— Это ещё кто такие? — Павел Ильич уже тянулся к тележке, чтобы сходить в магазин в соседнее село под Нежином, когда из леса вывалились двое незнакомцев с ружьями и растерянными глазами. Он невольно нахмурился, снял с плеча карабин и пошёл навстречу.
Поначалу мелькнула мысль, что это из охотхозяйства ребята забрели, но чем ближе подходил, тем яснее видел: лица чужие. Да и не ходят «хозяйские» по глухомани в выходной без сопровождающего.
— День добрый, мужики! — остановился он в паре шагов и прищурился. — Ветром вас сюда с какими делами занесло? Не браконьеры ли?
Один из пришлых стоял спокойно, улыбался, второй оглядывался дёргано, будто что-то искал глазами в кустах. Павел Ильич машинально отключил предохранитель: не потому что собирался кого-то пугать, просто с оружием в руках да в незнакомом месте — так привычнее и безопаснее.
— Да какие мы браконьеры, отец! — первым заговорил улыбчивый. — Мы охотники. Только, кажется, заблудились.
— В наших краях впервые?
— Впервые. Я — Григорий, — представился он. — А это друг мой, Аркадий. Приехали на зайца.
— На зайца? — Павел Ильич взглянул на календарь, висевший у него в памяти как у любого егеря. — Не рановато? Сезон только завтра открывается. Разрешение с охотбилетами покажете?
— Про сроки знаем, — невозмутимо кивнул Григорий. — Нарочно деньком раньше приехали, присмотреться, привыкнуть. Места-то нам новые.
— Документы?
— Естественно, есть, — вмешался он же. — Только в машине забыли, на дороге оставили… где-то там, — махнул рукой в неопределённость. — Ходим уже часа три, всё выходим и выходим. Хорошо, на вас вышли.
— Знаете ли, господа охотники, — проворчал Павел Ильич, — гулять с ружьём без бумаг да ещё и накануне открытия сезона — затея подозрительная.
— Документы есть, — заверил Григорий. — Хотите, отдохнём чуть, а потом вместе сходим — покажем всё до буквы.
— Посмотрим, — уклончиво ответил егерь. — Я как раз в лавку собрался, но сперва зайдём ко мне, чай поставлю. Греть вас надо, гляжу.
— От чая не откажемся! — оживился Григорий.
— Кстати, чего это твой товарищ такой шебутной? — кивнул Павел Ильич на Аркадия, у которого глаза мотались, как спутниковые тарелки по небу. — Первый раз в лес выбрался?
— Он и есть дебютант, — ухмыльнулся Григорий. — Всё медведя ждёт: вдруг выскочит! Я ему толкую, что здесь медведи — редчайшая птица, — а он трясётся.
— Вообще-то ходят и у нас, — спокойно заметил егерь. — Но немного. Вероятность встретить — как в лотерею сорвать джекпот.
— Слышал, Аркаша? — оборвал друга Григорий. — Давай не трусить. Пойдём лучше чай пить. У вас травяной?
— Обычный, пакетный, — усмехнулся хозяин. — Но и он в руках, если холод пробрал.
Через минуту гости уже сидели за столом. На плите шумел чайник, а на диванчике, поджав тонкие лапы, настороженно наблюдала за незваными ранними визитёрами маленькая худенькая собака — гладкая, как отполированный камень, и прям-таки воздушная.
Григорий не сводил с неё глаз, приглядывался, будто вспомнить пытался. И вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— Точно! Левретка!
— Кто? — вытаращился Аркадий. Слово было бессмысленным набором звуков.
— Левретка, итальянский грейхаунд! — важно пояснил приятель.
— Кого? — Аркадий и на второй попытке не приблизился к пониманию. Только хлопал глазами.
— Ох ты ж, голова у тебя соломенная… — начал кипеть Григорий. — Борзая, только миниатюрная. Собака — огонь! На зайца самое то.
— Вон та, охотничья? — недоверчиво покосился Аркадий на изящное существо. — Ей бы на кузнечиков охотиться…
— Почему на кузнечиков? — притворно возмутился Григорий. — С ней зайца как с куста брать! Мне знакомые рассказывали: она не бегает — летит! Зайцу редко когда уйти удаётся.
