— Нина, ну ты же понимаешь, нам совершенно некуда пойти! — Голос Нины Петровны прерывался от сдерживаемых рыданий. — Квартиру мы продали, а подходящую для покупки ещё не нашли… Анатолий Игоревич обещает, что максимум на четыре недели, пока завершим оформление документов.
Татьяна Сергеевна стояла в дверном проёме своей квартиры, глядя на громоздкие чемоданы и спортивные сумки, заполнившие лестничную площадку. Восемь лет назад, на траурной церемонии прощания с её Виктором, эта же женщина клялась в нерушимой родственной поддержке. Восемь лет абсолютного молчания. И вот — они снова здесь.
— Конечно, проходите, — она едва узнала свой собственный, неестественно спокойный голос. — Что же вы будете стоять на лестнице.
Анатолий Игоревич, крупный мужчина с заметной лысиной, с трудом протащил самый тяжёлый чемодан в прихожую и устало вытер вспотевший лоб.
— Благодарю тебя, Татьяна. Мы очень, очень ценим твою помощь. Поверь, это ненадолго.
«Ненадолго». Это слово тут же застряло в голове, будто острая заноза. Пять лет назад её племянница Катя тоже обещала пожить «всего пару дней». В итоге она провела у неё полгода, подчистую съела все заготовленные запасы, а уезжая, ещё и высказала претензии по поводу неудобной планировки.
Татьяна проводила незваных гостей в комнату, которую после смерти мужа превратила в свой личный кабинет. Здесь остались его книжные шкафы, рабочий письменный стол Виктора, а на стене висели его профессиональные дипломы. После его ухода она перенесла сюда все его вещи — она не могла заставить себя их разобрать, но и находиться среди них в спальне было слишком больно.
— Как же у тебя уютно, — Нина огляделась, уже с видом полноценной хозяйки. — Хотя, могла бы ты и обновить интерьер. Эти старые книги… ты их когда в последний раз открывала?
Татьяна сжала губы. Только вчера вечером. Она перечитывала «Мастер и Маргариту» третий раз за год. Виктор всегда смеялся, что она читает одно и то же. «Зачем мне что-то новое, если старое ещё не до конца прочувствовано?» — отвечала она тогда.
— Книги — это нечто священное, — ответила она тихо.
— Ну да, конечно, — отмахнулась Нина. — Слушай, а где у тебя хранятся полотенца? Мы так устали с дороги, хотелось бы наконец привести себя в порядок.
Следующие дни слились для Татьяны в единый, тягучий туман. Нина с завидным энтузиазмом взялась за «оптимизацию быта». Она переставила посуду на кухне («так намного практичнее»), заменила постельное бельё («твоё совсем уже застиранное»), и даже ухитрилась наклеить в прихожей новые обои («у меня остались отличные остатки, самоклеющиеся, как раз в тон»).
Анатолий Игоревич же прочно обосновался у телевизора. Оказалось, что его существование невозможно без круглосуточных новостей и спортивных матчей. Привычки Татьяны — утренняя растяжка под классическую музыку, тихое вечернее чтение под мягким светом настольной лампы — моментально испарились.
— Татьяна, а почему ты такая угрюмая? — спросила Нина за завтраком на четвёртый день. — Мы же изо всех сил стараемся не создавать тебе неудобств. Даже продукты для себя покупаем сами.
Свои продукты. Да, они действительно покупали часть провизии. Но готовили они исключительно на её плите, мыли тарелки её моющим средством, сушили волосы её электрическим феном. А главное — они дышали её воздухом. Воздухом, который восемь лет принадлежал только ей.
— Всё в порядке, — солгала Татьяна.
— Знаешь, я тут размышляла, — продолжала Нина, щедро намазывая маслом булку. — У тебя ведь пенсия довольно скромная. А мы с Анатолием Игоревичем вполне могли бы помочь тебе с оплатой коммунальных услуг. Всё-таки мы семья.
Как семья. Татьяна ясно вспомнила, как после смерти Виктора эта «семья» немедленно испарилась. Никто не поинтересовался, как она справлялась с похоронными расходами, как выплачивала кредит за эту самую квартиру, как в одиночку поднимала сына-подростка.
— Спасибо, я в состоянии справиться сама.
— Да брось ты, — Нина пренебрежительно махнула рукой. — Гордость — это, конечно, хорошо, но не доходит же до абсурда. Вот Кирилл твой — молодец, учится на юриста. Наверное, помогает тебе материально?
Татьяна чуть не поперхнулась кофе. Кирилл учился на заочном отделении, подрабатывал грузчиком в ночную смену, снимал крошечную комнату в студенческом общежитии, расположенном на проспекте Свободы. Каждые две недели он приезжал домой с огромным мешком грязного белья и опустошал холодильник за один присест. Помогает… Она никогда не рассказывала сыну о том, как трудно ей сводить концы с концами. Зачем взваливать на него свои проблемы?
