, вешая на крючок пальто. — Как вы и хотели, ипотеку платить надо.
— Это ты так с матерью мужа разговариваешь? — надулся Алексей, выглядывая из-за газеты. — Она ж добра тебе желает.
— Она мне желает, чтобы я умерла на работе, — сквозь зубы выдохнула Мария и, не глядя на них, пошла в комнату.
Анна Петровна хлопнула кастрюлей по плите и зашипела, как чайник на взводе:
— Вот она какая, благодарная! Мы её в дом пустили, крышу над головой дали, а она на меня тоном! Да у тебя, Машка, даже носка не было, когда ты к нам пришла. Всё, что у тебя есть — наше! И Алёшка твой — наш!
— Ну конечно, Алёшка — это ваша собственность, — Мария остановилась в дверях. — Только вот не надо забывать, что квартира — на меня оформлена. И ипотека — на меня. А ваш Алёшка разве что булки свои тёплые на диване греет.
Алексей встал, поправил майку на пузе:
— Ты за слова следи, Маш. Я тебе не бык с рынка. Я вообще-то мужчина.
— Да, особенно когда от мамы отлипнуть не можешь, — не удержалась Мария и захлопнула дверь спальни.
Это была среда. Проклятая середина недели, когда не осталось сил даже притворяться, что всё в порядке. Мария легла на кровать, не раздеваясь. Чулки тянулись к коленям, сумка с документами всё ещё висела на плече. В ушах звенела тишина, наполненная кухонным фоном — шипением сковородки, бухтением Анны Петровны, невнятным бурчанием Алексея.
«Когда я вообще успела так глубоко увязнуть в этом болоте?..» — пронеслось у неё в голове.
Она вспомнила, как три года назад вскакивала в пять утра, чтобы до девяти успеть передать документы по первому объекту. Как глотала слёзы в банке, подписывая договор ипотеки, потому что муж был «не уверен в стабильности своей работы». Как в тот вечер он принёс домой цветы — чтобы отвлечь. А свекровь пекла свою фирменную мясную запеканку и говорила: «Ну ничего, Маруська, всё наладится. Главное — быть женщиной мудрой. Терпи».
Ага, терпела. До трёх утра в Excel, в восемь — на работу, потом ещё на подработку. А в выходные — борщ для Анны Петровны и стирка Алексею. Только вот где она, Мария?
— Маш, — голос мужа стал вкрадчивым, почти ласковым. — Мамка тут говорит, у неё идея.
— Я в восторге, — Мария перекатилась на бок. — Пойду запишу. Может, книжку напишу потом — «Сто способов уничтожить невестку без криминала».
— Ты опять с издёвками, — раздражённо откликнулся он. — В общем, дело такое… Тут мамина квартира в Балашихе освободилась. Тётка её, Валентина Петровна, умерла. Завещание вот на днях пришло. Но там проблемка…
— У неё всегда «проблемка», — сухо сказала Мария.
— Да послушай ты. Квартира-то, считай, свободная. Но маме одной туда переезжать тяжело. Да и район так себе. Она предлагает, чтобы мы переехали туда все вместе.
— А ипотека?
— Ну… — Алексей замялся. — Мы как раз думали… Может, ты с квартирой своей что-нибудь придумаешь. Сдашь, к примеру.
— Моей квартирой, — уточнила Мария. — С ипотекой, которую я тяну. И вы предлагаете её сдавать, чтобы маменьке в Балашихе было не скучно?
Анна Петровна вошла без стука, как всегда. Села на край кровати, поправила халат.
— Маша, я ведь не враг тебе. Просто ты не понимаешь — семья должна быть вместе. Нам всем будет проще, если вы с Алёшей откажетесь от этой… ноши. Деньги-то копятся? А там — старость, дети, забота. Кто ж тебе спасибо скажет за ипотеку вонючую? Лучше сдавайте, и вперёд. Внуков заведёте. Я с ними посижу. А ты уж потом себе чего-нибудь присмотришь.
— Может, и мужа нового? — усмехнулась Мария.
— Хамишь, — свекровь резко встала. — Всё, я больше разговаривать не хочу. Думаешь, раз ты подписала бумажки, то уже хозяйка жизни? Без мужа, без семьи ты — никто.
— Да, а с вами я — удобный кошелёк и бесплатная служанка. Спасибо, я подумаю.
Они ушли. За дверью снова зашипела сковорода, зазвенела посуда. А Мария села на кровати и впервые за долгое время посмотрела в сторону окна.
И тут — как по заказу — зазвонил телефон. Звонила нотариус.
— Мария Владимировна? Я поздравляю. Вы единственная наследница по завещанию вашей бабушки. Это квартира в Сокольниках. Всё оформлено. Осталось только подписать документы.
Мария молчала. Потом рассмеялась. Сначала тихо. Потом громко. Потом истерично.
Она сидела на своей постели в однушке, где даже розетки отходили от стены, а за дверью свекровь жарила котлеты, пока муж лизал ей душу.
А у неё — квартира в Сокольниках. Трёшка. Свободная.
