— Олечка, ну кто же так морковь шинкует? Ты же все силы вкладываешь, а где же лёгкость? Овощи требуют уважения и понимания! Дай-ка мне, горе моё, неумелое.
Марина Семёновна с глубоким, хотя и слегка снисходительным, вздохом забрала у дочери тёрку и продолжила сама, работая широкими, уверенными движениями, от которых оранжевые стружки моркови разлетались по всей столешнице. Оля, не проронив ни слова, направилась к мойке. Она автоматически открыла кран и взялась намыливать и без того до блеска чистую тарелку. За этот месяц материнской «опеки» она уже смирилась с тем, что на собственной кухне ей отведена роль лишь неловкого помощника, чьи действия всегда нуждаются в строгом надзоре и поправках.
Всё в доме сбилось с привычного ритма. Крупы, которые Оля предпочитала держать в удобных, прозрачных пакетах, теперь оказались пересыпаны в одинаковые, безликие банки без каких-либо опознавательных надписей. Любимая чашка Антона с забавной фразой, привезённая им из деловой поездки, была сослана в самый дальний угол шкафа как «не вписывающаяся в интерьер». А ножи, которые Антон всегда аккуратно раскладывал по длине, теперь лежали в ящике в полном беспорядке, согласно какому-то неведомому ей высшему принципу «движения позитивных потоков».
— Вот увидишь, какой борщ получится! Насыщенный, настоящий! Твой Антоша его оценит и обязательно скажет мне спасибо, — с явным удовлетворением в голосе провозгласила Марина Семёновна, ловко ссыпая морковь в кипящую кастрюлю и тут же уменьшая огонь. — А то вы тут только полуфабрикатами и питаетесь.
Оля лишь невнятно хмыкнула в ответ, не поворачиваясь. Она прекрасно знала, что Антон не станет благодарить. Последнюю неделю он почти не разговаривал за столом, ел поспешно, напряжённо, словно находился во вражеском стане. Сразу после ужина он уходил в свою маленькую комнату-кабинет, которую сам в шутку называл «норой», и плотно прикрывал за собой дверь. Это было его единственное спокойное место в квартире, где с каждым днём становилось всё меньше его личного пространства и всё больше маминого присутствия.
Щёлкнул дверной замок. Антон вернулся с работы. Его тяжёлые шаги гулко прозвучали в коридоре. Он вошёл на кухню, кивнул жене, бросил короткий, нечитаемый взгляд на тёщу и, не говоря ни слова, прошёл дальше.
— Антоша, мой руки и быстрее к столу! Я такую вкуснятину приготовила! Борщ, как в самых лучших ресторанах! — бодро крикнула ему вслед Марина Семёновна.
Ответа не последовало. Вместо этого через минуту из кабинета послышался его голос. Спокойный, размеренный, но от этого звучавший ещё более пугающе.
— Оля, зайди ко мне.
У Оли сердце камнем ухнуло вниз. Она быстро вытерла руки полотенцем и, ощущая неприятный холодок в животе, направилась на зов. Зайдя в кабинет, она замерла на пороге. Комната выглядела неузнаваемо. С рабочего стола исчез привычный творческий хаос из стопок документов, папок с эскизами и специальных инструментов. Теперь на идеально пустой, отполированной до блеска столешнице сиротливо стоял закрытый ноутбук, а рядом, словно солдаты на параде, лежали три ручки и линейка. Всё остальное — всё, что составляло рабочую вселенную её мужа, — бесследно пропало.
— Что это такое? — тихо спросил Антон, не глядя на неё. Его взгляд был прикован к пустому столу.
— А что? Мама навела порядок… Сказала, у тебя тут застой энергии, много пыли. Она всё аккуратно разложила по ящичкам, по фэншуй, — зачастила Оля, понимая, насколько жалко и нелепо звучат её объяснения.
— По фэншуй, — повторил он, как эхо, и в этом слове не было ни малейшего намёка на юмор. — Значит, мои чертежи для проекта, который я должен сдать завтра утром, теперь тоже лежат «по фэншуй»? В каком именно ящике? В том, что отвечает за финансовое благополучие, или в том, что за семейную гармонию? Подскажи, пожалуйста, я в этом не силён.
