Каждое утро Светлана открывала глаза с одной-единственной мыслью: скорее бы вернуться под одеяло, натянуть его на голову и на несколько часов просто исчезнуть из этой реальности.
Вот уже два года они жили в доме свекрови. После того как у Глеба начались серьёзные проблемы с работой, денег на аренду жилья стало критически не хватать.
— Это только временно, — обещал муж. — Мама живёт одна, ей очень нужна наша помощь.
Это «временно» растянулось на два долгих года. А «помощь» постепенно превратилась в ежедневное, изнуряющее унижение.
Евгения Павловна — свекровь — была натурой с твёрдыми принципами. И главный её принцип был прост: невестка должна чётко знать, где её место. А место это, по её мнению, находилось где-то между шваброй и кухонным прибором.
— Опять ты мясо пересушила! — кричала она, тыкая вилкой в тарелку.
— Опять на полках пыль! Руки что, совсем не оттуда выросли?
— Максима как одеваешь? Посмотри на себя — ты же вся растрёпанная! Где твоё материнское воспитание?
Максим — это сын Светланы, четырёхлетний мальчик с глазами отца и упрямством матери. Единственный яркий луч в этой серой, тягучей жизни.
Глеб на постоянные упрёки матери отвечал односложно и стандартно:
— Постарайся немного потерпеть. Мама просто очень устала. Ей тяжело одной.
Устала. А Светлана что — не знает, что такое усталость? Работает целый день, потом домой — готовить, убирать, заниматься ребёнком. А по вечерам выслушивать эти бесконечные нравоучения о её бесполезности.
Евгения Павловна обожала читать эти лекции за общим ужином. Когда вся семья в сборе, когда от её слов просто некуда сбежать.
— Вот у Галины Петровны сноха — просто золото! — начинала она, неспешно намазывая масло на хлеб. — И борщ варит, как моя мама, и сидит с ребёнком дома, как положено женщине. А не шатается по офисам в Житомире.
Светлана жевала, глядя в тарелку, и молчала. Она научилась этому — молчанию. Любое ответное слово тут же превращалось в грандиозный скандал. А ей хотелось покоя. Хотя бы во время еды.
— А ты что сидишь и молчишь? — не унималась свекровь. — Совесть тебя, что ли, мучает? Правильно, пусть мучает!
— Мам, ну перестань, — иногда вмешивался Глеб. — Света работает, она устаёт…
— Работает! — фыркала Евгения Павловна. — Работа у неё — бумажки перекладывать. А здесь — хозяйство, ребёнок. Вот это настоящая, женская работа!
В тот вечер — обыкновенный вторник, абсолютно ничем не примечательный — всё началось из-за простого блюда: макарон. Светлана сварила макароны с сосисками. Быстро, очень просто. Максим их любил, да и времени было в обрез.
— Опять эта дешёвка! — возмутилась свекровь. — Глебушка, ты посмотри, чем тебя кормят! Макароны из магазина!
— Мам, это обычные макароны, — устало проговорил Глеб.
— Обычные?! У меня руки золотые, я всю свою жизнь всё сама готовила! А эта, — она бросила презрительный взгляд на Светлану, — она даже элементарное тесто замесить не способна.
Светлана доедала в тишине. Максим болтал ногами под столом, рассказывал что-то про детский садик. Это был единственный нормальный разговор в доме.
— А вообще, — продолжала Евгения Павловна, откладывая вилку, — хоть бы в тебе было что-то, что можно уважать.
Светлана медленно подняла голову.
— Твоему сыну с такой матерью не повезло. Совсем не повезло.
И тут что-то внутри неё окончательно сломалось. Двухлетнее изнурительное терпение, двухлетние тщетные попытки стать «хорошей» — всё разом улетучилось.
Светлана встала из-за стола. Спокойно.
— Максим, заканчивай ужин. Идём собирать наши вещи.
— Куда мы пойдём? — удивился мальчик.
— Домой, — ответила Светлана и направилась в комнату.
За спиной она слышала возмущённый голос свекрови:
— Что это за театр?! Глебушка, ты её останови!
— Сейчас она немного покапризничает и вернётся. Куда ей деваться-то?
Но что-то в том, как жена собирала вещи — абсолютно молча, без единой истерики — говорило о совершенно обратном.
— Глеб, ты меня слышишь?! — мать трясла его за плечо.
— Слышу, мам. Но ты сегодня, кажется, просто перешла черту.
— Глеб, ты что — выступаешь против родной матери?! — Евгения Павловна побледнела.
— Я не против. Я просто, как и Света, очень устал.
— От чего ты устал?!