— Да ну? — искренне удивился Аркадий.
— И ещё у них этот… инстинкт преследования развит — будь здоров!
Павел Ильич, отливая кипяток в кружки, усмехнулся, погладил собаку по тонкой шее — та прислушивалась, но не суетилась, — и негромко сказал:
— Никакого у неё преследования нет.
Слова будто открыли заслонку памяти. Перед глазами всплыли кадры двухлетней давности. Тогда в их полесский лес, что под Житомиром, наведался матерый охотник с левреткой. Специально покупал «под зайца». Ходил с ней день, другой, третий — и всё хмурился. На четвёртый махнул рукой:
— Забирай, Павел Ильич, если надо.
— Зачем она мне? Я ж не гонщик, — удивился егерь.
— И не надо. По бумагам — охотничья, а по жизни — нет. Зайцев не гоняет. Брось пакет — полетит за пакетом. Ветер листья поднимет — и за листьями. А зайца будто не видит.
— Вот как…
— Не нужна мне такая. Заберу — брошу. Оставите — берите. Даром.
Павел Ильич посмотрел на крошку, всю дрожащую на осеннем ветру, и сказал: «Пойдёшь ко мне». Долго перебирал клички — Белка? Стрелка? — а потом назвал Искрой. Потому что она мгновенно стала его маленьким огоньком: любит забраться под одеяло, прижаться, согревать — и телом, и душой. Кто бы раньше сказал ему, что собака может так глубоко поселиться в сердце, он бы усмехнулся. Но Искра поселилась — и осталась. Пять килограммов живого счастья, которое не желает уходить ни на день.
— Не продам, — подвёл он черту. — Ни за какие деньги. И не гонит она зайца — у неё совсем другая работа: душу лечить.
Григорий хмыкнул, но спорить не стал. Любопытствовал, расспрашивал — Павел Ильич отвечал охотно. Так прошёл почти час.
— Вы ж вроде в магазин намыливались? — напомнил наконец гость.
— Так и есть. До райцентра рукой подать — километров десять, — кивнул егерь.
— Может, вы нас выручите? — Григорий подхватил тему. — Дайте-ка мы вам денег, а вы нам прикупите чего: хлеба, тушёнки, печенья. Мы бы сами, да ноги уже ватные. Немного бы отдохнуть… А как вернётесь — вместе к машине махнём, документы предъявим.
Он замялся и добавил:
— Я и сверху вам отблагодарю.
— Сверху не надо, — отрезал Павел Ильич. — Давайте только на продукты.
Он сунул мятые купюры, которые дал Григорий, во внутренний карман, повернулся к собачке:
— Искра, ты за старшую. Гостей карауль, чтоб всё чин по чину.
Мужики обменялись улыбками, промолчали. И стоило егерю исчезнуть за поворотом, как Григорий наклонился к Аркадию и прошептал то, что, видать, вынашивал весь час:
— Слушай, пока старик в Нежине, мы собачку заберём. Она мне нужна, понимаешь? Не щенок уже, но и не стара — в самый раз. Наподдадим — и будет охотницей каких мало. «Для души», говорит… Ерунда это.
— Украсть? — опешил Аркадий. — Егерь вернётся — сразу поймёт, что мы…
— И что он сделает? Он видел наши документы?
— Не видел.
— То-то и оно. Скажем, пошли к машине за бумагами, потом вспомнили, что забыли кое-что, и уехали. А собака в избушке оставалась. Никто ничего не докажет.
— Да я… не знаю…
— Да что ты всё «не знаю»? Возьмёшь — и понёс. Вон она, кошка с лапами. В руках унесёшь, даже не пикнет.
Аркадий мялся, но согласился. Искра уже уловила неладное — настороженные уши, взгляд косой… только поздно. Григорий перегородил дверцу, Аркадий резко схватил сзади.
— Вот и всё. Теперь ты моя, — хмыкнул Григорий. — Быстро из леса — пока дед не вернулся.
Они выскользнули из избушки, оглянулись — пусто. Шаг ускорили. Лишь одного не учли: курочка невелика, да сопротивляется лихо. Искра выкручивалась, как пружина, а потом прицельно щёлкнула зубами по пальцу.
