Точка кипения
Катя стояла у окна, сжимая в пальцах чашку с остывшим кофе. Руки замёрзли — не от погоды, от этой вечной тишины в квартире, где даже батареи, кажется, молчат, чтобы не мешать «его высокоблагородию». За спиной что-то скрипнуло — дверь, пол, совесть? Да нет, совесть тут давно на больничном.
В комнату вошёл Саша. Весь такой усталый, важный, с телефоном у уха, будто только что с заседания Совета Безопасности вернулся.
— Да, мам, конечно… Нет, мам, я не забыл… — промычал он, даже не удостоив Катю взглядом.
Она сверлила его глазами, как снайпер в кино — прицел взведён, палец на спуске.
Чашка со звоном опустилась на стеклянный стол. Нервный звон. Даже кофе в чашке вздрогнул.
— Саша, — сказала она тихо, но с таким напором, что даже коврик у входа решил не вякать.
Он мельком глянул на неё, но пальцем показал: «Подожди».
Катя усмехнулась криво, почти с жалостью.
— Нет, — она перехватила его жест. — Сейчас. Или никогда.
Саша поморщился, как будто кто-то его любимый сериал на паузу поставил. В трубку буркнул:
— Мам, я перезвоню. — и сбросил звонок, драматично, будто совершил гражданский подвиг.
Положил телефон на диван, вздохнул, как актёр, играющий «устал от жены, но старается не подавать виду». Ну-ну.
— В чём дело? — спросил он, слегка склонив голову, как будто она сейчас скажет: «я передумала, я просто хотела обнять тебя и сварить борща».
Катя крепко сжала кулаки. В груди клокотало. Сейчас либо крик, либо инфаркт.
— Я ухожу. — и всё. Достаточно.
Тишина повисла. Такая, что даже холодильник замер, не решаясь гудеть.
— Ты что, опять? — Саша закатил глаза, будто услышал «давай поклеим обои».
— Кать, ну сколько можно?
— Сколько можно? Пять лет, Саша. Пять лет я пыталась до тебя достучаться. Но ты всё ещё там, у мамы под юбкой. — голос дрожал, но слова были как нож.
Он покраснел. Щеки залились краской, будто кто-то швырнул ему в лицо банку томатной пасты.
— Ты вообще слышишь себя? Это моя мать! — выпалил он, почти с гордостью. Как будто это оправдание, а не приговор.
— Да, и она уже давно твоя жена, а я так — соседка по квартире! — Катя метнула в него взгляд, способный расплавить айсберг.
— Прекрати нести чушь! — взорвался он.
— Чушь?! — Катя резко подошла к нему, расстояние между ними сократилось до уровня «ещё шаг — и начнётся драка кастрюлями».
— Чушь — это когда твоя мать решает, какие у нас должны быть подушки! Чушь — это когда она приходит без звонка и начинает рыться в моём белье! Чушь — это когда ты, взрослый мужик, не можешь даже спросить её, почему она выкинула мои вещи, потому что «мама расстроится»!
Он напрягся, как будто на собеседовании у прокурора.
— Она просто заботится. — пролепетал он, без уверенности. Как первокурсник, пойманный на списывании.
Катя усмехнулась — грустно, горько, как будто только что посмотрела своё будущее и ей категорически не понравился актёр на главной роли.
— О чём? О том, чтобы у нас не было детей? О том, чтобы я не смела покупать еду без её одобрения? — в голосе — яд и боль. И немного сарказма, без него куда?
— Ты всё преувеличиваешь! — Саша попытался включить «режим логики», но Катя была на другом вайбе — режиме «достало».
— Нет, Саша, это ты всё преуменьшаешь! — она провела рукой по лицу, смахивая слезу.
— Я больше не могу. Я хотела семью, а получила троих в браке: тебя, её и её мнение, которое всегда важнее моего.
Он стоял, как пауэрбанк на 1% — ни туда, ни сюда. Мозг завис.
И вдруг — шаг вперёд. Резкий. Уверенный. Не вовремя.
— Ты не уйдёшь, — сказал он тихо, угрожающе. Вот прям как в плохом сериале на канале «Женские судьбы».
