Приёмное отделение поликлиники пахло хлоркой. Лена сидела на жёстком стуле, механически разглаживая на коленях мятый листок с результатами. Второй час ждала онколога – тот всё никак не освобождался.
В коридоре тикали часы, по стенам желтели разводы – недавно прорвало трубу на верхнем этаже. Лена знала здесь каждый угол, каждый скрип половиц. Пятнадцать лет в этой поликлинике – немалый срок.
«Зайти после приёма», – сказала с утра Анна Сергеевна, протягивая конверт с анализами. В голосе что-то дрогнуло, и Лена сразу поняла – плохо дело. Насмотрелась за годы работы.
Дома ждал недоглаженный ворох белья, на плите – недоваренный суп. Убежала прямо посреди готовки, когда позвонили из лаборатории. Олег, наверное, опять ворчит – обед не готов.
Близнецы забегали утром – уже десятиклассники, выросли совсем. Дима торопливо сунул в руки тетрадь с сочинением: – Баб, проверь, пожалуйста.
Тетрадь так и лежала в сумке, непроверенная.
Дверь кабинета наконец скрипнула. Врач – грузный мужчина в очках – сел напротив: – Елена Николаевна, вы же понимаете, что это значит?
Она кивнула. В горле пересохло. За пятнадцать лет работы столько раз видела такие же испуганные глаза пациентов. Теперь сама сидела по ту сторону стола.
– Направление в онкоцентр готово. Операция. Но тянуть нельзя. С понедельника сдаем анализы.
«Операция» – слово ударило под дых. Она столько раз готовила пациентов к хирургии, успокаивала, подбадривала. А теперь вот – сама.
В коридоре по-прежнему тикали часы. За окном моросил дождь – февраль выдался сырой. В голове крутилось одно: «Как сказать детям?»
Домой шла пешком – два часа через весь город. Ноги сами несли знакомой дорогой. Мысли путались, наскакивали друг на друга. Вспомнилась вдруг пожилая пациентка с ее участка. Тоже рак, тоже операция. Выкарабкалась, ходит теперь приходит к ним раз в квартал за рецептами, внуков растит.
В подъезде пахло кислыми щами – соседка опять варила на всю неделю. Знакомый запах почему-то резанул по нервам. Или это слёзы подступили?
Олег сидел на кухне, смотрел телевизор. Даже не повернулся: – Где тебя носит? Обед не готов.
Она прошла мимо, в ванную. Включила воду – погромче, чтобы не слышать его ворчания. В зеркале отражалось чужое лицо – серое, с потухшими глазами.
В кармане халата всё ещё лежал мятый листок. Развернула, перечитала ещё раз – вдруг ошибка? Нет, всё то же. Чёрным по белому.
В дверь постучали – Витя заскочил после работы: – Мам, ты чего трубку не берёшь? Я весь день звоню.
Она обернулась – и вдруг накрыло. Слёзы хлынули сами собой, плечи затряслись. Сын подхватил, обнял: – Мама? Что случилось?
Листок выпал из рук. Витя поднял, пробежал глазами: – Это… Это же не то, что я думаю?
Она кивнула, уткнувшись ему в плечо. Как в детстве, когда он прибегал с разбитыми коленками. Только теперь не заклеишь пластырем, не утешишь конфетой.
– Что врачи говорят? – он держал её за плечи, заглядывал в глаза.
– С понедельника анализы, потом операция, – голос дрожал. – Потом… потом посмотрим.
– Я с тобой, – он крепче стиснул её плечи. – Слышишь? Мы все с тобой.
В кухне загремела посуда – Олег собирал ужин. В форточку тянуло сыростью, на карнизе ворковали голуби. Обычный вечер обычного дня.
Только теперь впервые за тридцать лет она подумала – а ведь это её жизнь. Не чья-то – её собственная. И только ей решать – бороться или сдаться.
Три недели подготовки пролетели как один день. Лена собирала сумку в больницу – пижама, халат, тапочки. Всё как обычно, всё как у других. Только теперь она была не медсестра, а пациент.
Таня помогала укладывать вещи: – Я каждый день буду приходить. И близнецов приведу.
– Не надо, Танюш, – Лена сложила полотенце. – Им к экзаменам готовиться надо.
