— Оль, а вдруг мы с тобой больше и не увидимся? — едва слышно прошептала в трубку Валерия Петровна. Сегодня её шатало сильнее обычного, и она набрала дочь, надеясь, что та заглянет.
— Мам, ну сегодня совсем никак, — растерянно ответила Оля. — У Ильи температура тридцать семь и две. Одного не оставлю. Давай завтра, ладно?
«Почему так студено?» — недоумевал рыжий кот, пряча передние лапы под себя и накрывая нос пушистым хвостом. Он всеми силами пытался согреться — без толку. Густая шерсть, почти как у амурского красавца, не спасала: мороз лез под шкуру, в кости, в самую сердцевину. Даже картонка, на которую он перебрался у контейнеров во дворе на Оболони, не помогала — разве что не так обжигал снег.
Кот приоткрыл глаза, посмотрел на вихри снежинок — и снова зажмурился. Если бы кто-то месяц назад сказал ему, что можно так мёрзнуть, он бы не поверил. Шесть лет Тимка прожил в тёплой однокомнатной квартире и никогда… никогда ему не бывало так холодно.
Даже когда за окном весь день сеял противный осенний дождь, даже когда белое покрывало ложилось на Подол толстым слоем — ему было уютно. Он растягивался на подоконнике над батареей — хозяйка специально постелила туда вязаный плед, — глядел на улицу и радовался: у него есть дом. И есть тёплые, чуть морщинистые руки, которые гладят; глаза, где всегда пляшут озорные огоньки. Стоит хозяйке улыбнуться — и будто печку растопили внутри.
Теперь дома не было. И хозяйки — тоже. А ещё было не просто холодно — ледяно. Лапам, ушам, спине… и особенно внутри, где сердце внезапно съёжилось и стало твёрдым, как кусок льда.
— Мяу-у… мяу-у… — кот пытался перекричать ветер, но голос вяз в шуме машин где-то на проспекте Бандеры и растворялся в людском гомоне.
— Миша, шевели ногами, околеем! — донёсся резкий женский голос; кот вздрогнул. Женщина была совсем рядом. Она увидела рыжего на картонке у баков, скользнула взглядом и отвернулась: «Не до него». Тимка и не обиделся — давным-давно понял: чужим он не нужен. Нужен он был только своей — единственной.
«Помру, и дело с концом, — обречённо подумал кот. — Тем лучше…»
Жить он по-настоящему не хотел. Ради кого? Ради чего? Той жизни, к которой привык, больше нет. И той, что согревала, — тоже.
Он помнил тот день. Хозяйка почти весь световой лежала в кровати, то и дело звонила дочери, жаловалась, просила приехать.
— Оля, а вдруг мы с тобой больше не увидимся? — тревожным шёпотом повторяла Валерия Петровна.
А дочь (Тимка отлично узнавал её голос) уговаривала не нагнетать, выпить таблетку, отлежаться:
— Мам, сегодня никак. У Ильи тридцать семь и две. Давай завтра?
В тот день кот не сторожил окно, а дежурил у кровати. Он чувствовал — надвигается беда. Хозяйка гладила его одной рукой, он тихо мурлыкал. Потом Валерия Петровна будто задремала — и… и прежней её Тимка больше не видел. Та, с тёплыми ладонями и согревающим взглядом, ушла. Руки стали ледяными. Глаза — закрыты.
Тогда кот впервые по-настоящему замёрз. Так, что к вечеру всё ещё дрожал, хотя батареи в Киеве жарили, как печи, и окна были плотно прикрыты. А потом он начал кричать — громко, надрывно, как кричат люди, когда теряют родных.
В дверь настойчиво колотили, а он метался по квартире, выл — то ли звал на помощь, то ли уже просто не мог иначе: он всё понял — её нет.
Вечером в квартиру ворвалась дочь Валерии Петровны — вероятно, соседи сообщили. Постояла на пороге спальни, уставилась и набрала мужа:
— Илья, мамы не стало… Да какое наследство, ты о чём? Сначала похороны. Позже перезвоню, мне сейчас некогда.
Тимка вцепился взглядом в руки, которые уносили его хозяйку, потом наблюдал, как Оля перерывает папки, ищет какие-то бумаги. И всё равно дрожал — невзирая на жар батарей.
Через несколько дней Оля снова говорила по телефону, на ходу защёлкивая сумку у дверей:
— У нотариуса всё узнала. Завещание есть, как мама и обещала. Но продать раньше полугода не смогу, так что не мечтай. И да, что с котом делать?
Кот соскочил с подоконника.
— С каким? — сама себе удивилась Оля и тут же фыркнула: — С маминым, конечно. Что с ним?… Ага, ясно, кроме квартиры тебе ничего не надо.
