— Игорь, денег нет.
Звук, доносившийся из трубки, был слегка приглушён, сквозь него пробивался привычный офисный фон: приглушённый стук клавиш, обрывки чужих, неразличимых фраз.
— О каких деньгах ты говоришь, Марина? Что случилось?
Марина находилась посреди их совершенно новой, пока ещё пустой гостиной. Воздух здесь был тяжёлым от запаха свежей шпаклёвки и строительного грунта. Этот аромат, который всего час назад казался ей воплощением их общего будущего, теперь внезапно наполнился неприятной, горькой нотой. Взгляд её был прикован к настежь открытому ящику комода, что стоял в спальне. Наверху лежала аккуратная стопка чистого постельного белья — она нарочно положила его, чтобы спрятать под ним плотный конверт белого цвета. Теперь на ткани виднелась лишь слабая вмятина. Там, где была солидная сумма, теперь зияла абсолютная пустота.
— Тех, что мы отложили на ремонт. Которые лежали здесь, в комоде. Здесь только что была Ирина.
Последние слова она произнесла без всякого выражения, просто как сухую, неопровержимую истину. Как будто сообщила ему, что на улице внезапно пошёл град. На том конце линии на мгновение воцарилась тишина, а затем тон мужа резко изменился: в нём появились стальные, защитные нотки.
— Погоди, ты хочешь сказать, что это Ирина их забрала? Ты вообще в своём уме? Это просто невозможно.
Марина еле заметно усмехнулась, не издав при этом ни звука. Только уголки её губ непроизвольно дрогнули в безрадостной гримасе. Конечно, не могла. Непорочная Ирина. Она живо вспомнила, как его сестра всего час назад ходила по их квартире, восхищённо цокая языком. «Ой, Мариночка, какая же у вас тут красота в итоге получится! А спальню покажешь? Где она у вас, покажи!» И эта её излишняя суетливость, эти бегающие, словно пойманные, глаза, которые Марина тогда списала на обычную манеру поведения Ирины. Она чётко помнила, как отвлеклась буквально на пару минут, чтобы принять и подписать накладную на доставку строительных материалов у курьера, оставив Ирину одну в спальне. «Я тут у тебя на край кровати присяду, что-то ноги совсем гудят».
— Игорь, кроме неё, здесь не появлялся никто. Вообще ни души. Я проверила сразу же, как только она ушла. Конверт был под бельём. Теперь его нет. А её мобильный внезапно не отвечает. Этого тебе недостаточно?
Он снова умолк. Марина слышала его тяжёлое, прерывистое дыхание прямо в телефонную трубку. Она ждала от него возмущения, праведного гнева, обещаний немедленно приехать и жёстко разобраться в ситуации. Она была готова к чему угодно, но только не к тому, что он произнёс после этой затянувшейся паузы. Его голос стал тихим, полным вины и в то же время попытки найти оправдание.
— Послушай, ну… если это действительно так… значит, ей, скорее всего, просто очень нужны были эти деньги. Иначе она бы точно не осмелилась на такой поступок.
Горячая, клокочущая лава в её груди не вырвалась наружу криком. Она застыла моментально. Превратилась в ровный, тяжёлый, ледяной кусок вулканического стекла. Вся картина стала предельно ясна. Настоящая проблема была не в Ирине. Проблема заключалась в нём. В его безоговорочной готовности принести в жертву их общее, с таким трудом спланированное будущее, их мечту, ради инфантильной веры в непогрешимость своей младшей сестры. Он сделал свой выбор. Прямо сейчас. Вот этим своим нелепым, лепетным оправданием.
— Значит, ей было нужно, — повторила она, но это уже не звучало как вопрос. Это была мрачная, окончательная констатация факта.
— Ну… похоже, что да, — неуверенно подтвердил он, уже сожалея о своих словах, но не находя в себе сил, чтобы взять их обратно.
— Отлично. Мне тоже сейчас кое-что крайне необходимо.
Она нажала кнопку отбоя, не дослушав его растерянное: «Марина, постой!». Её движения приобрели точность и были совершенно лишены эмоций. Она направилась к столу, где стоял её ноутбук, и резко подняла крышку. Экран осветил её лицо, непроницаемое, словно маска. Несколько быстрых щелчков мышью. Сайт бесплатных объявлений. Кнопка «Разместить объявление». Она отыскала в телефоне снимок, который Игорь присылал ей пару месяцев назад — он сам, сияющий от гордости, на фоне огромных стеллажей, заполненных его виниловой коллекцией. Его настоящее сокровище. Его «душа», как он любил повторять.
