Елена в который раз протёрла тарелку, чуть не выронив её из дрожащих рук. Сегодня этот груз должен был стать легче — или раздавить окончательно. Четырнадцать лет она носила его в себе, как камень за пазухой, просыпаясь и засыпая с мыслью: «Не сейчас. Может быть, завтра». И вот это «завтра» наступило.
Тарелка звякнула о стол. Чёрт! — выругалась она себе под нос. Старые часы с кукушкой, доставшиеся ещё от свекрови, показывали без пятнадцати семь. Сын вот-вот придёт, а она как школьница перед экзаменом — руки трясутся, во рту пересохло.
Когда в дверь позвонили, Елена вздрогнула так, что опрокинула солонку. Рассыпанная соль противно захрустела под тапочками, пока она шла открывать.
— Мам! Что у тебя с лицом? Заболела что ли? — Иван ворвался в прихожую, на ходу стягивая куртку. Пахнуло морозом и чем-то цитрусовым — новый одеколон, что ли, купил?
— Да нет… То есть да… То есть… — Елена запнулась, злясь на себя за неуклюжесть. — Просто устала немного. Проходи, котлеты стынут.
— Ух ты, котлеты! — Иван плюхнулся на стул, по-мальчишески болтая ногой. — С чего такой праздник?
— Нужен повод, чтобы накормить сына? — Елена попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой.
За столом Иван трещал без умолку — про дурацкого начальника, про то, как застрял в лифте на работе. А она кивала невпопад, то и дело роняя вилку, путаясь в словах.
— Мам, да что с тобой? — Иван вдруг замолчал на полуслове. — Ты как не своя. И котлеты пересолила, кстати.
Елена почувствовала, как к горлу подступает ком. Сейчас или никогда, — пронеслось в голове.
— Ваня… — голос предательски дрогнул. — Помнишь, ты спрашивал про отца?
Иван застыл с занесённой над тарелкой вилкой. Котлета соскользнула и шлёпнулась в подливку.
— Мам, ты чего это вдруг? — он нервно усмехнулся. — С папой что-то случилось?
— Я соврала тебе, — слова вырвались сами собой, слишком резко. — Про заграницу. Про работу. Про всё.
— Что? — Иван откинулся на спинку стула так резко, что тот скрипнул. — Как это соврала?
— Он не уезжал никуда, — Елена вцепилась в край скатерти. — У него… у него другая семья. Была. Уже тогда.
— Чего?! — Иван вскочил, опрокинув стакан с компотом. Темно-вишнёвая лужа медленно расползалась по белой скатерти. — Какая на фиг семья?!
— Я случайно узнала… В «Ашане» их встретила… Его, её и… девочку, — Елена говорила отрывисто, глотая слова. — Ей года два было…
— Твою ж…! — Иван в сердцах саданул кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули. — И ты молчала?! Четырнадцать лет?!
— Прости… — Елена сжалась, как от удара. — Ты только поступил тогда… Я не хотела…
— Не хотела чего?! — Иван метался по кухне как раненый зверь. — Чтоб я знал, какой он на самом деле?! Что всё это время… Господи!
Он вдруг остановился, тяжело дыша, уставился на мать диким взглядом, рухнул обратно на стул, обхватил голову руками:
— Зашибись поужинали… С компотиком… А я-то, дурак, все эти годы…
— Ванечка… — Елена потянулась к сыну, но он отшатнулся.
— Не трогай! — выкрикнул он, но тут же осёкся, увидев, как мать отдёрнула руку. — Прости… Я не могу сейчас…
Он вскочил, метнулся в прихожую. Елена услышала, как он путается в рукавах куртки, чертыхается, роняет ботинки.
— Ваня, постой!
Грохнула входная дверь. На кухне остывали недоеденные котлеты, и расплывалось на скатерти вишнёвое пятно. Елена сидела, не двигаясь, только слёзы катились по щекам, капая в остывший чай.
Телефон зазвонил около полуночи. Елена схватила трубку, не глядя на экран.
— Мам, открывай, — голос Ивана звучал хрипло. — Я внизу.
Она метнулась к двери. Иван стоял на пороге — взъерошенный, с покрасневшими глазами. От него пахло морозом и немного пивом.
— Я этот… погулял немного, — он прошёл в квартиру, стянул куртку. — Думал.
— Чаю сделать? — Елена суетливо двинулась к кухне.
— Да погоди ты с чаем, — Иван тяжело опустился на диван в гостиной. — Иди сюда. Поговорить надо.
Елена присела рядом, боясь пошевелиться. В комнате повисла тишина, только тикали старые часы.
— Знаешь, что самое поганое? — наконец заговорил Иван. — Я ведь всегда им гордился. Думал — вот, батя, такой крутой, в загранке, при деньгах. А выходит…
Он резко встал, прошёлся по комнате:
— Четырнадцать лет, мам. Ты все эти годы одна… с этим…
— Я не одна была, — тихо возразила Елена. — У меня ты был.
— А я, дурак, ещё обижался, что ты мне про отца говорить не хочешь! — он вдруг остановился перед старым фотоальбомом на полке. — Слушай, а фотки… они где-то остались?
— В кладовке.
— Доставай.
Елена принесла пыльный альбом. Иван достал пачку фотографий, стал перебирать.
— Вот, смотри, — он выудил снимок, где молодой отец держал его, трёхлетнего, на плечах. — Как думаешь, он уже тогда знал, что уйдёт?
— Ваня…
— Нет, правда. Вот он тут улыбается… А сам, получается, уже… — Иван с силой смял фотографию, отшвырнул в угол.
— Не надо, — Елена подняла снимок, расправила. — Это твоё детство, каким бы он ни был.
— Да какое детство?! Враньё всё это! — он вдруг осекся, глянул на мать виновато. — Прости. Ты не виновата. Ты просто… защищала меня, да?
Елена молча кивнула, чувствуя, как снова подступают слёзы.
— Иди сюда, — Иван притянул её к себе, обнял. — Ты только больше не ври мне, ладно? Никогда. Даже если думаешь, что так лучше.
— Обещаю.
Они просидели до утра, разбирая старые фотографии. Некоторые Иван рвал, некоторые откладывал. Говорили о прошлом — том настоящем, которое было за фасадом придуманной истории. О том, как Елена работала на двух работах, чтобы хватило на институт. О том, как соседи шептались за спиной. О том, как она плакала ночами, когда думала, что сын не слышит.
Когда в окно заглянул рассвет, Иван собрал порванные фотографии в пакет:
— Пойду выброшу. Хватит этому добру пылиться.
— Может, оставим? — неуверенно спросила Елена. — Всё-таки память…
— Мам, — Иван серьёзно посмотрел на неё. — Давай начнём новую историю. Настоящую. Без этого груза, а?
Елена улыбнулась сквозь слёзы:
— Давай.
— И знаешь что? — он чмокнул её в макушку. — Я тут подумал… может, махнём летом на море? Только ты и я. Как раньше.
— Как раньше, — эхом отозвалась Елена.
Только теперь это «как раньше» означало совсем другое. Теперь оно было настоящим.