Катя не отступила. Только глаза сузились, голос стал ледяным:
— Попробуй меня остановить.
Он схватил её за руку. Сильнее, чем нужно. Как будто от этого что-то изменится.
— Ты ничего без меня не сможешь! — сказал он с таким выражением, будто только что открыл Америку.
Катя выдернула руку, оттолкнула его. Не сильно. Но обидно.
— Вот видишь? Даже сейчас ты не говоришь «я тебя люблю», ты говоришь «ты без меня пропадёшь». Потому что для тебя я не жена, а собственность. Как и для неё. — голос у неё стал ровным. Опасно ровным.
Саша молчал. Даже мысли, кажется, решили уйти в отпуск.
— Завтра я подаю на развод, — Катя повернулась к двери. — А пока можешь звонить маме. Расскажи, как твоя жена наконец-то перестала терпеть.
Дверь захлопнулась. Не хлопком — грохотом. Как точка. Или даже как восклицательный знак.
Саша остался стоять посередине комнаты, сжав кулаки. Без звука. Без смысла. Без Катерины.
Последний бой
Катя не спала. Честно — даже не пыталась. Лежала, как мумия, на диване в съёмной квартире с этим дурацким плюшевым пледом, который пах чужой жизнью и старым порошком. Глядела в потолок, как будто он должен был дать ей какой-то ответ.
В голове гонялись мысли, как тараканы после включённого света:
«Как мы вообще до такого докатились?»,
«Почему он даже не попытался остановить меня?»,
«А если я зря всё это?..»
Но потом — как вспышка — в памяти его лицо. Его пальцы, сжимающие её запястья до синяков. Его голос, сквозь зубы, с ядом:
— Ты ничего без меня не сможешь.
И всё. Сомнения — вон из головы. Ошибки не было. Она не психанула. Она просто выжила.
Стук в дверь раздался неожиданно, как выстрел. Глухой, мощный. Почти с матом.
— Кать! Открывай! — голос был узнаваемый, как старый прыщ: Саша. Пьяный, злой, надломленный.
Катя замерла. Сердце стучало, как барабан на рок-фестивале. Ей даже показалось, что соседи сейчас проснутся не от шума, а от её пульса.
— Я знаю, что ты там! Открывай, чёрт побери, давай поговорим! — голос шёл по нарастающей, как у кота, которому не дали поесть вовремя. Только вместо еды — она.
Она встала. Медленно, будто в замедленном кино. Подошла к двери, но не открыла.
— Уходи, Саша. Сейчас ночь. Приходи днём. Через суд. — голос получился твёрдый, хотя внутри всё дрожало.
— Да пошёл твой суд! — заорал он и ударил кулаком. — Ты мне всё объяснишь, ясно?!
— Я уже всё объяснила. Просто ты не хотел слышать. — Катя стояла как вкопанная, но в душе металась как угорелая.
Последовал удар плечом. Настоящий. Не фигуральный. По дереву.
— Ты не уйдёшь! Я не позволю!
Что-то внутри двери жалобно хрустнуло. Катя отскочила назад, схватилась за телефон.
— Всё, баста. Сейчас «02» пропишу, как отчинаж, — прошептала она про себя, но палец пока не нажимал.
Следующий удар — и дверь с хрипом распахнулась. Как будто дом сдался.
На пороге стоял Саша. Запыхавшийся. Вонючий. Глаза бешеные, лицо красное, как будто ему только что пожарная часть наваляла.
— Вот ты где… — выдохнул он и шагнул вперёд.
— Назад, — Катя подняла руку с телефоном. — Делай красиво. Разворачивайся и вали.
— Это моя квартира! — заорал он. — Мо-я! Ты чё, совсем? Я имею право сюда прийти!
— Ты вломился ко мне! Это уже не «после трудного дня», это уголовка, милый. Привет, 119 УК РФ, незаконное проникновение.
— Ой, заткнись ты, адвокатша недоделанная! — шагнул ближе. — Думаешь, умная такая? Ушла, и всё, да? Вот так просто?
— Да. Именно так. Потому что, как ни странно, я — человек. А не твоя мебель.