Она захлопнула дверь, вынесла Тимку на улицу, посадила на скамейку у подъезда — и ушла. Даже не погладила на прощание. Кот проводил её взглядом до жёлтого «такси с шашечками». Машина рванула — и тишина.
Он огляделся и понял: дома больше нет. И не будет. И никому он не нужен. Становилось всё холоднее — и снаружи, и внутри. Месяц он влачил жизнь, сам не понимая зачем. Иногда подходил к людям, надеясь выпросить кусочек. Люди были заняты: кто по телефону говорил, кто хлеб к голубям крошил, кто нёс пакеты с Бессарабки. Никто… Никто не замечал одинокого рыжего.
Однажды он понял: больше не хочет жить. Даже перестал искать еду. Просто лежал на картоне у контейнеров — и ждал. Ждал, что хозяйка заберёт. Она не забирала. Только снилась: тихо улыбалась и тёплой, чуть морщинистой ладонью гладила по макушке.
Тимка проснулся от осторожного прикосновения: сперва по спине, затем мягко — по голове. Он не открывал глаза, пытаясь понять: кто это. «Неужели человек? Или… она?»
Он распахнул веки — и тут же зажмурился: солнце, отражаясь от снега, резануло, как стеклом. Пришлось ждать, пока глаза привыкнут. Когда смог смотреть, увидел рядом почти такого же рыжего, только маленького. Котёнок стоял совсем близко и робко касался Тимки лапкой.
— Живой? Вот и чудно! — обрадовался малыш. — А я думал, ты… того…
— Какого «того»? — ворчливо отозвался Тимка. Он-то надеялся увидеть хозяйку, а тут — мелочь рыжая. «Откуда взялся? И главное — зачем?»
— Ну… помер, — честно признался котёнок.
— Лучше бы и помер… — выдохнул Тимка.
— Зря! — звонко мяукнул малыш. — Мама говорила: коты должны долго жить и радовать людей. Меня, кстати, Зефиркой звали. Вернее, зовут… пока не выгнали.
— За что?
— Не знаю, — котёнок широко зевнул. — Слышал краем уха: у девочки, которой меня подарили, аллергия. Это кто такая — аллергия? Ты знаешь?
— Не знаю. Иди отсюда, не мешай, — Тимка оттолкнул его лапой и зажмурился.
— А ты что делаешь?
— Видно же: хочу тихо умереть. Тебе такое видеть рано, малыш.
— Сам ты малыш! Я взрослый! Может, поиграем? Когда бегаешь — теплее.
— Не хочу.
— А-а… понятно… — протянул котёнок и стрелой умчался.
«Наконец-то», — с облегчением подумал Тимка, снова подтянув лапы. Но минут через пятнадцать знакомое «мяв!» донеслось с дорожки — и к картонке снова примчался маленький рыжий.
— Держи! — он положил рядом увесистый кусок колбасы.
Запах ударил в нос, отодвинул тьму, щёлкнул по памяти: это домашнее, родное. Тимка нехотя приоткрыл один глаз:
— Откуда?
— Бабушка у метро «Нивки» угостила! — радостно отрапортовал Зефирка. — Я немного откусил — голодный, — но тебе хватит! Ешь… Ты же давно не ел, да?
«Давно», — согласился про себя Тимка — и, как ни сопротивлялся, не устоял. Колбаса исчезла за считанные мгновения.
— Теперь поиграем? — оживился котёнок. — Ты уже не голодный.
— Не хочу.
— Так и будешь лежать?
— Буду. За еду спасибо. Только не думай, что что-то изменится. Жить мне незачем. Хозяйка ушла — и я скоро за ней.
— А вот и нет! — возразил малыш и стрелой сорвался куда-то прочь.
Вернулся ближе к вечеру, таща в зубах старый шарф — то ли забытый кем-то на лавке, то ли выброшенный. Тимка вздрогнул, когда на плечи легло неожиданное тепло.
— Ты что творишь? — буркнул он, как старый дед, наблюдая, как котёнок усердно укрывает его.
— Утепляю. Чтобы ночь пережить. Рано или поздно тебя кто-нибудь найдёт и заберёт домой. А до того — держись.
— Никто не заберёт. Не фантазируй. Я никому не нужен.
— Как это — никому? — искренне удивился котёнок. — Мне нужен. И я тебя не брошу.
Тимка хотел было снова легонько подтолкнуть нахала лапой — передумал. Котёнок, заметив, что «драки» не будет, прижался крепче — и они уснули вместе, на грязном картоне. С той ночи не расставались. Февральские вьюги не разлучили их — наоборот, чем крепче морозы, тем теснее они жались друг к другу. Малыш таскал еду, Тимка делился теплом и, сам того не понимая, незаметно переставал хотеть смерти.
— Поиграем? — спросил Зефирка, проснувшись после очередной тяжёлой ночи.
— Не хочу.