— Тош, ну что ты начинаешь? Она же старалась, для тебя, для нас…
— Старалась? — он резко повернулся к ней, и Оля отшатнулась, увидев его потемневшее лицо. — Она устроила погром в моём кабинете! Я два дня потратил, чтобы организовать документы в том порядке, который понятен только мне! Я теперь до самого утра буду искать то, что мне жизненно необходимо! Где мои эскизы?! Где техническое задание?!
В дверном проёме, вытирая руки о передник, возникла Марина Семёновна. На её лице было написано самодовольство и ожидание самой искренней похвалы.
— Антоша, тебе не нравится? Я всю душу вложила! Здесь же теперь дышать можно! А то сидел, как в чулане. Я тебе всё по цветам рассортировала, папочки к папочкам, бумажечки к бумажечкам. Красота!
— Красота, — безжизненно повторил за ней Антон, а затем перевёл взгляд с пустого стола прямо на тёщу. — Марина Семёновна, вы хоть отдаёте себе отчёт в том, что вы сделали?
— Что я сделала? — она даже всплеснула руками, изображая искреннее недоумение. — Я порядок тебе навела, неблагодарный! Ты же, как крот, в своих бумагах сидел, света белого не видел. Я тебе всё систематизировала! Теперь откроешь любой ящик — а там чистота, всё на своих местах. Энергия свободно циркулирует, работать будет легче!
Антон медленно, с каким-то пугающим спокойствием, подошёл к столу и провёл рукой по его гладкой поверхности.
— Где мои документы по проекту «Омега»?
— Ну где-где… В ящичке, конечно! — небрежно отмахнулась она. — Я же говорю, всё на месте. Просто искать надо не в хаосе, а в идеальном порядке.
— В каком именно ящичке? — надавил он, не повышая голоса. — В верхнем левом? В нижнем правом? Или в том, что посередине? Вы их хоть просматривали, когда раскладывали?
— Ещё чего! Не моё это дело, в чужих бумагах копаться, — с гордостью заявила Марина Семёновна, уперев руки в бока. — Моё дело — уют создавать. А ты вместо того, чтобы спасибо сказать, допрос мне тут устраиваешь. Олечка, ты посмотри на него! Я для вас стараюсь, а он…
— Мама, Тоша, прекратите, пожалуйста… — пискнула Оля, понимая, что ситуация стремительно выходит из-под контроля.
Но Антон её уже не слышал. Что-то внутри него, долго и туго натянутое, с сухим щелчком оборвалось. Он больше не смотрел на них. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, как застывшая маска. Он молча развернулся и вышел из кабинета. Его молчание было страшнее любого крика. Он прошёл мимо опешивших женщин по коридору и скрылся в комнате, которую временно занимала тёща.
— Вот и поговорила, — фыркнула Марина Семёновна дочери. — Обиделся, какая цаца. Ничего, отойдёт и ещё благодарить будет.
Но тут из комнаты вышел Антон. В руках он держал большой, потрёпанный чемодан тёщи на колёсиках. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был устремлён прямо перед собой, на входную дверь. Он шёл с размеренной, тяжёлой поступью, как человек, выполняющий неприятную, но совершенно необходимую работу.
— Антон, ты что делаешь? Ты куда мой чемодан тащишь? — всполошилась Марина Семёновна, бросаясь за ним.
Он не ответил. Подойдя к входной двери, он одной рукой распахнул её настежь, а другой, с неожиданной силой, вышвырнул громоздкий чемодан прямо на кафельный пол лестничной клетки. Раздался глухой треск пластика. Старый замок не выдержал удара, и чемодан раскрылся, как перезрелый плод, вывалив на грязный пол ворох платьев, белья и каких-то баночек.
— Ах! — вскрикнула Марина Семёновна и бросилась на площадку, пытаясь собрать рассыпанные вещи. Оля, оцепенелая от ужаса, кинулась ей помогать.
И в этот самый момент, пока они обе, стоя на коленях, лихорадочно запихивали обратно в сломанный чемодан ночную рубашку и тапочки, Антон сделал шаг назад к вешалке. Он снял с крючка пуховик тёщи и её осеннее пальто. Затем — Олину куртку. Схватил их сапоги, стоявшие на коврике. И с тем же холодным безразличием швырнул всё это на площадку, прямо на груду разбросанных вещей. Верхняя одежда мягко легла на рассыпанное бельё, а пара сапог с глухим стуком скатилась на ступеньку ниже.