— Нет! — Саша рванулся, схватил её за плечи. — Ты моя жена!
— Бывшая! — Катя вывернулась, оттолкнула его. От него несло, как от помойки после дождя.
— Ты вообще себя слышишь?! — она отступила, глаза горели. — Ты сейчас ломаешь дверь, хватаешь меня, орёшь, как на допросе — это, блядь, по-твоему любовь?!
— Ты всё испортила! Ты ДОВЕЛА! — взревел он и снова пошёл на неё, как танк.
Катя схватила вазу — тяжёлую, пузатую, подаренную ещё в прошлом браке. Швырнула в стену рядом с ним.
— БЛИН, ОПОМНИСЬ УЖЕ! — голос хрипел, как у прокуренного оперного певца.
Ваза разлетелась на тысячи кусков, как и их брак. Осколки рассыпались по полу — блестящие, острые, как её нервы.
Саша остановился. Молчал. Будто вышибло из него воздух.
Катя дрожала. Дышала так, как будто только что пробежала марафон.
— Всё, Саша. Я не шучу. Один шаг — и я вызываю полицию. Объяснишь им, почему решил поиграть в Геракла, ломающего чужие двери.
Он стоял, не мигая. Потом — вдруг, резко — спросил:
— Ты… ты вообще меня любила? — голос сломался, как спичка.
Катя закрыла глаза. Долго молчала. Потом, глядя в пол, тихо, без истерик:
— Да. Очень. Но ты убил это. Ты и твоя мамаша на пару.
Он сжал кулаки. Развернулся и ушёл, хлопнув дверью так, что на пол упала рамка с каким-то тупым цитатником про счастье.
Катя опустилась на пол. Просто села и обняла колени. Словно всё, что было — вышло из неё вместе с криком и этой вазой.
Телефон завибрировал. Экран мигнул: «Людмила Васильевна».
Катя нажала блокировку.
— Не сегодня, ведьма. Не сегодня.
Мать на линии
Катя проснулась рано. Даже не проснулась — а открыла глаза, потому что спать так и не получилось. Голова гудела, как будто внутри крикливые соседи устроили пьяный тост по поводу очередного развода. Сашин визит от прошлого вечера всё ещё бился в висках. В комнате стояла гробовая тишина. Только холодильник гудел, как пенсионер, обсуждающий политику.
Она потянулась за телефоном, надеясь, что это был дурной сон, а не реальность. Но экран, как назло, всё помнил. Пропущенные вызовы. Десять от него. Два — от Людмилы Васильевны. Вот и она. Мать. Свекровь. И персональный антидепрессант наоборот.
Катя встала, пошла на кухню, налила себе кофе, который на вкус был как предательство. Села. И вот только она подумала, что сегодня — день молчания и спокойствия, телефон зазвонил.
Имя на экране: «Людмила Васильевна. Адвокат дьявола». (Катя так и подписала после последнего «семейного совета», на котором свекровь сравнила её с паразитом, “сидящим на шее у Сашеньки”).
Катя вздохнула. И нажала «Ответить».
— Катенька, доброе утро, — холодно произнес голос Людмилы Васильевны, от которого вянут комнатные цветы и трескаются обои. — Ты уже проснулась, слава богу. Я вот всё думаю — ты себя хорошо чувствуешь после вчерашнего?
— Лучше, чем ваш сын, который вломился ко мне ночью и чуть не выломал дверь, — спокойно ответила Катя, сделав глоток кофе. — И да, спасибо, я отлично выспалась. Особенно с мыслью, что я — наконец-то не ваша невестка.
— Ой, да брось. Не драматизируй. Мальчик был взволнован, вот и пришёл. А ты — как всегда — на истерику, на полицию, на угрозы. Это уже, извини, клиника.
— Клиника — это, когда мужчина врывается в квартиру к женщине и орёт, что она его собственность. И это, на минуточку, уголовка, Людмила Васильевна. Так, на всякий случай — вдруг вы забыли, как работает Уголовный кодекс.