— Кирилл — студент, ему самому необходима поддержка.
— А вот это в корне неверно! — неожиданно вмешался в разговор Анатолий Игоревич. — Парень уже взрослый, он просто обязан помогать матери. У нас Григорий с шестнадцати лет участвует в семейном бюджете.
Татьяна невольно вспомнила их сына Григория — вечного нытика и маменькиного сынка, который и в тридцать лет не мог выбрать постоянную профессию.
В эту субботу к ним приехал Кирилл. Высокий, немного сутулый, с теми же серьёзными, задумчивыми глазами, что были у его отца. Татьяна обрадовалась его приезду, как внезапному спасению, но радость быстро сменилась тревогой.
— Мам, я тут пообщался с тётей Ниной, — сказал он, помогая ей накрывать стол. — Они, конечно, в очень сложной ситуации оказались. Квартиру продали быстро, а новую никак не могут найти — то цена завышена, то условия не устраивают.
— И что? — спросила Татьяна.
— Ну… может быть, нам стоит им помочь? У тебя же достаточно места, и они, в конце концов, не навсегда здесь.
Не навсегда. Снова это проклятое, сводящее с ума слово.
— Кирилл, ты понимаешь, что я уже помогаю? Я помогаю уже целый месяц.
— Месяц? Какой ещё месяц, мам? Они приехали только на прошлой неделе.
Татьяна умолкла. Действительно, прошла всего неделя. Но эта неделя растянулась и ощущалась для неё, как месяц тяжёлой, изматывающей каторги.
В понедельник произошло то, что она потом назовёт окончательным пределом. Татьяна вернулась домой из поликлиники и застала Нину в своей спальне. Та невозмутимо перебирала вещи в гардеробе.
— Ой, Танечка! — Нина даже не смутилась. — Я решила тут тебе помочь разобраться с гардеробом. Столько хлама скопилось! Вот, например, это платье — оно абсолютно не твоей цветовой гаммы.
В руках у неё было тёмно-синее платье с маленькими белыми пуговицами. То самое, в котором Татьяна познакомилась с Виктором тридцать лет назад. В котором встречала его из долгих командировок. В котором пришла сообщить ему о своей беременности.
— Отдай, — сказала Татьяна едва слышно.
— Что значит «отдай»? Да оно же совершенно потеряло цвет! Я хотела использовать его на тряпки, для мытья пола…
— Отдай. Сейчас же.
Что-то в тоне Татьяны заставило Нину отступить. Она протянула платье ей, но с таким видом, словно делала великое одолжение.
— Ну вот, ты обиделась. Я же исключительно из лучших побуждений.
Татьяна прижала платье к груди и почувствовала родной запах — смесь её любимых духов и стирального порошка, который она покупала годами.
— Из лучших побуждений для кого? — спросила она.
— Как для кого? Для тебя, конечно! Мужчины любят, когда женщина ухаживает за собой, обновляет одежду…
— Какие мужчины, Нина?
— Ну… в общем, вообще. Мало ли как может жизнь повернуться.
Татьяна медленно повесила платье обратно в шкаф и повернулась к гостье.
— То, как повернётся моя жизнь, решаю только я сама. И то, что выбрасывать, а что хранить — тоже я. Ты меня поняла?
— Да что ты так нервничаешь? — Нина попыталась наигранно улыбнуться. — Мы же близкие родственники, к чему такие церемонии?
— Именно потому что родственники, ты должна уважать моё личное пространство и мои границы.
Вечером состоялся невыносимо тяжёлый разговор. Татьяна, собрав всю свою волю в кулак, твёрдо произнесла:
— Нина, Анатолий Игоревич… Я искренне понимаю, в какой вы оказались ситуации. Но у вас есть одна неделя, чтобы найти другое место и другое решение.
— Как это? — Нина резко побледнела. — Ты что, просто выгоняешь нас?
— Я никого не выгоняю. Я просто ставлю вас перед фактом, что больше не могу вас принимать.
— Но мы же семья! — воскликнул Анатолий Игоревич. — После Виктора мы для тебя стали как родные!
— После Виктора, — медленно, по слогам повторила Татьяна, — вас целых восемь лет не существовало в моей жизни. Восемь лет. И вы внезапно вспомнили, что мы семья?
Нина разрыдалась и, закрыв лицо руками, убежала в комнату. Анатолий Игоревич пытался что-то говорить о тяжёлых временах и необходимости взаимовыручки, но Татьяна оставалась непреклонной.
На следующий день позвонил Кирилл.
— Мам, что ты вытворяешь? — Голос сына был холодным и отчуждённым. — Тётя Нина мне звонила вся в слезах. Говорит, ты их выставляешь на улицу.