— Тогда я — за провизией. Вернусь быстро!
Обычно он уносился не больше чем на полчаса. В этот раз минуло три. «Не похож он на такого, — тревожно подумал Тимка, поднимаясь. — Не случилось ли чего?» Он оставил картонку и двинулся искать непоседу.
Интуиция не подвела. В сквере у Куренёвки котёнок сидел на дереве и сипло звал, а внизу два молодых добермана прыгали, лаяли, щёлкали зубами. Рядом стоял мужчина и ехидно улыбался, подзадоривая:
— Бруно! Джесси! Фас!
«Ах вы так… — у Тимки внутри поднялась горячая волна. — Мелкого обижать вздумали?» Он не думал ни о чём и ни на что не рассчитывал — просто полыхнула кошачья злость. Рыжий, вздыбив шерсть, метнулся к собакам. Те оторопели, пискнули и прижались к хозяину, прячась за его ноги. Даже задрожали — такого злющего, крупного, огненного кота видели впервые.
Мужчина уже потянулся сам «разобраться», но краем глаза заметил, как к дереву бегут парень и девушка.
— Мужчина, вы что творите? Уберите собак! — на весь сквер крикнула девушка. — Я сейчас полицию вызову!
Хозяин спохватился, дёрнул доберманов за ошейники — и торопливо потащил прочь.
Тимка отступил в тень кустов. Он понимал: для Зефирки это шанс — обрести дом и людей. Ему самому, как он считал, недолго осталось. Главное — чтобы малыша сняли с дерева. Убедившись, что парень ловко помог котёнку спуститься, Тимка тихо исчез — вернулся к своей картонке, вдохнул мороз полной грудью и закрыл глаза.
Но вскоре до него долетело знакомое радостное «мяв!» и человеческие голоса:
— Лида, да брось ты, он не хочет к нам! — запыхавшись, воскликнул парень.
— Нет, Денис! Хочет! Просто зовёт. Бежим, пока не потеряем!
Зефирка примчался первым, ткнулся мокрым носом Тимке в щёку, обнял лапами:
— Я здесь! Соскучился?
— Очень… Зачем вернулся? Тебя ведь могли забрать — в тепло, в дом.
— А зачем мне дом без тебя? Или вместе — или никак. Ты же без меня пропадёшь.
Через минуту к контейнерам подбежали парень с девушкой — молодые, краснощёкие от бега, счастливо и растерянно дышащие.
— Я же говорила: он не просто так убежал, — выдохнула Лида. — Смотри, какой похожий. Прямо как отец!
— Отец? — Денис удивился.
— Ну да! Рыжие оба. Заберём и старшего? Мы же не оставим его тут одного, правда?
— Не оставим, — согласился Денис и, чуть улыбнувшись, аккуратно подхватил Тимку на руки.
Вечером, после сытного ужина, Тимка лежал на широком подоконнике новой квартиры на Позняках и смотрел в окно: огни, редкий снег, тёплые пятна окон напротив. Впервые за долгое время ему было по-настоящему тепло — и снаружи, и внутри. У него снова был дом. Рядом — люди, которые протягивают руки без опаски. И — котёнок. Он устроился совсем близко, положив крошечную лапку Тимке на спину, будто боялся, что тот исчезнет.
— Слушай, — подумал Тимка вслух, — они правда решили, что я твой отец. Выходит, мы их обманули?
— Нет, пап… не обманули, — сонно промурлыкал Зефирка, сворачиваясь клубком.
Лида и Денис любовались рыжими и не могли нарадоваться. Квартиру они купили недавно и мечтали: первым порог должен пересечь хвостатый — «на счастье». Они искали котёнка, веря в приметы и просто любя животных. Так вышло, что вместе с малышом, которого Денис снял с дерева, судьба подвела им и «старшего» — того самого рыжего, к которому Зефирка привёл своими дорожками.
— Получается, счастья нам привалило вдвое? — улыбнулся Денис.
— Мне кажется, больше чем вдвое, — рассмеялась Лида, не сводя глаз с большого рыжего на подоконнике. — Посмотри, какой он… домашний. Был. И снова будет.
— Хорошо, что мы побежали за котёнком и взяли их обоих, — тихо добавила она. — Теперь у них есть дом, а у нас — заботы на вечер. С ними точно не заскучаем.
«Ага, не заскучаете, — довольно потянулся Зефирка, переворачиваясь на другой бок. — Вот высплюсь как следует и…»
Он не договорил: тёплая ночь аккуратно укрыла их обоих, и в голове у Тимки, прежде холодной и пустой, стало светло. Сегодня он впервые ясно понял: иногда тепло возвращается — чужими руками, мягким ворчанием и маленькой рыжей лапкой.
А вы верите, что добро действительно находит путь назад — даже через метель, свалку и чужую беспомощность?