— А ты-то откуда знаешь? Ты же не юрист, ты у нас только умеешь… ну, допустим, «вдохновлять» мужчин. Пока не сломаются, — фыркнула она, и в этом звуке была целая история холодной ненависти. — Но ничего, у меня, к счастью, есть подруга — старший помощник прокурора. Мы уже обсудили. Ты думаешь, можешь уйти, забрав себе все плюшки? О, милая моя, не выйдет.
Катя замолчала. Потом поднялась, подошла к окну. На улице кто-то тащил пакет с картошкой. Наверное, жизнь проще, когда твоя главная драма — три кило рассыпавшегося в лифте.
— Вы сейчас угрожаете, Людмила Васильевна?
— Я предупреждаю, — сказала она почти ласково. — Ты объявила войну нашей семье, Катя. И ты проиграешь. Я подам заявление о пропаже Саши. Что ты его довела. Есть свидетели. А потом посмотрим, кто кого.
— Вы в своём уме? Вы реально решили, что я буду молчать, когда он штурмует мою квартиру, как берлинский рейхстаг?
— Ах, ну конечно. Теперь ты — жертва. Страдающая женщина. А Саша — монстр. Типичный нарратив. Только вот, Катенька, не забывай: я знаю про ту ситуацию в Сочи. С Андреем. Помнишь?
Катя побледнела. Ситуацию в Сочи она помнила. Да, был момент. Был человек. Было лето. И Саша тогда чуть не умер от ревности. А потом началось это их холодное брачное дно, в котором всё было «через силу».
— И что? Вы решили шантажировать меня?
— Я просто хочу справедливости, — ровно сказала Людмила Васильевна. — Мой сын — сломанный, опозоренный, униженный. А ты… Ты тут кофе пьёшь. В квартире, за которую он платил. На его деньги. И думаешь, что ты — свободная.
— Вы закончили?
— Нет. Завтра ты получаешь повестку. Увидимся в суде. Ах да… если адвокат тебе не нужен, не трать деньги. Всё равно не поможет.
Сигнал отбоя. Катя стояла с телефоном в руке, как с монтировкой — только что ей пробили голову. Потом медленно опустилась на стул.
— Вот сука… — выдохнула она, и это было даже не обида. Это было облегчение. Потому что теперь всё было ясно.
Она взяла ноутбук. Написала письмо своему адвокату. Потом — психологу. Потом… поехала в участок. Писать заявление. На Сашу. Подробно. С датами, с фактами, с этим «вот ты где» на пороге её жизни.
И в тот момент, когда она подписывала бумаги, на экране телефона мигнуло новое уведомление.
Фото. От незнакомого номера.
На фото — Саша. Пьяный, с разбитой губой. В чужой квартире. С бутылкой и какой-то женщиной на фоне. Подпись: «Вот до чего ты его довела, сука. Надеюсь, довольна.»
Катя выдохнула. Посмотрела на майора, оформлявшего её заявление.
— А можно я прямо сейчас допишу кое-что? Добавить пару деталей… особенно про его психическое состояние.
Он кивнул.
Катя улыбнулась. И впервые за долгое время это была не маска, а настоящая, теплая, злая, но настоящая улыбка.
Скелеты в шкафу
Катя сидела в душной комнате следователя. Пахло бумагой, как в старом архиве и пережаренным кофе из автомата у двери. Напротив — мужчина лет сорока с лицом, как будто его лепили по фотографии всех начальников ЖЭКа сразу.
— Катерина Алексеевна, давайте так. Без пафоса. Вы можете рассказать, что произошло в ночь на пятницу?
Катя кивнула. Голос сел, как будто в ней неделю хрипел табачный демон.
— Он вломился в квартиру. Пьяный. Орал, что я никуда не денусь. Хватал меня. Я звонила в полицию, но они приехали, когда он уже ушёл.
— Ага, ага… — следователь кивнул, листая распечатку. — А вот тут у нас протокол. Подан Людмилой Васильевной, матерью гражданина С. В. Корнилова. Заявление о доведении до самоубийства. Говорит, сын исчез.
Катя фыркнула.
— Исчез? Он? У него бы язык отсох, если б он ушёл, не врубив мне напоследок концерт с припевом. Он не из тех, кто исчезает. Он из тех, кто мстит.