Свободная. Как и она сама.
— Маш, там суп ещё остался… — выглянул Алексей.
Мария повернулась, с улыбкой до ушей:
— Съешь сам. А потом маме расскажи, что у нас новоселье будет. Без вас.
***
«Когда люди тебе улыбаются, это не значит, что они тебя любят. Иногда — наоборот. Они просто прикидывают, как тебя удобнее сожрать.»
Утро началось с того, что Мария впервые за полгода проспала. Не потому что устала. А потому что впервые выспалась.
Никаких звонков от начальника в шесть утра, никаких криков Анны Петровны из кухни, никаких упрёков Алексея, что «ты где ходишь, я уже два раза завтракал».
Она проснулась на новом матрасе в новой квартире — с высокими потолками, старинной лепниной и тишиной, которую хотелось обнять.
Сокольники. Центр. Трёшка. Завещание бабушки, с которой она почти не общалась, потому что та жила в каком-то своём странном мире. Крутила патефон, варила компот из яблок и смотрела на Марию сквозь человека, как будто в ней что-то искала. А оказалось — нашла.
«Ты будешь единственная, кто не сдаст меня в дом престарелых. Потому что ты — такая же, как я. Только пока не знаешь этого.»
Вот и узнала.
Она не стала никому звонить. Ни матери, ни коллегам, ни Алексею. Тем более — Анне Петровне. Просто собрала рюкзак, документы, один чемодан, оставила ключи от старой квартиры в почтовом ящике и уехала. Без истерик, без хлопков дверьми. Как из тюрьмы: тихо и навсегда.
Но на третий день тишины, как водится, раздался звонок. Вернее — град звонков. Сначала Алексей. Потом Анна Петровна. Потом, как вишенка на торте, звонок с незнакомого номера.
Ответила. Ошиблась.
— Ты, значит, уехала, — голос Алексея был вязкий, как холодный кисель. — Даже не попрощалась. А я, между прочим, волновался.
— Ага, волновался, что картошку некому будет чистить, — Мария откинулась на спинку старого кресла у окна. — Чего тебе надо, Лёш?
— Я… Я не понимаю. Мы же семья. Ты решила всё разрушить?
— Я ничего не разрушала, — спокойно ответила она. — Я просто ушла. Из тюрьмы. Где меня никто не уважал. Где я всё тащила сама, а ты только за мамкой прятался. Я устала. Мне тридцать четыре. Хочу пожить хоть немного для себя.
— Да брось ты! Это всё эмоции. Вернись. Мамка уже согласна переехать в Балашиху одна. Всё наладим. Будем жить, как люди.
— Как вы хотите. Не как я, — тихо сказала Мария. — Лёш, ты хороший человек. Но не для меня. Я не твоя нянька и не твой банкомат.
— Так, ладно, — голос у него стал другим, колючим. — Тогда слушай. Я знаю, что ты в Сокольниках. Мы с мамой кое-что обсудили. У тебя теперь две квартиры. А значит, ты можешь одну продать, закрыть ипотеку, а вторую — нам отдать. Справедливо?
— Это вы всерьёз сейчас? — Мария чуть не уронила телефон. — Вы с мамочкой там совсем с катушек съехали?
— Она говорит, у тебя нет совести. Ты могла бы помочь семье.
— Я ей помогала три года! Тянула ипотеку, готовила, стирала, мыла вашу посуду и ела свои макароны без масла, потому что на нормальную еду денег не было! А вы мне теперь — «отдай квартиру». Серьёзно?
— Маша, не ори. Мамка плачет. У неё давление.
— Передай, что я не кардиолог. И да, я квартиру не отдам. Ни одну. Хватит. С меня.
Мария повесила трубку.
Через полчаса звонок в домофон.
И через минуту — Анна Петровна. Вся в чёрном, как будто с похорон. Стоит в подъезде, с сумкой, с накрашенными губами и фразой, от которой у Марии чуть не заклинило челюсть:
— Я приехала к тебе жить. Тут ближе до поликлиники. Ты ж не выгонишь мать своего мужа?
— Уже выгнала. Только он теперь — бывший, — спокойно сказала Мария и прикрыла дверь, но та уже вклинилась сумкой.
— Ты же не зверь, Маша. Ну подумай, мне куда деваться? В Балашиху я не поеду — там воздух плохой. А у тебя места — хоть танцуй. Я могу в маленькой комнатке, мне много не надо.
— Угу. Только и буду слышать, как ты кряхтишь за стенкой и жалуешься на жизнь, — Мария крепко держалась за дверную ручку. — Нет, Анна Петровна. Я больше не живу с манипуляторами.
— Ты неблагодарная! Я тебе как мать! Я тебя с грязи вытащила! А ты — плюнула мне в душу!
— Вытащила? Я сама себя тянула! На вас всё было записано — только упрёки и претензии!
— Ты ещё пожалеешь, девочка! — закричала Анна Петровна. — Ты будешь одна, несчастная, и поймёшь, что ошиблась!
— Лучше быть одной, чем жить в аду. До свидания, — Мария захлопнула дверь.
