— Что, опять с работы позже всех? — голос Светланы Петровны раздался из кухни, как только Ирина толкнула дверь в прихожую.
— Не позже всех, а позже тебя, — устало пробормотала Ирина, разуваясь и чувствуя, как ноют ноги после восьми часов на ногах в салоне.
На кухне пахло жареной капустой и чужой жизнью. Светлана Петровна сидела за столом в спортивных штанах с лампасами и читала свежую газету. У Дмитрия, как обычно, была тренировка — то ли йога, то ли футбол, то ли бег за одобрением матери.
— Кстати, Ирина, ты там пакеты с курицей не забыла? Я в списке писала, между прочим. Скидка была.
— Не забыла, Светлана Петровна. — Ирина поставила сумки на стол с таким грохотом, что соседский кот, проходящий по балкону, вздрогнул.
Она мечтала о собственной квартире. Не для статуса, не для фотографий в «Инстаграм» с надписью «счастье любит тишину». Просто чтобы можно было разуться, снять лифчик и не наткнуться на свекровь в бигуди, пьющую чай на их кровати.
Они с Дмитрием копили два года. Он — в фитнес-клубе тренером, она — в салоне мастером по маникюру. По тысяче в день, если клиенты есть. С каждой копейкой мечта становилась ближе. И вдруг — новость. «Нашли хорошую двушку, завтра едем оформлять».
— Я так рада, Дим. Неужели это случилось.
— Тсс, — сказал он, поглаживая её по спине. — Только никому не говори пока. Особенно маме. А то опять начнёт.
Но мама уже знала. Как всегда.
— Дмитрий, мне нотариус знакомый сказал: оформлять надо на старших. Мало ли, разводы, алименты… Жизнь-то длинная. А мне всё равно где жить, лишь бы вы были в порядке.
— Мы не разводимся, мама, — Дмитрий звучал вяло. Как будто сам себе не верил.
— Сейчас не разводитесь, а завтра — кто знает. Я просто защищаю твои интересы, милый. У неё ещё отец есть. Живой. А ну как он потом начнёт претендовать?
Ирина услышала это случайно. Она вернулась за забытыми документами и стояла за дверью. Спина вспотела. Сердце стучало в висках, как молоток. Они сидели в зале, и её обсуждали. Как вещь. Как риск.
— Ну, ты же знаешь, мама лучше знает, — Дмитрий говорил это тем голосом, каким обычно оправдываются на собеседованиях: «Да, я немного опоздал, но был пробка».
Ирина вышла на улицу, не помня, как закрыла дверь. На лавочке у подъезда пьяный мужчина кормил собаку чипсами и что-то бубнил о молодости. В груди у Ирины что-то ломалось. Как ноготь под акрилом.
На следующий день она молчала. Готовила завтрак. Отвечала односложно. Светлана Петровна рассказывала, как в её молодости квартиры выдавали. «А не как сейчас — кредиты, ипотеки, да ещё и жены с претензиями».
— Ты не рада? — Дмитрий подошёл вечером, когда Светланы Петровны не было. Она ушла в магазин за картошкой — хотя та была, просто хотелось выйти из дома.
— Я рада. Но… Скажи честно. Квартира на кого оформляется?
Он опустил глаза. Пауза затянулась.
— Мама сказала, что так будет безопаснее… Пока что.
— Безопаснее для кого? — голос у неё дрогнул. — Для тебя? Для неё? А я кто тут, лишняя?
— Ира, ну подожди, ты не так поняла. Всё будет и на тебя. Просто сейчас… пока…
— Пока я не уйду, да?
Он не ответил. Вышел на балкон. Закурил. Хотя бросал три года назад. От стресса, наверное.
Ирина легла спать, не раздеваясь. Сумку с документами она поставила у двери. Внутри уже зрела план. Похожий на спасение. Или побег.
***
Ирина ушла с утра, ничего не сказав. Ни прощай, ни «я купила кофе, разогрей», ни даже привычного «Светлана Петровна, за шваброй следите — на ней уже гриб растёт». Просто закрыла дверь. Тихо. Слишком тихо — как у людей, которые больше не собираются возвращаться.
