Если бы Полина знала, что эта двушка в центре Москвы обойдётся ей дороже виллы в Ницце, она бы, может, и раздумала. Хотя… нет. Полина из тех женщин, которые сначала делают, а потом уже делают выводы. Причём громко. С матом и адвокатом.
Подарок на 45-летие — квартира. Себе. От себя. Потому что заслужила. Работала, пахала, тянула бизнес, лечила больную мать, платила ипотеку за бывшего мужа и алименты — за него же. И вот — всё, решила. Купила.
Проблема была в том, что через год после новоселья она зачем-то решила выйти замуж.
— Андрей казался… — думала она теперь, попивая холодный кофе на краю огромной кухни с мраморной столешницей. — Казался. Всё они сначала кажутся.
Он был младше. Всего на четыре года, но, как теперь казалось, на четыреста мозгов. Красивый, вежливый, «понимающий» — пока не съехался. Потом началось:
— Почему у тебя ножи в ящике не по размеру лежат? — спрашивал он однажды, серьезно так, как будто проводил контроль в СИЗО.
— Почему ты не покупаешь гречку? Гречка же — основа!
— Почему у тебя в шкафу всё чёрное? Ты что, ведьма?
Всё бы ничего. Но к Андрею прилагалась мама. Валентина Петровна. Пенсионерка с лицом королевы на коронации и голосом прокурора.
Она сразу поставила Полину в известность:
— Я к вам переезжать не собираюсь. У меня сил нет на ваши закидоны. Но ключик-то мне дайте. Мало ли что.
И ключик дали. Потому что Андрей настоял. Потому что «мама старенькая». Ага. Старенькая. С такой хваткой, что Плющенко обзавидовался бы.
Первые полгода было терпимо. Валентина Петровна приходила по воскресеньям. С пакетами, полными дешёвых сосисок, и укором в глазах.
— Ну вот ты же умная женщина, Полина. А холодильник пустой. Всё на бизнес, да на бизнес. А семья? Где у вас тут уголочек для семьи?
Полина пыталась сдерживаться. Потому что взрослый человек. Потому что умная. Потому что хотела быть выше этого.
Но однажды Валентина Петровна пришла без звонка. С дежурной фразой:
— Дверь не заперта была, как ни странно.
И застала Полину в халате, в маске на лице и с бокалом шампанского. Одна. Просто одна. Без Андрея. Потому что у него был «теннис».
— Одна? — глаза Валентины Петровны сузились, как будто она только что увидела внука с серёжкой в ухе. — А Андрей где?
— У него секция. Сказал, задержится, — спокойно ответила Полина, вытирая руки полотенцем.
— Ага… — Валентина Петровна присела на диван, как будто села в трон. — А ты шампанское пьёшь… одна… В халате… Без мужа.
— Валентина Петровна, вы что-то хотите сказать?
— Я? Да что вы! Я просто… наблюдаю. Знаете, у нас в доме на третьем этаже такая же была. Всё по субботам в халате. А потом мужа из дома выгнала. А теперь там — сдаётся квартира. Почасово.
Полина вздохнула и ушла в спальню. Потому что знала: сейчас начнётся пассивная агрессия. Или активная. Или обо всё сразу.
И началось.
Через месяц Андрей стал приносить в дом коробки. Валентина Петровна «временно переезжала к ним». Потому что «в её квартире делали ремонт».
— Это временно, Полина, — говорил Андрей, даже не глядя ей в глаза. — Мама пару недель поживёт. Ну не на улице же ей быть. Ей там плитку меняют.
— А что, тебе сложно было спросить меня? — спокойно поинтересовалась Полина, стараясь не броситься на него с вешалкой.
— Ну я же знал, ты против будешь. А она — моя мать!
— А эта квартира — МОЯ, — отчеканила Полина, — и тут не барак, извините, чтобы устраивать коммуналку.
С этого дня у Валентины Петровны началась новая фаза жизни: «Как сделать Полину виноватой за всё».
Она готовила «полноценные обеды», хотя Полина просила не трогать плиту.
Она переставила все кастрюли.
Она спала в гостевой, но умудрялась «случайно» попадать в спальню.
Она тайком гладила рубашки сына. Прямо в девять утра, когда Полина вела онлайн-планёрку с китайскими партнёрами.
— Это уже не жизнь. Это сериал «Как я потеряла терпение». И квартиру, — писала Полина своей подруге в WhatsApp.
