«Золовка пришла раньше, чтобы «помочь» — но всё испортила, как обычно»
Инна встала в шесть утра. Кофе не сварился — проклятая кофемашина снова мигала, как новогодняя ёлка в обмороке. Она махнула рукой, вскипятила чайник по старинке и достала из морозилки мясо.
Сергей лежал в спальне, уткнувшись в подушку. Даже не шелохнулся, когда она чихнула третий раз. А у неё, между прочим, аллергия на его новую собаку. Да-да, его собаку. Подарил себе под Новый год. В январе. Сам. За её же деньги. Милота.
Инна закинула мясо на сковородку и попыталась вспомнить, сколько лет свекрови. Пятьдесят пять, кажется. Ну да, юбилей. Татьяна Михайловна, конечно, женщина с характером. Любит говорить: «Женщине не нужно мнение, если у неё есть сын». Вот и получила: сын, похожий на инфузорию и с тем же уровнем эмпатии.
Звонок в дверь. Семь сорок. На час раньше, чем договаривались.
Инна вытерла руки, пошаркала к двери.
— Привет, Иннусь. Я решила пораньше. Помочь тебе, ну ты понимаешь… — Олеся уже проскользнула внутрь, пахнущая духами «как в восемнадцать», с маникюром, который мог поцарапать металл.
— Ты же не одна готовишь? — добавила она с поддельной заботой, оглядывая стол, как будто искала улики.
— Нет, конечно. У меня гномы по ночам тут режут салаты, — буркнула Инна и пошла обратно к плите.
Олеся сняла куртку, зависла у зеркала. Проверила губы, ресницы, чек. Типичная помощь: с дивана контролировать, чтоб ты не дай бог не расслабилась.
— А Сергей? — кинула Олеся мимоходом.
— Спит. Как и полагается мужчине, когда жена таскает продукты с пятого этажа без лифта, — Инна включила вытяжку на максимум.
— Ну, если ты его так измотала… — с мягкой усмешкой отозвалась Олеся, — он же у нас не робот. Работа, семья, и ещё ты — ураган чувств.
Инна повернулась, медленно, будто под прицелом.
— Олеся, может, ты сразу скажешь, что я ему не подхожу?
— Зачем повторять очевидное? — пожала плечами та и села. — Просто ты… не наша. У тебя свой ритм. Свой стиль. Свои истерики.
— Ага. А у вас — стабильность. Одна на всех. Особенно у твоей мамы, которая вечно в образе заслуженной вдовы при живом муже.
Олеся усмехнулась. Спокойно. Даже почти доброжелательно.
— Ты злишься, потому что чувствуешь себя чужой. Но ведь это не мы тебя отдалили. Это ты сама выбрала быть по другую сторону.
Инна замерла. Внутри всё кипело, но голос был ледяным:
— Олеся, я выбрала быть женой. А вы выбрали остаться кланом. С кланом борщ не сваришь — кланом только душу можно выпотрошить.
— Ты драматизируешь. Просто у нас семья, где принято держаться друг за друга, — невинно заявила Олеся, глядя на Инну, как хирург на пациента без наркоза.
В этот момент вышел Сергей. В трениках, с телефоном в руке. Глаза полуспущены, как у запойного Будды.
— Олеся? Рано как-то… — промямлил он и зевнул.
— Да я помочь, братик. А то смотрю — Инна немного в стрессе.
Сергей сел, потянулся, почесал живот.
— Ты чего злая-то, Инн? Праздник всё-таки. Маме пятьдесят пять, юбилей, ей приятно будет…
— А мне — приятно будет, если ты начнёшь хоть раз слушать не только Олесю, — сорвалось у Инны.
Олеся тут же поджала губы:
— Вот видишь, опять… Скандал из воздуха. Я пришла рано — она злая. Я бы позже — ты бы сказал, что я безразлична.
Инна хлопнула крышкой кастрюли:
— Ты пришла, чтобы проконтролировать. Как всегда. Убедиться, что я не воняю селёдкой и не режу салат с левой ноги.
— Инн, не начинай… — Сергей встал. — Пожалуйста. Не порть день. Просто будь доброй. Как ты умеешь.
Она посмотрела на него с такой тоской, будто впервые поняла: он не изменится.
— Я уже не умею. Меня ваша семья переучила.
Она сняла фартук, бросила на спинку стула. Подошла к зеркалу, поправила волосы.
— Жарьте сами. Празднуйте. Я уеду к Ксюше. У неё хотя бы пылесос не пищит, как Татьяна Михайловна, если соль не так лежит.
Сергей выдохнул:
— Ты уходишь? Сейчас?
Инна открыла шкаф, достала сумку.
— А когда, Серёж? Когда меня начнут бить тапками? Условий нет. Только одолжения. И постоянное: будь доброй. Я не халва. Мне горько.
Олеся встала, скрестила руки на груди.
— Ты хочешь, чтобы мы прогнулись под тебя? А кто ты вообще такая, чтобы менять нашу семью под себя?
Инна повернулась на каблуках, подошла вплотную:
— Я — та, с кем он спит. А ты — та, кто всё ещё думает, что у вас симбиоз. Прекрати врать себе, Олесь. Он тебе не муж. Никогда не был и не будет.