Заголовок: «Масштабная коллекция винила. Рок, джаз, классика. Редкие иностранные издания».
А в описании она напечатала, выбивая каждую букву, словно заколачивая гвоздь: «Срочная продажа в связи с острой необходимостью покрыть долги родственников. Цена — ровно двести тысяч гривен. Без торга».
Она сделала снимок экрана с готовым объявлением. Открыла их чат с Игорем. Прикрепила изображение. И добавила короткую, но ёмкую подпись, прежде чем нажать кнопку «отправить».
«Помогаю твоей сестре. Как могу».
Прошло не более двадцати минут. Марина даже не успела допить остывший чай. Она сидела за временным кухонным столом, сооружённым из двух строительных козел и листа ДСП, когда в замке раздался скрежет ключа. Не так, как обычно, плавно и мягко, а с яростным, царапающим рывком, будто кто-то пытался вскрыть входную дверь, как консервную банку. Дверь распахнулась, и в проёме возник Игорь.
Он не стал снимать куртку. В одной руке он крепко сжимал телефон, экран которого светился призрачным светом отправленного ею скриншота. Лицо его залила густая багровая краска, от висков и до самого подбородка. Он был похож на разъярённого быка, которому показали красную тряпку, готового нестись вперёд, сметая все преграды.
— Ты что вообще делаешь?! — он не кричал. Он выдохнул это сквозь сжатые зубы, и от этого приглушённого шёпота веяло куда большей угрозой, чем от любого громкого крика.
Марина медленно поставила свою чашку на стол. Она не встала, не проявила ни малейшего намёка на беспокойство или страх. Она посмотрела на него так, будто перед ней стоял назойливый коммивояжёр, вломившийся без всякого приглашения.
— Я закрываю финансовую дыру, — её голос был холодным и абсолютно ровным, словно гладкая поверхность замёрзшего озера. — Ту самую, которая внезапно образовалась в нашем общем бюджете час назад.
— Какую дыру?! Ты продаёшь мою коллекцию! Мою! — он ткнул пальцем сначала в телефон, а затем себе в грудь. — Ты хоть отдаёшь себе отчёт, что это такое? Я собирал её целых пятнадцать лет! Там есть пластинки, которые я с огромным трудом выменивал, специально заказывал из-за границы, которые сегодня больше нигде не найти! Это не просто какой-то кусок винила! Это, чёрт возьми, моя жизнь!
Он сделал шаг в её сторону, и она впервые ощутила исходящую от него физическую угрозу. Но её лицо оставалось совершенно непроницаемым.
— Твоя жизнь, Игорь, сейчас стоит на этих стеллажах, собирает пыль и занимает полезное место. А наша общая жизнь — это вот эти голые стены, которые ты видишь. Твои драгоценные воспоминания, запечатанные в картонные конверты, не помогут нам залить стяжку и не поклеят обои. А двести тысяч гривен, которые ты так легко списал на своё «ей было очень надо», — поклеют. И зальют. И даже на новую сантехнику ещё останется.
Он замер, поражённый подобным цинизмом. Он ожидал слёз, возможно, истерики, упрёков — всего того, к чему он давно привык и на что умел легко реагировать. Но он совершенно не был готов к этой ледяной, бухгалтерской логике, которая превращала его сокровище в простую, неэмоциональную строчку в ведомости активов.
— Это не одно и то же! Деньги всегда можно заработать! А это… это уникальные вещи! Это подлинное искусство!
— Великолепно, — кивнула Марина. — Искусство — прекрасный товар. Я просто трансформирую один вид актива в другой. Тот, который на данный момент является более ликвидным. Я могла бы выставить на продажу твою машину, но это, несомненно, заняло бы куда больше времени. Пластинки — идеальный вариант. Их заберут очень быстро. Особенно по такой низкой цене.
Игорь смотрел на неё, и в его глазах ярость начала смешиваться с полным непониманием. Он как будто отчаянно пытался разглядеть за этой холодной маской спокойствия ту женщину, которую он так хорошо знал. И не находил. Он вдруг отчётливо понял, что все его доводы о душе, о памяти, о нематериальной ценности разбиваются об эту стену, словно мелкий горох. Говорить было бессмысленно. Нужно было действовать.