— От того, что дома у нас постоянно война.
Из комнаты вышла Светлана с небольшой сумкой и Максимом за руку. Мальчик был серьёзен, слегка испуган, но слёз не было.
— Света, — Глеб наконец-то встал. — Постой. Давай поговорим.
— О чём нам говорить, Глеб? — она остановилась, но к нему не повернулась. — О том, как я два года это терпела? А ты всё это время наблюдал.
— Света, не уходи, — он сделал шаг к ней. — Мы всё уладим. Я поговорю с мамой очень серьёзно.
— Уже поздно, — она взяла Максима на руки. — Я уже приняла решение.
— Куда ты пойдёшь? С ребёнком на руках?
— Это тебя не касается.
— Как не касается?! Это же мой сын!
— Твой сын, — согласилась Светлана. — И я не собираюсь его тебя лишать. Но жить в доме, где меня не считают за человека, я больше не буду.
Евгения Павловна, которая последние минуты молчала, вдруг заговорила, торжествуя:
— Ну и катитесь! Думаешь, без тебя пропадём? Найдём Глебушке нормальную жену! Хозяйственную!
Светлана вышла, не удостоив её ответом.
Звонить подруге она не стала – телефон был почти разряжен, а ещё нужно было срочно вызвать такси.
Марина открыла дверь в домашнем халате и с косметической маской на лице.
— Светка?! — глаза подруги округлились. — Ты что тут делаешь в такую темень? С сумкой. И с Максимом.
— Можно к тебе? — Светлана стояла на пороге с сыном на руках и сумкой через плечо. — Ненадолго. Пока не разберусь, что делать дальше.
— Конечно, можно! — Марина тут же отступила, пропуская их. — Проходите. Максимка, ну ты какой уже большой стал!
Мальчик крепко прижимался к маме, не до конца понимая происходящее. В квартире было тепло и очень уютно. Пахло свежим кофе и дорогими женскими кремами.
— Рассказывай всё, — Марина села рядом, когда Максима уложили спать на диване.
— Я ушла.
— Понятно. А что будет дальше?
А что будет дальше? Прекрасный вопрос. Светлана впервые за два года не знала, что ждёт её завтра. И это не вызывало паники. Наоборот.
— Не знаю, Марин. Найду новую работу, сниму квартиру. Как-нибудь справлюсь.
— Живи пока здесь. Сколько будет нужно — столько и оставайся.
Утром, пока Максим спал, Светлана поставила телефон на зарядку. Семнадцать пропущенных звонков от Глеба.
«Ты где?!» «Ответь немедленно!»
«Ребёнка зачем забрала?» «Мама согласна извиниться!»
А самое последнее сообщение было иным: «Нам нужно поговорить. Мама не хотела тебя обидеть. Возвращайся домой.»
Светлана не ответила. Впервые в жизни — она проигнорировала сообщение мужа.
Марина ушла на работу, оставив ключи:
— Осваивайся. В холодильнике всё есть. А вечером поговорим по-взрослому.
Светлана осталась одна с сыном в чужой квартире в Черкассах. Максим радостно играл с конструктором на ковре, напевая какую-то песенку. Он был спокоен и абсолютно доволен. Дети ощущают атмосферу гораздо острее взрослых.
— Мама, — Максим подбежал к ней, — а мы теперь тут будем жить всегда?
— Пока да, сынок.
— А папа?
— Папа, — Светлана присела рядом с сыном. — Папа пока будет жить с бабушкой.
Мальчик серьёзно кивнул. Умный ребёнок. Он понимал очень многое, хоть и не мог это выразить словами.
— А бабушка Женя будет скучать?
Светлана чуть не рассмеялась. Евгения Павловна будет скучать по бесплатной прислуге. По человеку, на ком можно было срывать своё плохое настроение.
— Не знаю, малыш. Наверное, будет.
К обеду позвонил Глеб:
— Ты где находишься? Мать вся извелась!
— Здравствуй, Глеб.
— Да здравствуй, здравствуй! Отвечай — где?!
— У Марины.
— Долго ты там собираешься отсиживаться?
— Не знаю.
Пауза. Он явно не ожидал услышать такой ответ.
— Послушай. Мать признаёт, что перегнула палку. Она готова принести извинения.
— Не нужно.
— Как не нужно? Света, ну возвращайся! Дом без тебя — совсем не дом!
Дом без тебя — не дом. Красивые слова. Жаль, что он имел в виду не тепло домашнего очага, а удобства. Готовку. Постоянную уборку. Присмотр за мамой.
— Всё, — сказала Светлана и нажала отбой.