— Ну, у нас есть кадры с камеры у подъезда. Он, кстати, действительно исчез. Вышел и больше не вернулся. Телефон отключён. Карты — тишина.
Катя вдруг почувствовала, как в груди что-то сжалось. Не жалость. Не тревога. Скорее — неприятное дежа вю. Как в детстве, когда теряла паспорт, а потом находила под ботинками.
— Вы подозреваете меня?
Следователь не ответил. Только посмотрел, как будто насквозь. Так, что захотелось отворачиваться, чесаться и вообще — валить из этой комнаты подальше.
— Мы подозреваем, что всё не так просто, как говорит Людмила Васильевна. И не так просто, как рассказываете вы.
Катя села ровнее.
— Вы меня сейчас в чём-то обвиняете?
— Пока нет. Но вас лучше держать под рукой. И ещё. Вам знакома некая… Ирина Валентиновна Аксенова?
Катя нахмурилась.
— Нет. Кто это?
— Психолог. Частная практика. Ранее работала в наркологическом центре.
Катя замерла.
— У него были проблемы? — спросила тихо, словно боясь услышать ответ.
Следователь кивнул.
— Не то слово. Лечение от зависимости. И не один раз. Агрессия на фоне абстинентного синдрома. Ну, то есть, срывы. Ваша ваза — это не первая. До вас были другие. Одна писала заявление. Забрала. Вторая — исчезла.
— Что значит исчезла?! — Катя вскинулась, голос дрогнул. — Подождите. Что вы сейчас сказали?
— Да. Анна Егоровна Зверева. Девочка двадцати пяти лет. Пропала полтора года назад. Последний, кто с ней виделся — ваш бывший муж.
Катя застыла. Пальцы вцепились в подлокотник. Голова будто наполнилась ватой. Такого поворота она не ожидала.
“Ты ничего без меня не сможешь” — эхом пронеслось в ушах.
— Почему мне никто этого не сказал раньше?
— А вы разве спрашивали? — сухо ответил следователь, вставая. — И не переживайте. Он жив. Найдём. Только, возможно, он сам пожалеет, что нашёлся.
Катя вышла на улицу, как будто после взрыва. Мир вокруг — на автопилоте. Люди ходят, машины гудят, дети бегают, кто-то кричит по телефону — обычная жизнь, в которой вдруг всплыла такая дрянь, что просто не дышать.
Телефон завибрировал.
«Мама звонит».
Она ответила, не глядя на экран.
— Ну что, убила, да? — с порога врезалась голосом Людмила Васильевна.
— Добрый вечер, Людмила Васильевна. Мне приятно, что вы о моём душевном состоянии беспокоитесь. Увы — не убила. Он у вас, случаем, не прячется под юбкой, как в пять лет, когда боялся соседа-алкаша?
— Слушай, девка. Ты мою семью развалила, моего сына опозорила. Я тебя из могилы достану, если он не вернётся.
— Ой, не пугайте. У меня там и так очередь. Там уже твой бывший зять, в смысле мой муж, чьи скелеты в шкафу громче орут, чем ты по телефону.
— Что ты несёшь?!
— Да то и несу. Его прошлое уже на поверхности. А вы всё ещё думаете, что у него просто “трудности с выражением эмоций”?
На том конце повисла тишина.
— Сядьте, Людмила Васильевна. Если не сидите. Потому что дальше — хуже. Он лечился. У него зависимость. Он бил не только меня. А ещё — девушка пропала. После общения с ним.
Короткий вдох. Потом — гудки.
Катя стояла с телефоном у уха, пока пальцы не онемели. Потом села на лавочку. И заплакала. Без истерик. Просто, тихо. Как будто душа треснула. Как будто наконец-то можно. Можно не притворяться, что она сильная. Не отмахиваться, что «сама справлюсь». Не держаться. Просто — отпустить.
Саша оказался не просто абьюзером. Он — человек с тьмой внутри. И, возможно, гораздо страшнее, чем казался.
И, как ни странно, сейчас Катя впервые почувствовала облегчение. Её вина — не в том, что ушла. Её заслуга — в том, что выжила.