— Ай! Кусается, гадина! — взвыл Аркадий и выронил добычу.
Почувствовав землю под лапами, Искра рванула… на пару десятков метров — и застыла, уши торчком. Слушала. Мужики уже гнали её клешнёй — с двух сторон, тихо, но настойчиво. Задумка — с двух сторон, прыгнуть — схватить.
Искра метнулась — только не к дому, а вглубь леса. «Не уйдёт! — выдохнул Григорий. — Устанет». Аркадий запыхтел:
— Не догоним, ты сам говорил: они летят.
— Далеко не улетит. Упрётся.
Гонка длилась минуты четыре-пять. Собачка вывернула к зарослям, на секунду замерла — и нырнула в кусты. «Попалась, родимая», — ухмыльнулся Григорий, жестом приказав товарищу не шуметь. Кусты дрожали — словно спрятанное сердце стучало.
— На счёт три, — прошептал Григорий. — Раз… два… три!
Оба разом рванули в чащу и рухнули на крошечную полянку, со всех сторон зажатую шиповником. Только собакой там и не пахло. Зато пахло… чем-то резким и очень животным. Потому что прямо напротив, прижавшись спиной к стволу, на задних лапах сидел медведь — косился, морщил нос, недоумевал: кто тут у него без спроса в гости?
Воздух густо пропитался… паникой. Григорий и Аркадий вылетели из кустов со скоростью лосей на привале.
— Да ну её, эту охоту! — истошно завопили они хором и понеслись куда глаза глядят, забыв у пня и про ружья, и про то, зачем вообще приехали.
Искра постояла, прислушалась к треску веток — и, убедившись, что чужаки дёрнули куда подальше, повернулась и лёгкой рысью побежала домой. Медведь тоже решил не искушать судьбу и удалился — мало ли кто ещё прилетит через кусты.
Когда Павел Ильич вернулся, ни гостей, ни их следов в избушке не было.
— Ушли, что ли? — удивился он, развешивая пакеты. Искра прыгала вокруг, виляла хвостом, как пропеллером.
— Гав! — подтвердила она.
— Странные… — покачал головою егерь. — И деньги дали, и список попросили — и с концами.
Наутро, обходя свой участок, он наткнулся на два брошенных ружья. Яснее ясного, чьи. Сел на пенёк, почесал затылок, сцепил пазл: как Григорий смотрел на Искру, как те торопились… и как сейчас молчат кусты. Проговорил вслух:
— Значит, пытались увести? — Искра лаем подтвердила. — Ну-ну. Не с той связались.
Это был не первый раз. Год назад трое ухарей тоже захотели «милую собачку на зайца». Искра плавно, без спешки, завела их на лося, который как раз искал себе подружку и был крайне раздражителен. Сцена была достойна хроники: как лось гоняет взрослых дядек меж берёз, люди потом всем в селе под Черниговом пересказывали. А ещё раньше попытались прихватить её двое умников — она вывела их ровнёхонько к семье кабанов, что рылась в мху. Итог — оба на сосне, папаша-кабан снизу рычит, поросята визжат, весь лес слышит.
— Ну что, в этот раз кто? — спросил Павел Ильич, подхватывая собачку на руки.
— Гав-гав-гав! — отчиталась Искра и уютно устроилась на его предплечье.
— Медведь, значит? — улыбнулся он. — Люблю твою логику, девка. Хорошо, что целы остались «типа охотники». Может, теперь к лесу с уважением отнесутся.
Искра потянулась, ткнулась носом хозяину в локоть и закрыла глаза. После пережитого адреналина её всегда клонит в сон. И снилось ей, как снова и снова чужие руки пытаются её унести — а она каждый раз находит путь обратно: к дому, к своему человеку, к тому голосу, ради которого и бьётся маленькое пылающее сердце.
Потому что есть собаки для гонки, есть — для охраны, а есть — для души. И таких не продают, не меняют, не отдают. Их охраняют — как самое тёплое, что случалось в твоей жизни.
А вы бы устояли, если б вас попросили продать «просто собаку»? И верите ли вы, что у маленьких бывает большое, храброе дело — беречь тех, кого любишь? 🐾
