Елена Григорьевна вошла в мою жизнь неожиданно, как весенняя простуда — вроде ничего страшного, а потом понимаешь, что это затянулось надолго.
Когда я разводилась с её сыном Андреем, думала, что больше не увижу эту женщину и не услышу её голос. Пять лет брака она держалась от нас на расстоянии, словно мы с сыном были временным раздражителем в её спокойной пенсионной жизни. Внука, Ваню, видела только на большие праздники, дарила ему дешёвые тетрадки для рисования или конфеты, у которых уже подходил срок годности.
Ваня, мой десятилетний сын, к бабушке не тянулся — дети лучше взрослых чувствуют равнодушие.
Потом случился развод. Андрей за последние два года брака стал чужим — грубым, отстранённым, равнодушным к нам с Ваней, вечно где-то пропадавшим. Денег домой не приносил, но тратил на себя без оглядки.
Спал на диване, уходил к друзьям на несколько дней, возвращался мрачный и раздражённый. С Ваней почти не разговаривал. Я терпела, пока не осознала — это навсегда. Ушла, забрав сына.
Жили мы в съёмной квартире в Харькове, так что я просто собрала вещи и уехала к маме. Пусть в однокомнатную, но подальше от бывшего мужа.
Елена Григорьевна позвонила через неделю после развода. Голос был тёплый, участливый:
— Ирочка, милая, как вы там? Как мой Ванечка?
Я удивилась. За всё время она ни разу не называла Ваню «моим Ванечкой». Обращалась к нему формально, как к чужому ребёнку.
— Спасибо, что спросили. Живём нормально.
— Ой, как же не спросить! Ванечка — мой внук, родная кровь. Ты держись, Ира. Мужчины, они такие… Мой Андрей с характером, непростой.
«Непростой характер» — это ещё мягко. Андрей к концу брака стал невыносим. Но тогда мне показалось трогательным, что мать пытается его оправдать.
— Если что, звони, не стесняйся, — добавила Елена Григорьевна. — Мы же теперь вдвоём Ваню воспитываем.
Я поблагодарила, хотя в душе сомневалась, что она серьёзно хочет помогать с внуком. Но слова были приятными.
Она стала звонить часто. Сначала раз в пару недель, потом чаще. Спрашивала про Ваню, интересовалась моей работой в больнице, жаловалась на здоровье. Рассказывала про Андрея — как живёт, что покупает, куда тратит деньги.
— Представляешь, колёса новые на машину поставил за десять тысяч гривен! — возмущалась она. — А мне на лекарства даёт с трудом, через споры.
— Тяжело на одну пенсию, — сочувствовала я.
— Ой, и не говори! Копейки эти пенсии. А цены растут! То с новой своей в ресторан пойдёт, то ещё куда. А про мать забывает.
Елена Григорьевна никогда прямо не говорила, что Андрей к ней плохо относится, но намёки были очевидны. Я верила — знала же своего бывшего. Эгоистом он был всегда, даже со мной и сыном не церемонился под конец. Алименты платил минимальные, о большем и слушать не хотел.
Разговоры тянулись часами. Она делилась новостями про соседей, цены в магазинах, свои болячки. Жаловалась на одиночество, на то, что Андрей редко заходит.
— А у вас как дела? — спрашивала я.
— Да какие у меня дела… Выживаю помаленьку. То к врачу надо, то анализы сдать — всё за деньги. А где их взять?
Прямо о помощи она сначала не просила. Просто рассказывала о трудностях. Я слушала и думала: и правда, тяжело пожилому человеку одной.
Я работала бухгалтером в районной больнице восемь лет. Зарплата скромная — двенадцать тысяч гривен. Плюс подработки — вела отчёты для двух частных клиник удалённо. Набегало около пятнадцати тысяч в месяц. На двоих с Ваней хватало. Сняла двухкомнатную квартиру. Оставалось на еду, одежду, жизнь. Жили скромно, но без нужды.
Ваня рос спокойным. Учился хорошо, ходил на баскетбол, дружил с ребятами. На отца не жаловался, хотя Андрей виделся с ним редко и общался натянуто.
Алименты были копеечные. Официально он получал минимум, остальное — в конверте. Через суд добиться большего не удалось.
Первая просьба о помощи пришла через полгода. Елена Григорьевна позвонила вечером, голос расстроенный:
— Ирочка, прости, что тревожу. Такая беда… Направили на обследование, а денег нет. Андрей отказался помочь — говорит, хватит болеть.
— Какое обследование?
— УЗИ, анализы разные. Три тысячи гривен выходит. Я бы сама, но пенсия кончилась, до следующей неделя.
— Срочно нужно?
— Лучше бы скорее. Верну с пенсии, честно.
Я не раздумывала долго. Три тысячи — не огромная сумма, а женщине, может, правда плохо.
— Сейчас переведу.
— Ой, Ирочка, спасибо! Я так благодарна! Постараюсь вернуть.