Дмитрий проснулся один. На подушке — пусто. На душе — тоже. Ключи Ирины висели на крючке у двери — как нож, воткнутый в стену. Значит, ушла не на работу. Значит, знала. Значит, услышала.
— Ну, конечно, обиделась, — пробормотала Светлана Петровна, втирая крем в пятки. — Молодёжь нынче тонкокожая. Ни стержня, ни терпения. Подумаешь, оформили на меня. Я ж не в могилу понесу эту квартиру. Всё им потом достанется.
— Мам, ну зачем ты тогда вообще это затеяла? — голос Дмитрия был севшим, как у человека, который всю ночь пытался себя убедить, что всё нормально.
— Затем, что я тебя вырастила одна! Ты помнишь, как мы с тобой у батареи зимой спали? Помнишь, как ты босиком в школу бегал, потому что денег не было на сапоги? А теперь я должна смотреть, как твоя Ирина потом половину квартиры в суде отсудит?
— Она бы не отсудила, мам… — тихо сказал он, но сам в это уже не верил.
Ирина в это утро сидела в «Шоколаднице» у метро. Заказывала латте, хотя терпеть не могла кофе — желудок портит. Но руки не слушались. Она смотрела в окно, как пенсионерка с авоськой ругалась с кассиром в «Пятёрочке» за просроченную колбасу. Жизнь шла своим чередом. Только у неё черёд закончился.
— Ириш, привет, ты где? — на экране всплыло сообщение от подруги Алины.
— На свободе, — машинально напечатала Ирина. И добавила: — И без квартиры.
Алина приехала через полчаса. В рваных джинсах, с сумкой через плечо и губами цвета баклажана. Типичная холостячка, которая «никогда не выйдет замуж за маменькиного сынка». И была права.
— Ты серьёзно? Она правда оформила квартиру на себя?
— Ага. Под предлогом «защиты» Дмитрия. Как будто я угроза.
— М-да… — Алина сделала глоток кофе. — Ну, ты знала, что у вас не три человека в семье, а два с половиной. С его мамой полчеловека, но она голосистее вас обоих.
Ирина кивнула. Это был не первый раз. Светлана Петровна «заботилась» обо всём. Какой шкаф купить. Где хранить зимнюю обувь. Сколько соли класть в суп. Всё — «для них», «во благо».
— А он что? Просто согласился?
— У него нет характера, Али. Только привычка соглашаться.
— Ну так и хорошо, что сейчас, а не после рождения детей. Представь, ты в роддоме, а она имена выбирает.
Ирина рассмеялась. Но смех был глухим. Сломанным. Как и она.
Тем вечером она зашла в салон — забрать сумку и договориться с хозяйкой. Да, снимать квартиру будет дорого. Да, начнёт с нуля. Но лучше уж одна в съёмной, чем с мамой в тапках и ипотекой на недоверие.
— Ну что, ты с ума сошла? — звонок от Дмитрия пришёл в девять. — Просто ушла? Даже не поговорила?
— А ты со мной поговорил? Когда мама втихаря оформляла документы?
— Я просто не хотел ссор…
— Знаешь, я десять лет маникюр делаю. Видела я этих «не хотел ссор». У всех потом развод, слёзы и делёж посуды.
— Ира, я люблю тебя, — голос у него дрогнул.
— Поздно. Твоя любовь — это когда мама подписывает, а ты молчишь. А мне такой любви не надо.
Он молчал.
— Всё, Дим. Удачи. Надеюсь, мама тебе и тапочки греет, и ужин варит. А я пошла жить свою жизнь. Без «временно на маму».
Ирина отключила телефон. Не из злости. Из жалости. К себе. К нему. К мечте, которая не выдержала вес свекрови.
***
— Я не думала, что ты и правда уйдёшь, — голос Дмитрия в трубке был странно пустым. Без упрёка, без обиды. Просто тишина, из которой иногда выл ветер сожаления.
Прошла неделя. Семь дней тишины. Семь ночей на новом месте — съёмной квартире на третьем этаже хрущёвки, с продавленной тахтой и соседями, у которых вечно что-то сверлили. Но Ирина ни разу не пожалела.