— Кирилл, а ты хоть раз поинтересовался, как я себя чувствую, когда они здесь?
— При чём здесь твои чувства? Людям необходимо помочь!
— А мне кто поможет? — вдруг спросила Татьяна, впервые заговорив о себе. — Кто поможет мне нормально жить в моём собственном доме? Кто поможет мне сохранить светлую память о твоём отце?
— Какая ещё память? О чём ты говоришь?
— О том самом платье, которое твоя тётя хотела разорвать на половые тряпки. О книгах твоего отца, которые она считает ненужным хламом. О том, что я восемь лет берегла этот дом, как единственное, что осталось у меня от нашей семьи.
Кирилл замолчал.
— Ладно, мам. Возможно, ты права. Но они действительно в очень сложной ситуации.
— А я, по-твоему, не в сложной?
— Ты же взрослая, сильная женщина…
— Именно поэтому я могу сама решать, кого пускать за порог своего дома.
Они съехали всего через три дня. Без лишних слов, даже не сказав ей «спасибо». Только Анатолий Игоревич, прощаясь, проворчал что-то недовольное про «бедного Виктора» и «что бы он только на это сказал».
После их отъезда в квартире повисла звенящая, непривычная тишина. Татьяна медленно ходила по комнатам, возвращая вещи на их привычные места. Книги — по алфавиту. Посуду — в любимом, установленном ею порядке. Обои в прихожей она так и не рискнула переклеить обратно — это было бы слишком затратно.
Кирилл не приезжал три недели. И не звонил. Татьяна понимала, что он обижен и злится, но она уже не могла ничего изменить. Впервые в жизни она поставила свои интересы и покой на первое место, и это оказалось невероятно страшно.
В начале декабря раздался звонок. Это была Ирина, её единственная близкая подруга.
— Таня, я тут кое-что узнала о твоей ситуации с родственниками, — сказала она очень осторожно. — Как ты вообще себя ощущаешь?
— Странно, — честно ответила Татьяна. — Одновременно виноватой и абсолютно свободной.
— А Кирилл как?
— Не общается. Видимо, считает меня бессердечной эгоисткой.
— Знаешь, что я тебе скажу? — Голос Ирины внезапно стал твёрдым и уверенным. — Пусть лучше он считает тебя эгоисткой, чем половичком. Истинная материнская любовь — это не только жертвенность. Это ещё и наглядный пример того, как человек должен уважать сам себя.
Перед самым Новым годом Кирилл всё-таки приехал. Молча поставил полные пакеты с продуктами на кухонный стол, молча прошёл в свою старую комнату.
— Как дела? — спросила Татьяна.
— Нормально, — коротко ответил он.
За ужином они сидели в угнетающей тишине. Наконец, Кирилл произнёс:
— Мам, я, кажется, понял, почему ты их выгнала.
— Да?
— Я встретил Григория на днях. Оказалось, они уже полгода скитаются по родне. То у одних поживут, то у других. Они специально продали свою квартиру, чтобы спокойно сесть на чужую шею.
Татьяна ничего не ответила.
— Прости, что я тогда тебя не поддержал.
— Ты не мог знать.
— Мог. Я мог просто поверить тебе, своей матери.
Они помирились. Но что-то в их отношениях изменилось навсегда. Кирилл перестал воспринимать мать как беспомощную женщину, нуждающуюся в его постоянной защите. А Татьяна осознала, что сын — это отдельная личность со своим мнением, и его взгляды не всегда будут совпадать с её собственными потребностями.
Весной Нина прислала ей СМС: «Таня, прости нас за всё. Мы с Анатолием наконец сняли жильё. Спасибо за науку».
Татьяна долго смотрела на это короткое сообщение. Какие уроки? Урок того, что нельзя бесконечно пользоваться чужой добротой? Или урок того, что у каждого человека есть предельная черта терпения?
Летом к ней попыталась приехать двоюродная племянница с внуками. «На недельку, Танечка, детям нужно увидеть море, а денег на гостиницу нет».
— Не получится, — ответила Татьяна твёрдо. — У меня начинается ремонт.
Никакого ремонта, конечно, не было. Но зато появились новые, жёсткие правила жизни: её дом — это её личная крепость. Её память о Викторе — её священная реликвия. Её границы — её личная ответственность.
Вечером она достала то синее платье, провела ладонью по его мягкой ткани.
«Виктор, — подумала она, — я научилась говорить «нет». Жаль, что так поздно».
За окном шумел сильный летний ливень, и впервые за много лет этот шум не пугал её своим одиночеством, а наоборот, дарил долгожданное умиротворение.
Как вы считаете, было ли правомерным решение Татьяны выставить родственников, даже зная, что они оказались в сложной ситуации, или семейная взаимовыручка должна быть превыше всего, даже ценой собственного комфорта?