Утром её проводили всей семьёй. Даже Олег вышел из своей комнаты: – Ты это… Выздоравливай.
Она кивнула. Первые слова за три дня – и то казённые, будто чужому человеку.
В палате их было двое. Соседка – молодая женщина с короткой стрижкой – приветливо улыбнулась:
– К операции?
– Да. – Лена села на койку и осмотрелась.
– Я вот уже вторую перенесла. Ничего, справляемся. Ты главное, настройся, что все будет хорошо! Понимаешь? У нас тут девочки хорошие, мы поддерживаем друг друга. Это очень важно.
Вечером пришёл Витя. Принёс яблоки, сок:
– Мам, ты держись. Всё будет хорошо.
Она смотрела на сына – осунувшийся, с потухшими глазами. Постарел будто. Когда только успел?
– Ты маме не яблоки носи, – одернула соседка Витю, – а настроение! Понимаешь? Это самое главное. Чтоб она знала, ради чего ей бороться.
Ночью не спалось. В палате тихо стонала соседка, где-то в коридоре скрипели колёса каталки. За окном моросил дождь – февраль никак не хотел уступать весне.
«Господи, – думала она, глядя в темноту, – дай мне сил. Не ради него – ради детей. Ради внуков…»
И вдруг поймала себя на мысли – а ради себя? Тридцать лет жила для других. Может, пора начать жить для себя?
Через три дня её повезли в операционную. Знакомый хирург – сколько раз виделись в поликлинике – ободряюще подмигнул:
– Не волнуйтесь, Елена Николаевна. Прорвёмся.
Она провалилась в темноту. А когда очнулась – всё было как в тумане. Только белый потолок над головой и чья-то тёплая рука, держащая её ладонь.
– Мама, – Витя склонился над кроватью. – Всё хорошо. Операция прошла успешно.
Дни в реанимации слились в один бесконечный коридор боли и усталости. Капельницы, уколы, перевязки. Теперь она знала, каково это – быть по ту сторону процедур.
Через неделю перевели в общую палату. Соседка – та самая, с короткой стрижкой – встретила как родную:
– Ну вот, теперь вместе будем. Лена, мы справимся.
Вечерами они долго разговаривали. О жизни, о детях, о будущем. Наташа – так звали соседку – собиралась после больницы в санаторий: – Врач говорит, восстановление важнее всего. Муж путёвку купил.
– А мой даже не спросил как дела, – вырвалось у Лены. – За две недели ни разу не пришёл. – помолчала и не выдержала, рассказала всю свою жизнь.
– Так зачем терпишь? – Наташа приподнялась на локте. – Жизнь-то одна. И она твоя, не его. Знаешь, у меня мать так жила. Один в один, как ты. А когда ее не стало, думаешь он страдал? Нет. Он сразу нашел другую дурочку. Я себе поклялась, что у меня такого не будет. Это твоя жизнь, твоя. Проживи столько сколько осталось счастливо и для себя.
Эти слова стучали в висках всю ночь. Жизнь одна. И она её чуть не потеряла – не из-за болезни даже, а из-за своей привычки жить для других.
Утром пришла врач: – Елена Николаевна, у вас хорошие анализы. Через неделю выпишем. Потом химиотерапия…
Она кивнула. Знала, что это только начало пути. Но впервые за долгое время не было страшно.
К выписке привезли одежду из дома. Витя помог собрать вещи: – Я тебя заберу. На такси поедем. И потом с Таней договорились, что будем у тебя дежурить дома, пока не поправишься.
– Нет, – она застегнула сумку. – Дома сама справлюсь.
Сын удивлённо поднял брови: – Ты же слабая ещё…
– Ничего. Справлюсь.
Это «справлюсь» прозвучало как-то по-новому. Уверенно, твёрдо. Будто другой человек сказал.
Дома всё было по-старому. Пыль на подоконниках, немытая посуда в раковине. Олег даже не вышел встретить – только телевизор громче сделал.
– Есть хочешь? – Таня метнулась к плите. – Я суп сварила…
– Потом, умоюсь сначала, – Лена прошла в ванную. Заперла дверь, включила воду.
В зеркале отражалось осунувшееся лицо с ввалившимися глазами. Но взгляд был другой – не затравленный, как раньше. Спокойный.