Зато он пожалел. Судя по звонкам, которые сперва были по два в день, потом — каждый час. Сообщения: «давай поговорим», «я всё понял», «это была ошибка», «мама не хотела зла»…
Ах, мама. Главная героиня этой пьесы в трёх действиях.
«Мама не хотела». Да она это всё спланировала так, что Шерлок бы позавидовал. Всё — под предлогом заботы, защиты, «а вдруг развод». И дождалась. Развод случился.
Ирина пришла за вещами. Дмитрий сидел на кухне в футболке, которую она ему дарила на прошлый Новый год. Смешная такая, с надписью: «Всё решает жена». Ох, ирония.
— Привет, — он не поднялся, только виновато посмотрел.
— Привет. Я быстро. Чемодан в кладовке, кое-что в ванной.
Светлана Петровна, конечно, была дома. В пижаме и с банкой огурцов в руках. Вся — как всегда: хозяйка судьбы и кухни.
— Вернулась? — холодно спросила она, словно Ирина — кошка, сбежавшая с балкона.
— Нет, пришла забрать то, что ещё не успели переписать на вас.
— Не груби. Я вообще-то старалась, как могла.
— Именно. Слишком старались. Так, что мне и места не осталось.
Дмитрий молчал. Он попытался что-то сказать, но поперхнулся собственными сомнениями.
— Ира, ну давай хотя бы просто поговорим, — он поднялся, нервно потирая руки. — Я готов вернуть всё. Оформим на тебя, на нас. Как хочешь.
— Уже неважно, на кого. Мне не нужна квартира с чужими тенями в углах.
— Ты же сама хотела её!
— Хотела. Но я тогда ещё верила, что мы — это «мы». А не «ты и мама». А я — как мебель: временно в интерьере.
Светлана Петровна хмыкнула.
— Знаете, Ирина, вы всё преувеличиваете. Молодёжь нынче любит драму. Ушли — хлопнули дверью. Вернулись — слёзы, романтика. Кино.
— Не вернусь. И не хлопну. Просто уйду.
— И куда ты пойдёшь? — с наигранным сочувствием спросила свекровь. — Ты ж теперь без жилья. А мой сын — не гостиница.
Ирина поставила сумку у дверей. Вынула документы. Те самые — с выпиской со счёта, где лежала её часть денег. Копии чеков. Расписки. Всё, что собирала, как глупая. На «вместе».
— Это для юриста, — тихо сказала она. — Чтобы доказать, что я не просто ушла. А меня вытолкнули. Медленно, но методично. Сначала — уколами. Потом — юридически.
Дмитрий подошёл. В глазах — страх. Как у школьника, которого оставили на второй год.
— Не надо суда. Пожалуйста. Я… я не знал, что всё зайдёт так далеко.
— А надо было знать. Когда она выбирала мебель за нас. Когда ты молчал, а я сжимала зубы. Когда подписывались бумаги, а ты думал: «авось прокатит».
— Я исправлю всё.
— Нет, Дим. Я исправлю. Себя. Свою жизнь. Без вас.
Сумка была тяжёлой. Особенно, когда тащишь в ней всё: от белья до предательства.
На лестничной клетке Ирина на секунду остановилась. Развернулась. Светлана Петровна стояла в проёме, скрестив руки.
— Знаете, Светлана Петровна… Вы победили.
— Спасибо, милая. Я всегда делаю всё ради семьи.
— Только семья — это не вы. Это доверие. Это когда не боишься, что любимый человек сдаст тебя за квадратные метры.
— Ну-ну. Посмотрим, как вы одна проживёте.
— А я уже живу. И, знаете, лучше в съёмной, чем в вашей тени.
Она вышла. Не хлопнула дверью. Просто — вышла. Навсегда.
Эпилог
Через месяц она жила в однокомнатной, с облупленным балконом и соседями-алкашами. Но — в тишине. Без критики. Без «а мама сказала». Без страха быть лишней.
Каждый день был тяжёлым. Но настоящим. А не придуманным в чужом плане.
Ирина не жалеет. Потому что нашла главное: себя.