Первую неделю было невероятно тяжело. Не физически — морально. Два года жизни в чужом доме выработали стойкие рефлексы. Постоянно казалось, что вот-вот войдёт Евгения Павловна и начнёт искать повод для придирки.
Но дни шли, и Светлана постепенно начинала оттаивать. Как человек, замёрзший на морозе, вдруг оказался у тёплой печки.
— Мам, а тут очень хорошо, — сказал Максим за завтраком. — Тихо.
Тихо. Вот именно. Никто не кричит, не требует, не командует. Можно пить утренний кофе медленно. Можно включить любимую музыку.
Глеб писал каждый день: «Когда ты, наконец, вернёшься?» «Мать совсем сникла.» «Максиму нужен папа!»
На последнее сообщение Светлана едва не ответила. Максиму действительно нужен отец. Но какой? Тот, который два года молчал, пока мать унижала его жену? Тот, кто на любую жалобу отвечал: «Просто потерпи»?
Однажды вечером, когда Максим уже крепко спал, Марина присела рядом:
— Свет, ты не жалеешь?
— О чём?
— Что ушла. Всё-таки была семья, какая-никакая стабильность.
Светлана задумалась. Жалеет ли?
— Знаешь, я жалею только об одном. Что не сделала этого гораздо раньше.
— А если он всё-таки изменится?
— Марин, — Светлана повернулась к подруге. — За два года он ни разу не встал на мою защиту. Ни разу не сказал матери: «Хватит». Я была для него не женой — я была бесплатной прислугой с пропиской.
— Но ты ведь его любишь?
Люблю ли? Когда-то, очень давно, она любила. Того молодого, весёлого студента. А этого мужчину, который выбрал собственный комфорт вместо семейного счастья?
— Я любила того, кем он мог бы стать. А не того, кем он, увы, стал.
Через месяц Максим уже полностью привык. Ходил в новый садик, нашёл друзей среди соседских детей. По вечерам он рассказывал маме, как прошёл его день, а не слушал бабушкины лекции о том, какая мама плохая.
Светлана записалась на онлайн-курсы. Маркетинг. Она всегда мечтала попробовать, но в доме свекрови на учёбу не было ни времени, ни сил. Теперь всё это было. И была полная тишина для занятий.
А ещё — появились мечты. Простые, как у девчонки: арендовать свою собственную квартиру. Купить Максиму хороший велосипед. Поехать летом на море. Поступить в институт на заочное отделение.
«Когда я перестала мечтать? — думала она, выполняя домашнее задание по курсу. — Когда решила, что мечты — это непозволительная роскошь?»
Глеб приехал в субботу утром. Стоял у подъезда с букетом цветов и с виноватым выражением лица.
Он ждал уже полчаса. Светлана видела его из окна — он переминался с ноги на ногу, нервно курил, постоянно смотрел на телефон.
Она решила спуститься к нему сама.
Внизу Глеб выглядел осунувшимся, постаревшим.
— Света, — протянул он цветы. — Ну что мы с тобой делаем?
— Живём, — спокойно ответила она, цветы брать не стала.
— Какая же это жизнь? Ты разрушила семью!
— Я ушла от унижений. Это не одно и то же.
Они дошли до скамейки в небольшом сквере. Глеб курил, делая резкие, нервные затяжки.
— Мать себе места не находит. Плачет каждый день.
— Плачет? — Светлана была искренне удивлена. — Евгения Павловна? И о чём же?
— О том, что, конечно, не хотела тебя обидеть. Что просто немного перегнула палку.
Перегнула палку. Два года ежедневных унижений — это всего лишь «перегнула палку».
— Ну хватит уже, в самом деле! — вспылил Глеб. — Возвращайся домой!
— Куда домой? — её голос оставался ровным и тихим. — В дом, где меня презирают? К мужу, который два года бездействовал?
— Я не бездействовал! Я просто хотел избежать ссор.
— А я хотела? — Светлана встала. — Думаешь, мне нравилось выслушивать каждый день, какая я плохая? Думаешь, мне было легко?
— Что ты от меня хочешь? Чтобы я поругался с матерью?
— Хочу, чтобы ты выбрал. Наконец-то выбрал.
— Между вами? — он нервно рассмеялся. — Света, это же моя мать.
Она развернулась, собираясь уйти.
— Света, стой! — он поймал её за руку. — Я же люблю тебя!
— Поздно, Глеб. Я уже другая. Та Светлана, которая терпела ради мнимого спокойствия — умерла в тот вечер, за вашим обеденным столом.
Глеб сидел на скамейке и смотрел ей вслед. И в этот момент он понял: он её потерял. Потерял навсегда.