Прежде чем Оля или её мать успели поднять головы и осознать произошедшее, Антон шагнул обратно в квартиру. Металлическая дверь с тяжёлым стуком закрылась. Щёлкнул один замок. А потом, с финальной неотвратимостью, провернулся второй.
— Антон, немедленно открой дверь! Ты что себе позволяешь?! — Марина Семёновна колотила в железное полотно кулаком, но звук получался глухим и жалким. — Олечка, скажи ему! Он же совсем обезумел!
Оля, стоя рядом в домашних тапочках на холодном кафеле, тоже стучала, но её удары были слабее, неувереннее.
— Антон, открой! Пожалуйста! Давай поговорим! Что соседи скажут?
Но из-за двери не доносилось ни звука. Там, в их квартире, царила плотная, равнодушная тишина. Антон не отвечал. Он не кричал в ответ, не вступал в перепалку. Он просто вычеркнул их из своего мира, оставив за порогом вместе с разбросанными вещами и унижением.
Пройдя на кухню, он достал из холодильника тарелку. Налил себе того самого борща, который Марина Семёновна готовила с «нежностью». Разогрел в микроволновке. Сел за стол и начал есть. Медленно, методично, глядя в экран телевизора, который он включил на среднюю громкость. Крики и стук с лестничной клетки доносились до него, но он словно поставил между собой и этим шумом невидимую стену. Это было топливо для его решимости. Он доел, молча помыл за собой тарелку и ушёл в свой осквернённый кабинет. Там, включив настольную лампу, он начал систематически вскрывать ящик за ящиком, вываливая на пол «красоту и порядок» в поисках своих документов.
На площадке первоначальная ярость постепенно сменилась растерянностью, а затем и отчаянием. Марина Семёновна прекратила стучать и теперь ходила от стены к стене, шипя проклятия.
— Вот изверг… настоящий зверь! И в кого ты только такая уродилась, Оля, что выбрала себе этого… этого тирана! Я же тебе говорила!
Оля не отвечала. Она сидела на корточках, пытаясь запихнуть расползающиеся вещи обратно в сломанный чемодан. Руки замёрзли, тонкий домашний халат не спасал от сквозняка, гулявшего по подъезду. Мимо прошёл сосед с верхнего этажа, выносивший мусор. Он бросил на них быстрый, любопытный взгляд, но ничего не спросил, лишь ускорил шаг. Оля почувствовала, как её щёки заливает горячий стыд.
Часы шли. Шум в подъезде затих, жильцы угомонились. За дверью их квартиры погас свет в коридоре. Они остались одни в полумраке, освещаемые лишь тусклой лампочкой над лифтом.
— Ну и что нам теперь делать? — шёпотом спросила Оля, обращаясь скорее к себе, чем к матери.
— Что-что… Сидеть! Ждать, пока этот негодяй одумается! — злобно ответила Марина Семёновна, кутаясь в свой пуховик, который до этого валялся на полу. Она устроилась на чемодане, как на троне поверженного монарха.
Ночь тянулась бесконечно. Холод пробирал до костей. Оля села на ступеньку, поджав под себя ноги. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. В голове не было слёз или жалости к себе, только гулкая, выматывающая пустота и один-единственный вопрос: как они до этого дошли? Она вспоминала невозмутимое лицо Антона, когда он вышвыривал их вещи. В его глазах не было гнева. Там было что-то другое, гораздо хуже — окончательное, бесповоротное решение.
Утром их разбудил резкий звук. Внутри квартиры заработал кофейный аппарат. Потом послышался шум воды в душе. Эти обыденные, мирные звуки жизни казались сейчас издевательством. Они сидели молча, две помятые, замёрзшие женщины, и слушали, как их муж и зять собирается на работу.
Наконец, в замке со скрежетом повернулся ключ. Сначала один оборот, потом второй. Дверь распахнулась. На пороге стоял Антон. Чисто выбритый, в свежей рубашке и брюках, с сумкой через плечо. Он выглядел отдохнувшим, хотя тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь, проведённую за разбором бумаг. Он обвёл их тяжёлым, холодным взглядом и, не выказав ни капли сочувствия, просто шагнул в сторону, освобождая проход.
— Заходите.