Через полчаса деньги были у неё. Она ещё раз поблагодарила, обещала отдать.
Но долг не вернула. Я не напоминала — неловко требовать с пожилой женщины.
Через месяц она снова попросила:
— Ира, извини, что опять. В аптеке акция на мои лекарства, а денег не взяла. Не могли бы тысячу гривен перевести?
— Конечно, сейчас отправлю.
— Спасибо, ты такая добрая!
Потом просьбы участились. На продукты — не хватило в магазине. Звонила с кассы, умоляла перевести недостачу. Суммы небольшие — тысяча, полторы, иногда пятьсот гривен. Я не считала это проблемой.
Елена Григорьевна звонила в «критические» моменты — на кассе, в аптеке, перед отключением света. Времени думать не было.
— Ирочка, выручай! На кассе стою, триста гривен не хватает!
— Минутку, переведу.
— Ты просто золото! Что б я без тебя делала!
Я привыкла. Это стало рутиной — раз в пару недель она просила немного денег, я переводила. Жалела старушку, которой сын не помогает.
Тем временем у Андрея всё менялось. Он нашёл новую женщину — Карину, двадцати восьми лет. Познакомились в спортзале, куда он вдруг записался.
Карина была фитнес-тренером, яркой, ухоженной. Через полгода они съехались, ещё через полгода поженились.
Ваня рассказывал об этом без эмоций:
— Папа женился. Говорит, у меня теперь мачеха.
— Как тебе Карина?
— Нормально. Красивая. Готовит вкусно. Но со мной почти не говорит.
Андрей с новой женой словно переродился. Стал больше зарабатывать, купил машину, сменил гардероб. В соцсетях выкладывал фото счастливой пары — в ресторанах, на отдыхе, дома в обнимку.
Потом у них родился сын, которого назвали Никитой. Андрей был на седьмом небе. Рассказывал Ване про братика, показывал фото, покупал игрушки и коляску.
— Папа теперь другой, — говорил Ваня после встреч с отцом. — Всё про малыша говорит. А со мной не знает, о чём.
Мне было больно за сына, но я скрывала. Объясняла, что у папы новая семья, маленький ребёнок требует внимания.
— А я что, не сын?
— Конечно, сын. Просто папа занят.
Елена Григорьевна тоже делилась новостями о новом внуке. С восторгом, какого не было, когда родился Ваня:
— Представляешь, какой красавец! Глазки, как у Андрея в детстве! Я уже к ним ездила, Карине помогала.
— «А к нам не ездила», — подумала я, но промолчала.
— Андрей теперь совсем другой. Карина его изменила. Такой заботливый, внимательный. Каждый день подарки ей возит.
— Это хорошо.
— Да, конечно. Только на меня времени ещё меньше стало. Говорит — мам, ты взрослая, справишься. А у него семья, ребёнок.
В её голосе сквозила обида, но она маскировала её пониманием.
За год я перевела ей около пятнадцати тысяч гривен. Для меня это было ощутимо, но я не жалела. Думала — помогаю бабушке Вани, это правильно.
Но со временем её звонки изменились. Разговоры «просто так» стали реже, просьбы — чаще. Тон стал требовательным.
— Ирка, скинь тысячу на лекарства, — говорила она коротко.
Без извинений, без объяснений. Как должное.
— Какие лекарства? — спрашивала я.
— Обычные, для давления.
Я переводила, но внутри росло раздражение. Она перестала спрашивать про Ваню, про нас. Звонила только за деньгами.
И ещё одно напрягало. За два года она ни разу не предложила помочь с внуком. Не говорила: заберу Ваню на выходные, сходим в парк. На дни рождения дарила те же дешёвые тетрадки или конфеты со скидки.
— Прости, Ванечка, немного, — говорила она. — У бабушки денег нет.
А через неделю просила у меня пару тысяч на «срочное».
Ваня не жаловался, но я видела его грусть. Другие дети хвастались, как их бабушки балуют, возят на дачу, дарят подарки. А у него бабушка была только на словах.
Последней каплей стал звонок два месяца назад. Елена Григорьевна позвонила вечером, голос взволнованный:
— Ира, мне срочно три тысячи нужно. На зубы. Боль невыносимая.
— Может, попросите у Андрея? Он же ваш сын.
— Да куда там! Он сказал — мам, сама справляйся. У него семья, ребёнок. Все деньги на Никиту.
— Получается, на нового сына деньги есть, а на мать — нет?
— Ну что ты, Ирочка… Молодая жена, всё лучшее требует. А я потерплю.
«Потерплю» — эта фраза резанула. Значит, и со мной можно не считаться, я тоже «потерплю»?
Но я перевела деньги. По привычке.
После этого я задумалась. Два года я помогала женщине, которая не интересовалась жизнью моего сына. Дарила ему копеечные подарки, но требовала от меня денег. Восхищалась новым внуком, а к старшему была равнодушна.
Сколько я ей дала? А что получил Ваня? Тетрадки и равнодушие.