Тишина. Только тиканье часов и бульканье подливки.
Инна закрыла за собой дверь, будто выстрелила.
На лестнице пахло кошачьим кормом и чьей-то тоской.
«Прошло полгода. Она думала, что станет легче без них — но стало только честнее»
Инна стояла у окна своей однушки в Мытищах и пила кофе. На этот раз — нормальный, из новой кофемашины. Не мигает, не скулит. Просто делает своё дело. В отличие от бывших родственников.
За окном рыжий кот ловил голубя. Неудачно. Как и Сергей, который уже третий месяц «хочет поговорить».
Ксюша — её подруга и по совместительству риэлтор — помогла найти квартиру. Старая, но с нормальной планировкой. Без родственников по периметру.
Инна сняла кольцо только на третий день после ухода. Всё надеялась, что хоть Татьяна Михайловна позвонит. Нет. Все молчали. Словно её существование аннулировали.
Зато через неделю после подачи на развод позвонил сам Сергей.
— Инн… — его голос был скомканный, как будто звонил из шкафа. — Ты… точно этого хочешь?
Она тогда ответила просто:
— Я хочу не чувствовать, что живу в оборонительном окопе.
И повесила трубку.
Суд был в апреле. Быстро. Без лишнего. Сергей даже подписал всё без претензий. Машина осталась ему. Квартира — тоже. Инна не цеплялась. У неё была одна цель: выйти.
Сейчас на плите закипал борщ. Первый — за полгода. До этого питалась воками и суши с акции. Сегодня захотелось по-человечески. Впервые.
Раздался звонок в дверь. Она знала, кто это.
— Ты всё равно впустишь. Я купил твои любимые сухарики. С изюмом, которые ты стыдилась есть при Олесе, — сказал Сергей, стоя в дверях, как курьер с чувствами.
Инна вздохнула.
— Проходи. Только давай без нытья. Я устала быть виноватой, даже когда молчу.
Он зашёл, оглянулся, сел. За полгода сдулся. Не тот самоуверенный молчун, а какой-то помятый тип в дешёвом пуховике.
— Ты похудела, — тихо сказал он.
— Ты — нет, — отрезала она, доставая чашки.
— Я не знал, как это будет. Без тебя. Думал — пройдёт. Но не проходит.
Она уселась напротив.
— Ты с Олесей общаешься?
Он кивнул, потом — покачал головой. Как испорченный вентилятор.
— Она думает, ты ушла потому, что обиделась. Не потому, что тебе больно.
Инна усмехнулась.
— Для Олеси всё — личная драма. Даже если чайник сгорел, виновата бывшая жены брата. Стратег, блин.
Он вздохнул:
— Я бы хотел всё вернуть.
— Кого? Меня — или удобство?
Он молчал. Потом встал, подошёл ближе.
— Тебя. Я понял, что ты была не просто женой. Ты была взрослее меня. Теплее. Ты не молчала, когда было больно. А я — всегда прятался.
Инна поднялась. Посмотрела на него. Долго.
— Ты знаешь, что твоя мать мне тоже не написала ни разу? Даже открытку не кинула. Она ведь умеет: у неё на кухне целая стопка. По сезонам.
— Она не умеет просить прощения, — пробормотал он. — У неё это считается слабостью.
— А у меня — сила. Знаешь, что я поняла за полгода? Что тишина — не всегда враг. Иногда это — наконец-то свобода.
Он шагнул ближе. Хотел коснуться. Но она отступила.
— Я пришёл не унижаться. Я пришёл сказать — я понял. И если вдруг ты решишь попробовать снова — не с нуля, а с уважения — я буду рядом.
Она опустила глаза. Потом снова подняла. В них было всё: боль, благодарность, усталость и капля надежды.
— Сергей… А ты когда-нибудь готов был поссориться с Олесей ради меня? Не ради мира в семье. Ради любви. Ради меня.
Он молчал. Долго.
— Нет, — признался он. — Я боялся, что потеряю их. И потерял тебя.
Она кивнула. Без слёз. Только дыхание стало чуть чаще.
— Значит, ты честен. А честность — лучше, чем ложь, завернутая в праздник.
Он отвернулся, сел обратно. Сунул ей в руки пачку сухариков.
— Если когда-нибудь захочешь съесть их вместе — просто позвони.
Ушёл. Тихо. Без скандала. Без крика. Без «давай начнём сначала».
Инна стояла у окна и грызла сухарик. Было горько, но… вкусно. Как в первый раз.
Позвонил телефон. Это была Татьяна Михайловна.
— Инночка. Привет. Я знаю, что ты обиделась. Но я тут кое-что поняла… У меня юбилей был, а теперь вот операция предстоит. Хотела бы увидеться. Может, ты приедешь?..
Инна смотрела в окно.
— Знаете, Татьяна Михайловна… Давайте. Только без вашей Олеси. И без правил. Просто — как женщина с женщиной. Не как клан. А как люди.
Та замолчала. Потом вздохнула:
— Ты выросла. Прости, что не увидела этого раньше.
— Вы не обязаны. Просто — не мешайте мне теперь жить своими мозгами.
Слез не было. Только лёгкий холодок по спине. И странное чувство — будто она впервые себя выбрала.