Апогей наступил в тот вечер, когда Полина вернулась домой раньше обычного.
И застала Андрея в ванной. С телефоном. И… с включённым видео. Видео, где он, мягко говоря, не совсем был один. И не совсем был трезв.
— Ну ты что, подглядываешь? — обернулся он с фальшивой улыбкой. — Это просто… шутка. С пацанами. Переслали…
— Пацаны, да? — Полина спокойно подошла к стиральной машине. — Ты хоть знаешь, что за этими пацанами в следующем видео — твоя бывшая?
Он замер.
И тут в ванную вошла Валентина Петровна.
— Я знала. Я знала, что ты всё испортишь! — кричала она, указывая на Полину. — У тебя взгляд хищный, холодный! Я с первого дня видела: ты — стерва!
Полина стояла спокойно. Как шеф на совещании, где кто-то только что предложил сменить её на стажёра.
— Валентина Петровна, вы можете остаться в этой квартире.
— Вот и прекрасно! — обрадовалась та.
— Но только с вашим сыном. А я — ухожу. Но не одна. Я с юристом. У меня брачный договор. И вы тут… временно.
— Это что ещё за шантаж?
— Это — жизнь. Добро пожаловать.
Полина хлопнула дверью и ушла.
Прошло три недели после громкого хлопка дверью. В квартире снова пахло «ароматом уюта» от Валентины Петровны, но теперь он был приправлен тревогой, как старый суп в пятницу вечером. Полина — ушла. Но оставила после себя не только мрамор и брачный договор, но и желание у свекрови устроить маленькую войну за квадратные метры.
— Они не знают, с кем связались, — думала Полина, набирая номер юриста. — Я не из тех, кто сдаёт позиции. Я из тех, кто их продаёт. По рыночной цене.
Юрист оказался резким, как чёрный кофе в махмурное утро:
— Полина Олеговна, квартира оформлена на вас, брачный договор составлен корректно. Но есть нюанс — Андрей успел зарегистрироваться по месту жительства, а его мама — временно.
— И что это значит? Что мне теперь с ними жить до пенсии?
— Это значит, что выписать их будет возможно только через суд. Или — добровольно, если у них проснётся совесть. Хотя… звучит, как фантастика, согласен.
Совесть у Валентины Петровны действительно была. Но исключительно по отношению к себе.
В это время в квартире №28 шла новая реальность — «Дом-2. Пенсионерское». Андрей был дома. Валентина Петровна — дома. Только хозяйка квартиры — временно в апартаментах, арендованных через подругу.
— Почему ты её не возвращаешь? — с недовольством спросила Валентина Петровна сына. — Она же женщина! Вся в чувствах, значит, поддаётся на разговор. Позови. Попроси. Приползай, наконец. Ты ж мужик.
— Мам, у неё юрист. И адвокат. И, вообще, она меня из дома выгнала.
— Не из дома. Из её квартиры! — отчеканила свекровь, вытирая пыль с уже третий раз переставленного кресла. — Надо было раньше оформлять всё. Пока она влюблённая бегала. А теперь — на тебе! Ротвейлер в пиджаке!
— Мам, ну не до смеха, — Андрей вяло наливал себе чай. — У меня даже ключи не от всего…
— Так надо было с самого начала быть умнее! А не скакать по теннисам и фотомоделям! Хотя кого я учу…
А Полина в это время — не скучала. Она не плакала в подушку. Она не слушала «Аллу» под вино. Она с утра до вечера сидела с юристом, собирала бумаги, писала иски и консультировалась. Удивительное дело — на войне и бизнесмен становится человеком.
В один из дней ей пришло письмо. Рекомендательное. От Валентины Петровны. На WhatsApp:
«Если вы хотите быть несчастной, уверенной в себе и без потомства — Полина вам подойдёт! Контролирующая, эгоистичная, с маниакальной страстью к порядку. Способна разрушить семью за один вечер. Подходит для мужчин без хребта и амбиций. Сын — не подходит!»
Полина прочитала. Улыбнулась. И переслала адвокату.
— Отлично, — прокомментировал юрист. — Это будет полезно в деле. Мы добавим этот текст как доказательство давления и клеветы.
— Как хорошо, что у неё палец быстрый, а мозг медленный, — хмыкнула Полина. — А у сына вообще — на паузе.