Вчера, после недели тишины, Елена Григорьевна позвонила снова. Голос деловой:
— Ира, завтра у моего внука день рождения. Годик.
Я не сразу поняла, о ком речь. Потом дошло — о Никите, сыне Андрея.
— Поздравляю, — ответила я нейтрально.
— Да что поздравлять… Хочу праздник устроить, а денег не хватает. Андрей дал только на торт и немного на еду. А надо подарки, стол накрыть — гости придут.
— Это их семейный праздник, пусть сами организуют.
— Конечно, их! Но я же бабушка, понимаешь? Стыдно, если внуку ничего не подарю. Скинь тысяч пять на день рождения.
Я смотрела в окно на осенний двор. Ваня делал уроки в своей комнате. Обычная жизнь обычной семьи. И вдруг — просьба дать денег на чужого ребёнка.
«Моего внука», — сказала она. Того, ради которого у неё нет времени на Ваню. Того, чья мать получает от Андрея всю заботу. А мой Ваня — что, не внук?
— Елена Григорьевна, — сказала я медленно, — а для Вани вы когда-нибудь праздник устраивали?
— Что ты имеешь в виду? — в голосе появилась раздражённость.
— День рождения, Новый год. Когда дарили ему что-то дороже ста гривен? Когда предлагали взять его на выходные, погулять вместе?
— Слушай, у меня здоровье не то. Да и мальчик большой, сам понимает.
— А для годовалого ребёнка здоровье позволяет праздники устраивать?
— Ну что ты цепляешься? Это особый случай! Первый год малышу!
— А Ваня двенадцать лет отмечал. И что?
— При чём тут Ваня? Я же не для него прошу!
— Вот именно. Никогда не просите. И не предлагаете. А теперь требуете денег на другого ребёнка.
— Ира, ты что, совсем озлобилась? Я же по-доброму!
— Ваше добро — это постоянные просьбы о деньгах. За два года вы ни разу не помогли мне или Ване. Даже не спросили, как мы живём.
— Я же пожилая! Мне самой помощь нужна!
— Тогда просите у сына. У того, у которого ребёнок.
— Он не даёт! Говорит, у него всё на семью!
— Значит, проще требовать у бывшей невестки?
Елена Григорьевна возмутилась:
— Какие требования! Прошу помочь родственнице!
— Я вам не родственница.
— Как это? У нас общий внук!
— Был общий, пока я была замужем за Андреем. Сейчас я просто мать ребёнка, которому вы дарите просроченные конфеты.
— Ира, ну что ты! Ванечка мне дорог!
— Повторяю — я не ваша родственница, чтобы оплачивать ваши желания.
Тишина в трубке.
— Значит, совсем помогать не будешь?
— Не буду. Обращайтесь к сыну. Или к его жене. Пусть они устраивают праздник своему ребёнку.
Я положила трубку.
Ваня выглянул из комнаты:
— Мам, это бабушка звонила?
— Да.
— Вы ругались?
Я посмотрела на сына. Высокий десятилетка, серьёзный, умный. Отличник, помогает по дому. Не жалуется на отца, не просит лишнего. Растёт настоящим человеком.
— Не ругались. Я объяснила, что не буду давать деньги на чужие праздники.
— Она просила на день рождения Никиты?
— Да.
Ваня кивнул:
— Понятно. А мне она никогда ничего нормального не дарит. Только эти тетрадки.
Он сказал это спокойно, без обиды. Просто факт. Но мне стало стыдно — два года я поддерживала женщину, которая моего сына внуком не считает.
Телефон молчал три дня. Потом пришло сообщение:
«Ира, давай поговорим нормально? Не стоит ссориться из-за мелочей.»
Мелочи. Пятнадцать тысяч гривен за два года, равнодушие к Ване, постоянные просьбы — всё это мелочи.
Я не ответила.
Жизнь пошла по-новому. Деньги, которые уходили Елене Григорьевне, я стала откладывать. Купила Ване новый велосипед, записала в музыкальную школу. На осенние каникулы съездили в Одессу — впервые за годы.
— Мам, почему мы раньше никуда не ездили? — спросил Ваня, глядя на море.
— Денег не хватало. А теперь я трачу их на нас, а не на чужих.
Он кивнул, больше не спрашивал. Умный мой мальчик.
Елена Григорьевна больше не звонила. Иногда присылала сообщения — поздравления с праздниками, «как дела». Я отвечала коротко, вежливо.
Я не жалею, что перестала её содержать. Жалость — не пожизненная обязанность. А родство — не повод для манипуляций.
Мы с Ваней живём своей жизнью. Спокойно, достойно, без чужих проблем.
Друзья, как бы вы поступили на месте Иры? Сталкивались ли с ситуацией, когда родственники ждали от вас помощи, но не давали ничего взамен? Делитесь своими историями в комментариях — ваши мысли помогают понять, как находить баланс между добротой и защитой своих границ!