А за ней — снова тишина. Такая густая, что хотелось лизнуть, как мёд.
Через неделю ей пришла повестка в суд. Алексей подал иск — о разделе совместно нажитого имущества. Указал обе квартиры. Ипотеку — в минус. Завещание — под сомнение.
А Мария в этот день купила себе бутылку дорогого вина, мягкий плед и заказала пиццу с четырьмя сырами.
Она не плакала. Ей было почти смешно.
«Вот как, значит. Месть от семейства Хищных Пиявок. Будем воевать».
Только теперь — на её территории. И по её правилам.
***
«Иногда, чтобы выжить, надо стать стервой. Или хотя бы прикинуться ею на время.»
Суд был назначен на десятое. Октябрь. Мелкий дождь, очередь на входе, охранник с глазами потерянного лабрадора и вечно запотевшее стекло. Мария пришла раньше. Села у окна, вытащила блокнот, в который раньше записывала рабочие идеи. Теперь там были только цифры. И фамилии.
Фамилия бывшего мужа, у которого вдруг «ослабли нервы», «опухла психика» и «исчезла память» относительно завещания.
Фамилия свекрови, которая не пришла — «по состоянию здоровья», но написала такую душещипательную доверенность, что у судьи дрогнул голос, когда он начал читать:
— «…моя невестка Мария Игоревна завладела квартирой обманом, не позволив мне проживать в ней, хотя я воспитывала её мужа и передала ему всё, что у меня было…»
Мария усмехнулась.
— Простите, Ваша честь, а как именно я завладела квартирой, если на руках у меня официальное завещание, подписанное бабушкой, нотариально заверенное и уже зарегистрированное в Росреестре?
Судья снял очки.
— Вы возражаете против иска?
— Не просто возражаю. Я считаю его абсурдным, — Мария встала, расправила плечи. — Во-первых, завещание составлено на меня. Не на Алексея, не на его мать, а на меня. Во-вторых, эта квартира никогда не была совместно нажитой. Она — по наследству. И, в-третьих, Алексей никогда не платил за ипотеку. У меня есть все выписки со счёта.
— А он утверждает, что платил наличными, — отозвался судья с усталой усмешкой.
— Тогда пусть покажет расписку. Или свидетельство. Или хотя бы чек. Хотя нет… У него же с памятью плохо.
— Вы, наверное, думаете, что я жестокая? — мысленно спросила себя Мария, глядя на бывшего мужа, который, как школьник, сидел в неудобном пиджаке и ковырял ноготь. — Нет. Я просто устала быть хорошей. Всю жизнь меня учили уступать. Терпеть. Промолчать. Простить. А теперь вот — нет.
После заседания Алексей подошёл к ней. Пахло старым одеколоном и дешевым кофе. Лицо было помятое, как подушка.
— Маш… Ну ты чего? Ну правда. Это всё мамка накрутила. Она просто переживает. Ну хочешь, я заберу иск? Только давай как-нибудь всё уладим?
— Ты не понял, — Мария посмотрела ему прямо в глаза. — Это не конфликт, который можно уладить. Это конец. Я больше не верю тебе. Ты выбрал её. И я выбрала себя.
— Я просто не хочу ссор. Это всё не так страшно…
— Страшно — это когда ты живёшь в своей квартире и боишься из кухни выйти, потому что свекровь будет стоять в проходе и смотреть на тебя, как на врага народа. Страшно — когда ты ночами думаешь, как заплатить за ипотеку, пока муж сидит в приставной комнате и играет в танчики.
Он посмотрел на неё так, как будто только что понял, что проиграл.
И правда — проиграл. Суд встал на её сторону. Иск признали необоснованным. Наследство осталось за ней. Ипотека — закрыта. Всё.
Финал? Нет. Это — начало.
Через месяц Мария сдала старую квартиру. На вырученные деньги поставила хорошую кухню в Сокольниках, купила себе стиральную машину с сушкой и заказала шкаф-купе в спальню. А ещё — оплатила курс на юриста. Потому что теперь, как она сказала подруге, «в этой стране выживает тот, кто умеет читать мелкий шрифт».
Анна Петровна пыталась вернуться. Присылала открытки с религиозными цитатами и жирными подписями «Господь накажет». Но Господь, судя по всему, был занят. Потому что вместо кары Мария получила первое за полгода чувство свободы.
Однажды, возвращаясь домой с работы, она увидела на лавочке в сквере мужчину. Он читал газету. Настоящую, бумажную. В шапке, с бородой. Увидел её, улыбнулся.
— Прекрасный вечер, не находите? — сказал он.
И она впервые за много лет не испугалась этой фразы. Просто ответила:
— А вы что, не боитесь получить по шапке за знакомство в парке?
Он рассмеялся. А она — пошла дальше. Легко. Без страха. Без груза на плечах.
Ведь теперь у неё было всё: свобода, квартира, и самое главное — спокойствие. Потому что когда ты перестаёшь быть удобной, тебя, наконец, начинают уважать. А кто не начал — пусть идёт в суд. Опыт есть.