Андрей, между тем, не сидел сложа руки. Он звонил Полине. По ночам. По утрам. По привычке. Потому что, оказывается, стирка, еда и коммуналка не делают себя сами.
— Полина, ну чего ты, как чужая? Давай просто поговорим.
— Мы говорили. Когда я спрашивала, почему ты скидываешь деньги «на карту Маши» каждую неделю. Помнишь Машу?
— Это не то, что ты думаешь!
— Я думаю, что ты — идиот. И подтверждения у меня в мессенджерах. Со скринами. И видео. Ты хочешь поговорить или подписать бумаги?
— Мне мама говорит, ты всё равно никого не найдёшь. Кто захочет тебя — с твоим характером и бизнесом?
— Ну, скажи ей, что у меня очередь. Просто я продаю билеты только по паспорту. А ей — не светит.
Наступил день суда.
В холле городского суда сидели трое: Полина — спокойная, в деловом костюме, с папкой документов; Андрей — в джинсах и с потухшими глазами; и Валентина Петровна — с термосом и взглядом, как будто она — мать Тереза, которую не пустили в монастырь.
— Я просто хочу, чтобы справедливость восторжествовала, — шептала Валентина Петровна журналистке, которая случайно оказалась в том же зале и узнала Полину как бизнесвумен с конференции. — Я женщина. Сын — мужчина. А она — акула в юбке. Без семьи. Без материнского инстинкта…
— Вы подали встречный иск? — повернулась к ней Полина, с улыбкой. — За моральный ущерб, я надеюсь?
— А ты злая, Полина. Злая и одинокая.
— А вы — хитрая и с подругами в поликлинике. Давайте не будем сравнивать опыт.
Суд был долгий. Аргументы летали, как тапки на семейной ссоре. Полина держалась. Её адвокат блестел. Адвокат Андрея больше молчал. К концу слушания судья устало снял очки:
— Учитывая представленные документы, брачный договор, право собственности, регистрационные данные… проживание Валентины Петровны не имеет оснований продолжаться. Выселение признано законным. Восстановить доступ Полине Олеговне. Иск удовлетворён.
— Это ещё не конец! — выкрикнула Валентина Петровна с места. — Мы подадим апелляцию! Мы вернёмся! Мы… мы…
— Вы успокойтесь, Валентина Петровна, — устало сказал судья. — Это суд, не ток-шоу.
На выходе из зала Полина столкнулась с мужчиной. Лет сорока восьми. Кожаная папка, уверенный взгляд. Оказалось — тоже адвокат. Вёл соседнее дело. Они столкнулись, как бывает — неудачно, но интересно.
— Вы — Полина? — спросил он, поправляя документы. — Вы только что сделали моё утро. Я смотрел часть заседания. Это было… сильно.
— А вы?
— А я — Михаил. И мне кажется, вы заслужили ужин. Или хотя бы кофе. Без свекрови.
— А у вас мать где живёт?
— В Томске. И на своём.
— Тогда… кофе. Но без брачного договора.
И они ушли. Медленно. Молча. Но с чем-то похожим на начало.
Полина не любила сентябрь. Месяц — как бывший муж: вроде ещё тёплый, но уже мерзкий. Осенний воздух пах старостью, мокрыми кроссовками и решениями, которые надо было принимать ещё весной.
Прошло два месяца с суда. Андрей исчез — то ли прятался, то ли строил новую жизнь на чужом диване. Валентина Петровна исчезать не собиралась.
Она подала новый иск.
На сей раз — о признании себя иждивенкой. И требовала не только пожизненного права проживания в квартире, но и… доли. Потому что, как гласило её заявление:
«Я — мать. А мать — святая. И за сына я жила, и ради него страдала. А квартира — как память. И вообще, она там стены перекрасила на мои деньги!»
Полина долго смотрела на это заявление. Потом молча встала. Выпила полчашки кофе. И сказала в пустоту:
— Уничтожить. Полностью. По закону. Без истерик.
Адвокат Михаил только хмыкнул:
— С такой речью вам в Думу, а не в суд.
— Меня туда не возьмут. Там свекрови со всех сторон.
С Михаилом у них как-то всё само собой пошло. Без театра. Без «встретились и упали в любовь». Он просто оказался рядом, когда она была на пепле. А потом остался, когда уже снова был огонь. Не торопился, не лез с советами, не разглядывал её счета.
Вечерами они сидели на кухне, обсуждали дела, слушали тишину. Иногда касались руками. Иногда — не надо было.