Вечером Олег заглянул на кухню: – А ужин будет?
– Не знаю, – она даже не повернулась. – Сам приготовишь, значит будет.
– Что значит «сам»? – в голосе зазвучали знакомые начальственные нотки. – Ты дома, значит…
– Значит, что? – она наконец обернулась. – Что я должна сразу к плите бежать? Должна обслуживать? Я из больницы вернулась. После операции. Если ты не заметил.
Он замер в дверях. Тридцать лет такого тона от неё не слышал.
– Вот что, – она поднялась. – Теперь будет по-другому. Хочешь есть – готовь сам. Хочешь чистые рубашки – стирай сам. Я тебе не прислуга.
– Ты… – он задохнулся от возмущения. – Да как ты…
– Вот так, – она прошла мимо него. – Жизнь одна. И это моя жизнь.
***
Химиотерапия оказалась страшнее операции. После каждого курса она лежала пластом – тошнота, слабость, всё тело будто чужое. Волосы выпадали клоками. Однажды утром просто взяла ножницы и состригла остатки.
– Мам, давай парик купим? – Витя смотрел с болью. – Не надо, – она повязала косынку. – Так легче.
Дома бывала теперь редко – только между курсами химии. Олег почти не выходил из своей комнаты, когда она возвращалась. Только телевизор гремел громче обычного.
Первое время Таня пыталась поддерживать привычный уклад – готовила, убирала, относила Олегу еду. Но Лена остановила: – Не надо. Пусть сам. – А как же… – Никак. Хватит.
Она осталась в своей комнате – той самой, где провела все эти годы в одиночестве. Только теперь по-другому расставила мебель, повесила новые занавески. Будто другое пространство создала – своё.
К осени химия закончилась. Врач улыбнулся, протягивая выписку: – Ремиссия. Но наблюдаться будем регулярно.
Лена вышла из больницы, вдохнула полной грудью. В парке шелестели жёлтые листья, пахло прелой травой и яблоками. Она забыла, когда последний раз просто гуляла – просто так, никуда не торопясь.
Домой решила пройтись пешком. По дороге зашла в магазин – впервые за тридцать лет купила себе новое платье. Не отложила деньги «на черный день», не отдала на нужды семьи – себе купила.
В подъезде встретила соседку: – Господи, Леночка! Похорошела-то как!
– Выздоровела, – она улыбнулась. – И не только от болезни.
Первым делом достала с антресолей старые тетради учета расходов – тридцать лет подсчетов, экономии, жизни впроголодь. Порвала, выбросила. Словно освободилась от всех этих лет унижений и безденежья.
Вечером Олег привычно окликнул из своей комнаты:
– Ужин принесешь?
– Нет, – она даже не обернулась. – Сам возьмешь, если хочешь.
– Что значит «сам»?
– То и значит. Теперь каждый сам по себе. Хочешь есть – готовь сам. Надо продукты – покупай сам.
На кухне загремела посуда – он пытался сам разогреть еду. Получалось плохо. Но она больше не бросалась помогать, не бежала по первому зову.
Они существовали в квартире как чужие люди – каждый в своей комнате, каждый сам по себе. Всё как раньше, только теперь она не готовила ему, не стирала, не убирала.
Олег пытался давить:
– Я тебя содержал всю жизнь! Неблагодарная!
– Нет, – она спокойно мыла свою чашку. – Ты платил за квартиру. А я тебя содержала, себя содержала. И детей растила. И внуков.
К Новому году он слёг – сердце. Она вызвала скорую, проводила до больницы. Но ухаживать не осталась:
– Там медсестры есть. Справятся.
Он смотрел вслед потерянным взглядом. Наверное, вспоминал, как сам не пришёл к ней в больницу – ни разу за все полгода.
Весной его не стало. Инфаркт – второй за полгода. Она сидела на прощании, смотрела на восковое лицо и думала – вот и всё. Тридцать лет жизни с чужим человеком.
Витя тронул за плечо:
– Мам, ты как?
– Нормально, – она поднялась.
Дома непривычно тихо. Не хлопает дверь соседней комнаты, не гремит телевизор. Она открыла окно – в комнату ворвался весенний ветер, принёс запах сирени из палисадника.