— Я сейчас сам это удалю, — процедил он сквозь зубы, бросая свой телефон на столешницу. Он рванул к рюкзаку, который сам же перед этим швырнул в угол, вытащил оттуда свой ноутбук и, почти не целясь, воткнул штекер питания в розетку.
— Не получится, — сказала она ему в спину.
Он замер, не оборачиваясь.
— Что значит «не получится»?
— Пароли я сменила, — произнесла она всё тем же ровным тоном патологоанатома, констатирующего факт смерти. — И от самого сайта объявлений, и от электронной почты, к которой он надёжно привязан. Я ведь отлично знаю все твои «секретные» вопросы. Девичья фамилия матери, кличка первой собаки… Всё слишком банально и предсказуемо.
Игорь медленно развернулся. Ярость на его лице постепенно уступила место чему-то, очень похожему на отчаяние. Он оказался в ловушке. В своей собственной, пока ещё не отремонтированной квартире. Он посмотрел на неё, и в его взгляде читался только один немой вопрос: «За что?»
— Объявление будет висеть ровно до тех пор, пока на нашем счёте не появится нужная сумма, — Марина встала и взяла свою чашку, чтобы отнести её в раковину. — Либо от реального покупателя, либо от твоей сестры. Выбирай. Ты же уверен, что ей было так уж необходимо. Вот и реши теперь, чья нужда для тебя важнее. Её или твоя.
Игорь стоял посреди комнаты, словно из него выпустили весь воздух. Вся его ярость, вся бычья энергия, с которой он только что ворвался в квартиру, иссякла, разбившись о непробиваемое спокойствие Марины. Он смотрел на свой бесполезный ноутбук, на её холодное лицо, и понимал, что проиграл первый, но решающий раунд. Однако, война не была завершена. Он вытащил из кармана телефон и, не глядя на жену, вышел на лоджию, плотно притворив за собой стеклянную дверь. Он не хотел, чтобы она слышала этот разговор.
Марина наблюдала за ним сквозь стекло. Она видела, как он сначала сжимал телефон в руке, будто пытаясь его раздавить, как нервно ходил из угла в угол. Потом он вдруг замер, прижал трубку к уху. Его плечи опустились. Напряжённая спина расслабилась. Он начал что-то говорить — тихо, с интонациями, полными стремления успокоить. Он кивал головой, хотя его собеседник не мог этого видеть. Марина не слышала ни единого слова, но прекрасно понимала, что именно происходит. Ей даже не нужно было гадать. Пьеса была стара как мир: сначала отрицание, потом неизбежный гнев, а теперь — смиренное принятие и оправдание. Ирина, конечно, плакала в трубку, а её брат, её бессменный защитник, таял, превращаясь из обманутого мужа в бесконечно сочувствующего родственника.
Через десять минут он вернулся. На его лице больше не было ни следов ярости, ни отчаяния. Он выглядел… просветлённым. Словно ему открылась некая высшая, философская истина, которая должна была всё объяснить и всех примирить. Он подошёл к ней, и в его глазах была почти неприкрытая мольба.
— Марин, я всё детально выяснил. Это не совсем то, что ты себе надумала. Всё гораздо, гораздо сложнее.
Она молча смотрела на него, ожидая кульминации этого спектакля.
— В общем, это было не для себя. Она влезла в какую-то очень плохую историю из-за своей подруги. Та заняла деньги у каких-то совершенно отбитых людей, а потом просто исчезла. И эти люди… они пришли уже к Ирине. Потому что она была поручителем, или что-то вроде того. Они ей открыто угрожали, понимаешь? Сказали, что если сегодня до вечера денег не будет, то… ну, в общем, ты сама понимаешь, что. Она была в настоящей панике. Она не знала, что ей делать. Она хотела позвонить мне, но сильно испугалась, что я ей не поверю. Она увидела наш конверт и просто… сорвалась. От чистой безысходности. Она всё вернёт, она клянётся. Как только у неё появится малейшая возможность.
Он завершил свою тираду и посмотрел на неё с надеждой. Он ждал, что сейчас лёд на её лице неизбежно треснет, что она ахнет от сочувствия к несчастной Ирине, и они вместе начнут думать, как им спасти эту заблудшую душу.