— Я не хочу снова ошибиться, — как-то сказала Полина, — у меня уже аллергия на фамилии. Даже свою хочу сменить.
— Тогда просто останься собой, — ответил он. — Мне и так — норм.
Но норм было недолго.
Через неделю позвонил Андрей.
— Мне нужно увидеться. Срочно. Не из-за нас. Из-за мамы.
— Мамы? Она что — завещание написала на меня?
— Нет… У неё рак. Поздняя стадия.
Тишина. Такая, в которой слышно, как сердце хлопает дверью.
— И что ты хочешь? — тихо спросила Полина. — Я её не лечила и не травила.
— Она хочет с тобой поговорить. У неё осталась одна цель — эта квартира. И… она говорит, что готова её тебе подарить, если ты…
— Если я что?
— Если ты с ней просто поговоришь. Один раз. Как женщина с женщиной.
Это была ловушка. Или спектакль. Или… что-то ещё. Но Полина пошла.
Она пришла в хоспис. Валентина Петровна лежала под одеялом, как в коробке, которую забыли распаковать. Лицо — меньше, взгляд — слабее. Но глаза всё те же. Упрямые. Жёсткие. Как будто даже болезнь она контролирует по расписанию.
— Ну здравствуй, акула, — хрипло сказала свекровь.
— Здравствуй, родная, — сдержанно улыбнулась Полина. — Смотрю, ещё можешь ругаться. Значит, не всё потеряно.
— Не обольщайся. Просто решила перед смертью расставить точки.
— Сначала ты ставила запятые. В суде.
— Там была война. Теперь у нас… перемирие. Надолго ли — не знаю. Я ведь… не железная.
— Вы никогда не были железной, Валентина Петровна. Вы были… тефлоновой. С вас всё скатывалось. Ответственность, чувство вины, приличие.
— Ха! — свекровь закашлялась. — Ты не меняешься. Всё умная. Всё правильная. Но знаешь… ты была не так уж и плоха. Просто слишком ты сильная. А я таких не перевариваю. Я ведь думала — ты сдохнешь, когда Андрюшка тебе изменит. А ты… поднялась. Выгнала. И не скисла.
— Спасибо за тост, Валентина Петровна. Или это эпитафия?
— Не. Это предложение. Забирай квартиру. Полностью. Я отказ напишу. Всё заверим. Но ты… сходи со мной на кладбище. К моему мужу. Он там один. Мне как-то не по себе. А с тобой — будет кому ворчать.
— Вам не кажется, что вы всё ещё пытаетесь управлять чужими жизнями даже с одного метра под землёй?
— Мне кажется. Но ты — единственная баба, которая мне достойно ответила. Даже невестки до тебя были… как пельмени. Мокрые.
Полина вздохнула. Села на стул рядом. Посмотрела на неё. Не как на врага. А как на… женщину. Которую обманули гормоны, время и сын.
— Я схожу. С вами. Но не потому, что вы просите. А потому что я больше не хочу ничего тащить. Ни обиды. Ни злость. Ни суд. Ни квартиру. Я просто хочу поставить точку. Как вы хотели. Вот и поставим.
Через неделю Валентина Петровна умерла. Без трагедий. Без шоу. Просто ушла. Крепко, как засыпает человек, который больше не спорит.
Полина получила квартиру. Без лишних исков. Без истерик. Михаил помог с документами. Потом остался.
Они не жили сразу вместе. Они просто чаще стали говорить о вещах, которые раньше Полина проглатывала. О будущем. О старости. О любви. Не как в кино. А как бывает после сорока пяти. Когда любовь — это не ужин при свечах, а кто кого вылечит быстрее.
В одну из ночей Полина стояла у окна. В квартире было тепло. По телевизору шла старая комедия. Михаил лежал с книгой. Она повернулась и вдруг спросила:
— А если бы я тогда не подала в суд? Осталась бы? Простила?
— Ты? — усмехнулся он. — Ты бы сдохла от скуки через неделю. Ты ведь — не жена. Ты генерал.
Она усмехнулась.
Потом подошла. Села рядом.
— А ты кто?
— А я? Я — тот, кто прикроет тебя на войне. Или уберёт тело. Смотря по ситуации.
И она вдруг поняла:
Свобода — это не одиночество. Свобода — это когда рядом тот, кто не требует уступок. А просто идёт рядом. И не мешает идти вперёд.