Они вошли в квартиру, как два призрака, прокравшиеся из холодного небытия в мир тепла и запахов. Воздух здесь был густым и сонным, пахло свежесваренным кофе. Оля почувствовала, как тепло от пола через тонкие подошвы тапочек начинает проникать в её онемевшие ступни, и это ощущение было почти болезненным. Она зябко повела плечами, всё ещё не в силах поверить, что этот ад в подъезде закончился. Марина Семёновна вошла следом, с лицом, искажённым от гнева и унижения, готовая немедленно продолжить битву. Но Антон не дал ей и рта раскрыть. Он просто стоял в коридоре, глядя на них сверху вниз, и когда они обе оказались внутри, произнёс это ровным, лишённым всяких эмоций голосом:
— Сегодня же, чтобы твоя мама уехала из нашей квартиры! Если этого не произойдёт, то вы обе покинете этот дом, дорогая моя! Больше я предупреждать не стану!
Это было сказано негромко, но каждое слово ударило, как хлыст. Марина Семёновна, ожидавшая чего угодно — криков, упрёков, извинений, — на секунду застыла, а потом её прорвало.
— Да ты… ты чудовище! Ты нас на холоде целую ночь продержал! На голом полу! А теперь условия ставишь?! Олечка, ты слышишь, что он говорит?! Он твою родную мать, которая ему борщи варила и уют наводила, вышвыривает на улицу!
Антон даже не повернул головы в её сторону. Его взгляд был прикован к жене. Он ждал. Это был не вопрос, не предложение. Это был факт, с которым Оле предстояло либо согласиться, либо исчезнуть из этой квартиры вместе с матерью.
И в этот момент Оля посмотрела на них обоих. На свою мать — с её вечной правотой, с её неуёмной энергией, которая разрушала всё, к чему прикасалась, маскируясь под заботу. И на своего мужа — холодного, жестокого в своей правоте, но человека, который только что провёл чёткую черту. Черту, за которой был либо их дом, либо ничего. Она вспомнила холодный кафель под ногами, стыдливый взгляд соседа, бесконечные часы в подъезде, которые показались ей вечностью. Она поняла, что это не просто скандал из-за разобранного стола. Это был конец. Конец её прежней жизни, где она пыталась усидеть на двух стульях.
— Мама, — сказала она тихо, но так твёрдо, как не говорила никогда в жизни. — Собирай вещи.
Марина Семёновна осеклась на полуслове. Она уставилась на дочь так, будто та заговорила на иностранном языке.
— Что? Олечка, ты в своём уме? Ты его сторону принимаешь после всего, что он сделал? Он нас унизил!
— Я принимаю сторону своего дома, — отрезала Оля, чувствуя, как внутри неё что-то каменеет. — Ты всё испортила, мама. Всё. Твоя помощь… она нас чуть не уничтожила. Пожалуйста, просто собирайся.
— Я?! Я испортила?! — взвизгнула Марина Семёновна, её лицо побагровело. — Да я о тебе заботилась! Я тебе помочь приехала, неблагодарная! А ты… ты меня предаёшь из-за этого мужлана!
Антон молча наблюдал за этой сценой, прислонившись к стене. Он не вмешивался. Это была уже не его битва.
Оля не стала больше спорить. Она молча вышла на лестничную клетку. Там, на полу, валялся их позор — сломанный чемодан и разбросанная одежда. Она брезгливо, двумя пальцами, начала поднимать вещи и комками запихивать их обратно. Она не складывала, а именно запихивала — платье, кофту, сапоги. Она затащила искалеченный чемодан в коридор, поставила его у ног матери и открыла входную дверь.
— Я вызову тебе такси.
Марина Семёновна смотрела на дочь широко раскрытыми глазами, в которых плескались неверие и ярость. Она поняла, что проиграла. Проиграла не зятю, а собственной дочери. Не сказав больше ни слова, она схватила свой пуховик, накинула его на плечи и, пнув ногой чемодан, вышла за порог. Она не обернулась.
Оля закрыла за ней дверь. В квартире стало тихо. Антон оттолкнулся от стены. Он посмотрел на жену, на её бледное, решительное лицо. В его взгляде не было ни тепла, ни злорадства. Только констатация факта.
— Я на работу, — сказал он и, взяв свою сумку, вышел.
Щёлкнул замок. Оля осталась одна посреди коридора. Тишина давила на уши. Она медленно обвела взглядом свою квартиру, которая вдруг показалась ей чужой и пустой. Она победила. Но ощущения победы не было…