Марина долго молчала, глядя ему прямо в глаза. Она смотрела на него так, как опытный врач смотрит на пациента, который с упоением рассказывает о пользе лечения подорожником при сильном внутреннем кровотечении. В её взгляде не было ни капли злости. Была только странная смесь глубокой жалости и острой брезгливости.
— И ты в это, правда, поверил? — спросила она тихо, почти безэмоционально.
— Это чистая правда! Она же плакала, она…
— Игорь, — перебила она его, и в её голосе внезапно звякнул металл. — Твоя сестра, которая не может удержаться ни на одной работе дольше трёх месяцев, потому что её отовсюду выгоняют за чудовищную лень и постоянное враньё. Которая полгода назад заняла у нас двадцать тысяч гривен на «горящую путёвку для мамы» и спустила их на ненужные шмотки. Эта самая сестра рассказывает тебе байку прямиком из криминального сериала девяностых, а ты стоишь передо мной и пересказываешь мне этот бред с совершенно серьёзным лицом?
— Это не бред! Ты просто её никогда не любила, вот и всё! Ты ищешь удобный повод…
— Я ищу повод? — она сделала шаг к нему, и он невольно отступил. — Ты сейчас стоишь посреди нашей общей квартиры, в которую мы вложили абсолютно всё, что у нас было. Стоишь и защищаешь воровку, которая украла у нас двести тысяч гривен. Не у меня лично, Игорь. У нас с тобой. У своей собственной семьи. И ты предлагаешь мне войти в её ужасное положение?
— Мы обязаны ей помочь! Она ведь не чужой человек!
Вот это и стало последней, решающей каплей. Момент, когда количественные изменения окончательно перешли в качественные. Марина посмотрела ему за спину, на входную дверь, потом снова на него. Её лицо превратилось в настоящий камень.
— Пусть только твоя сестра ещё раз посмеет показаться перед нашей дверью, и она будет все ступеньки вниз считать своей мордой! Я тебе это гарантирую!
Он хотел что-то резко возразить, закричать, что она не имеет никакого права, но в этот самый момент квартиру пронзила резкая, настойчивая трель телефонного звонка. Это был её телефон. Она, не отрывая от Игоря тяжёлого взгляда, достала его из кармана. На экране светился совершенно незнакомый номер. Она провела пальцем по дисплею и поднесла телефон к уху.
— Алло, добрый день, — её голос мгновенно стал деловым и подчёркнуто вежливым. — Да, я вас внимательно слушаю. Объявление по пластинкам… Да, оно актуально. Да, самовывоз. Район у нас новый, навигатор может немного путать, лучше я вам сброшу точную точку на карте, — Марина говорила в трубку ровным, почти весёлым голосом, будто обсуждала простую доставку пиццы.
Игорь застыл. Это было уже не гипотетическое объявление в интернете. Это был реальный человек. Настоящий покупатель, который прямо сейчас сядет в машину и приедет сюда, чтобы забрать, упаковать и увезти пятнадцать лет его жизни. Звук её спокойного голоса действовал на него, как скрежет металла по стеклу. Он бросился к ней, пытаясь вырвать из рук телефон.
— Положи трубку! Марина, я сказал, положи трубку! Ты просто спятила!
Она легко увернулась, отступив на шаг, и прикрыла микрофон ладонью, продолжая смотреть на него с ледяным, неприкрытым презрением.
— Я возвращаю наши деньги, Игорь. Раз уж их первоначальный защитник так легкомысленно и безответственно относится к нашему семейному бюджету.
— Это не деньги! Это не просто деньги! — он хрипел, его лицо исказилось от боли. — Ты не можешь вот так поступить! Мы всё решим, я поговорю с Ириной, мы найдём какой-то другой выход! Я возьму кредит, продам нашу машину, сделаю что угодно! Только останови это немедленно!
— Кредит? — она тихо, невесело рассмеялась, убрав ладонь от микрофона. — Чтобы мы потом несколько лет выплачивали долг за твою сестру-воровку? Чтобы я каждый месяц смотрела на выписку из банка и вспоминала, как ты её защищал? Нет уж, знаешь ли, спасибо. Мы решим эту проблему здесь и сейчас. Быстро и максимально эффективно.
Она снова поднесла телефон к уху.