Три месяца спустя Светлана стояла в пустой однокомнатной квартире в новом районе Харькова. Их квартире. Её и Максима.
— Мама, а тут мы будем жить всегда? — мальчик бегал по комнате, его голос эхом отражался от голых стен.
— Да, солнышко. Всегда.
Марина помогала разбирать коробки:
— Свет, а телевизор куда будем ставить?
— А давай пока обойдёмся без телевизора. Пусть Максим лучше книжки читает.
Первый месяц в съёмной квартире был для неё словно медовый месяц с самой собой. Светлана просыпалась, когда ей хотелось. Готовила то, что любила. Включала музыку на полную громкость.
Свобода — оказалось, она имеет свой запах. Пахнет утренним кофе, который пьёшь без спешки, и вечерним чаем, который пьёшь без упрёков.
Курсы по маркетингу принесли плоды — её приняли на работу в местное рекламное агентство. На должность помощника, но с чёткой перспективой роста.
— Мам, а папа почему больше не приезжает? — спросил Максим как-то за ужином.
Тяжёлый вопрос. Глеб звонил первые недели, умолял о встрече. Потом звонки стали приходить всё реже. А последние две недели — полная тишина.
— Папа размышляет, — ответила Светлана. — Взрослые иногда очень долго размышляют.
— А о чём он думает?
О чём? Наверное, о том, как ему жить дальше.
— О том, как стать хорошим отцом и мужем.
Максим кивнул и вернулся к рисованию. На листе — большой дом, в котором три фигурки: мама, папа и он сам. Все держатся за руки, все улыбаются.
«Детские мечты, — думала Светлана. — Самые честные мечты на свете».
Вечером зазвонил телефон. Глеб.
— Света, можно приехать? Мне нужно поговорить.
Голос его изменился. Стал серьёзнее, что ли.
— Приезжай.
Он пришёл без цветов. С большим пакетом игрушек для Максима и с измождённым лицом.
— Как дела? — спросил он, разглядывая их новое жилище.
— Хорошо. А у тебя?
— По-разному.
Максим радостно бросился к отцу, показывал свои рисунки, рассказывал про новый садик. Глеб слушал его очень внимательно, задавал вопросы. Когда он так слушал раньше?
Когда сына уложили спать, они остались вдвоём.
— Я съехал от матери, — сказал Глеб без долгих предисловий.
— Зачем?
— Потому что наконец-то понял: ты была права.
Светлана изучала его лицо. Не лжёт ли он? Или это очередная попытка вернуть себе привычную, удобную жизнь?
— И как Евгения Павловна?
— Плохо. Но это был её выбор. Я ей сказал: либо ты извиняешься перед Светой и меняешь своё отношение, либо я живу отдельно.
— И что она?
— Сказала, что лучше я съеду, чем она будет перед кем-то извиняться.
Глеб потёр лицо руками.
— Теперь я понимаю, как тебе было тяжело. Прости меня.
— За что именно простить?
— За то, что я не заступался. За то, что думал — всё как-нибудь само собой рассосётся.
Светлана села напротив. Два месяца назад эти слова заставили бы её сердце биться в бешеном ритме. Сейчас — только грустное чувство благодарности за его честность.
— Я хочу начать всё сначала, — сказал он очень тихо.
— А если я не соглашусь?
— Тогда я буду хорошим отцом для Максима. И, — он помолчал, — и я не буду мешать тебе быть счастливой.
Светлана молчала. Что-то внутри отзывалось на его слова. Но очень осторожно, с большим недоверием.
— А если мама будет против нашего примирения?
— Тогда мама останется одна, — ответил он без малейших колебаний. — Я свой выбор уже сделал.
Светлана встала, прошлась по комнате.
— Я не знаю, Глеб. Не знаю, готова ли я снова рисковать.
— А я готов ждать, — сказал он. — Сколько будет нужно.
Она посмотрела на рисунок сына на холодильнике. Семья. Три фигурки, держащиеся за руки.
«Может ли человек действительно измениться? — думала она. — Может ли любовь возродиться из пепла?»
Она не знала. Но впервые за долгое время — она искренне захотела это узнать.
Как же тяжело выйти из порочного круга унижений и начать жизнь заново! Светлана нашла в себе силы, а Глеб — смелость принять взрослое решение, чего не мог сделать два года. Но вот вопрос, который не даёт покоя: верите ли вы, что мужчина, который так долго молчал, действительно способен измениться и стать любящим мужем и защитником? Возможны ли, по вашему мнению, такие кардинальные перемены в человеке?