— Простите, тут со связью были небольшие помехи. Да, конечно, коробки для перевозки лучше всего взять свои. У меня их, к сожалению, нет. Да, упаковать я вам помогу.
Каждое её слово было для него, как удар под дых. «Коробки для перевозки». «Упаковать помогу». Она говорила о его любимых пластинках так, будто это были старые, ненужные книги, которые нужно сдать в макулатуру. Он смотрел на неё, и в его голове билась только одна, страшная мысль: она точно не остановится. Для неё это было уже не просто дело денег. Это была публичная казнь. И казнят не Ирину. Казнят его самого.
— Ты разрушаешь нашу семью! Слышишь? Из-за проклятых бумажек!
— Нашу семью разрушила твоя сестра, когда засунула свою вороватую руку в наш дом, — отчеканила Марина, всё так же не отрывая взгляда от его глаз. — А ты её добиваешь, когда сознательно становишься на её сторону.
Она сделала паузу, прислушиваясь к словам собеседника в трубке, и её лицо снова стало вежливо-нейтральным.
— Хорошо. Я вас жду. Ровно через час. Адрес сейчас пришлю вам сообщением.
Она нажала кнопку отбоя. Всё. Точка невозврата была окончательно пройдена. Через час здесь будет совершенно чужой человек, который отдаст ей пачку денег и заберёт то, что было для Игоря гораздо важнее стен и мебели. Он замер, тяжело дыша. Крики закончились. Уговоры оказались совершенно бесполезны. Он проиграл. Она победила. Но если это действительно война, то победителей в ней быть не должно.
Пока она, отвернувшись, что-то быстро печатала в телефоне, отправляя адрес покупателю, Игорь молча развернулся и пошёл в другую комнату. Он двигался уже не как разъярённый бык, а как бездушный автомат, выполняющий заложенную в него программу. Его взгляд упал на угол, который Марина называла своей «творческой студией». Там стоял мольберт, а на нём — большая, почти законченная картина. Пейзаж, который она писала последние три месяца, готовясь к участию в местной, престижной выставке. Она так горела этой идеей, так искренне радовалась каждому удачному мазку кисти.
Он подошёл к стеллажу со стройматериалами. Взял в руки литровую жестяную банку с надписью «Растворитель». Открыл её. Резкий химический запах мгновенно ударил в нос.
Марина отправила сообщение и резко обернулась. Игорь стоял перед её картиной. В его руке была открытая банка. Их взгляды встретились. В его глазах не было больше ни злости, ни ярости. Там была только пустота и холодная, твёрдая, окончательная решимость. Он медленно, не говоря ни слова, наклонил банку.
Густая, маслянистая жидкость полилась на холст. Она не падала отдельными каплями, а стекала тяжёлой, прозрачной струёй. Ярко-синее небо мгновенно потемнело, съёжилось. Зелёная трава на переднем плане поплыла, смешиваясь с коричневой землёй в грязное, бесформенное месиво. Краски, которые она так тщательно подбирала, текли вниз уродливыми, бесцветными ручьями, обнажая белый, загрунтованный холст.
Он вылил всё, до последней, капли. Поставил пустую банку на пол.
Марина всё это время стояла совершенно молча и смотрела. Она не вскрикнула. Не бросилась к нему, чтобы остановить. Она просто смотрела, как на её глазах умирает её работа, её мечта, её несколько месяцев жизни, вложенных в этот труд. Когда последняя капля растворителя упала с нижнего края подрамника на пол, она перевела взгляд с уничтоженной картины на его лицо.
В квартире воцарилась абсолютная, гнетущая тишина, нарушаемая лишь негромким гудением холодильника. Резкий, едкий запах растворителя заполнил всю комнату, вытесняя остатки запаха новой квартиры и обещаний будущего ремонта. Он стирал не только краски с холста. Он стирал всё, что когда-либо было между ними…
Вот такой непростой, честно говоря, поворот событий. Марина, кажется, приняла невероятно жёсткое, но логичное решение, чтобы достучаться до Игоря, который так слепо защищал свою сестру. И его ответ — уничтожение её творчества — это просто душераздирающий акт отчаяния и мести.
Как вы считаете, дорогие читатели, была ли Марина права, поставив мужа перед таким жестоким выбором, или это было слишком далеко за пределами справедливой мести?