На столе лежала его трудовая книжка, паспорт, документы на квартиру. Теперь можно было переехать, начать новую жизнь. Но она вдруг поняла – никуда не поедет. А вот ремонт сделает. Первым делом вынесла на помойку все его вещи. Вымыла комнату, сняла прокуренные шторы. Поставила на окна цветы и улыбнулась.
Это её дом. Её жизнь. Теперь уже точно – её.
Вечером пришли близнецы – готовились к выпускным экзаменам. Маша склонилась над учебником, закусила губу – совсем как она в молодости.
Лена смотрела на внуков и думала – а ведь могла умереть год назад. Могла сдаться, уйти в болезнь, в жалость к себе. Но выбрала жить.
И теперь эта жизнь наконец-то принадлежала ей. Только ей.
Летом, когда прошёл год после болезни, Лена впервые поехала в отпуск. Просто собрала вещи и взяла путёвку в санаторий «Сосновый бор» – всего в часе езды от города. Место тихое, спокойное, среди соснового леса.
– Мам, ты уверена, что справишься? – беспокоился Витя.
– Не надо, – она сложила в сумку новый спортивный костюм. – Я же не старуха немощная. Просто мать, которая первый раз в жизни едет отдыхать.
Санаторий встретил её тишиной и хвойным воздухом. Она стояла на террасе корпуса, закрыв глаза, и думала – вот оно, счастье. Простое, как эти сосны, как этот воздух, как это летнее солнце.
В столовой она вдруг услышала знакомый голос: – Леночка? Не может быть!
Наташа – та самая соседка по палате. Похудевшая, но глаза всё такие же – живые, лучистые.
– Тоже по путёвке? – они обнялись как родные.
– Второй год уже езжу. Врач говорит – помогает, – улыбнулась Наташа.
По вечерам они гуляли по дорожкам парка. Наташа рассказывала про детей, про внуков, про новую жизнь. На скамейках сидели отдыхающие, где-то играла музыка, пахло свежескошенной травой.
– А знаешь, – сказала как-то Лена, – я ведь тебя часто вспоминала. Как ты тогда в больнице сказала – жизнь одна, и она твоя.
– Помогло?
– Ещё как! Другим человеком стала, – усмехнулась Лена, вспомнив, чего ей это стоило.
Домой Лена вернулась другим человеком. В поликлинике тоже всё изменилось. Она больше не бралась за чужие дежурства, не оставалась допоздна. Своё время научилась ценить.
Близнецы переехали жить к ней. Поступили в институт. А ее квартира ближе. Да и места больше, чем в их двушке. Обжились в её квартире – каждому по комнате, светлой, просторной. Дима заставил свою книгами – готовился к сессии. Маша развесила картины, на подоконнике расставила горшки с цветами.
По вечерам они часто сидели втроём на кухне. Пили чай, делились новостями. Внуки рассказывали про институт, про новых друзей, про планы на будущее.
– Бабуль, а помнишь, как ты нас в детстве водила в парк? – спросила как-то Маша. – Мы на каруселях катались, а ты всё боялась – денег не хватит…
– Помню, – Лена улыбнулась. – Только теперь всё по-другому будет. Без оглядки на копейки.
В выходные она стала ходить в бассейн – врач посоветовал для поддержания формы. Купила абонемент, новый купальник. Первый раз в жизни потратила деньги на себя, не чувствуя вины.
Однажды, возвращаясь с работы, встретила старую пациентку:
– Елена Николаевна! Вы так похорошели…
– Это не я похорошела, – ответила она. – Это жизнь наладилась. А вы знаете, вы ведь мне в этом помогли!
– Как?
– своим примером. Что вы прошли через операцию и справились. Спасибо.
Засыпая, она часто думала – как же раньше жила? Как позволяла себя в угол загонять? Как боялась слово поперёк сказать?
Витя с Таней часто заходили в гости. Смотрели, как близнецы устроились, радовались их успехам.
– Мам, – сказал как-то сын, – ты другая стала. Счастливая. – Просто наконец-то живу, – она обняла его. – Не существую – живу.
Завтра плановый осмотр. Год ремиссии – важный рубеж. Но она больше не боялась. Что бы ни случилось – теперь она знала, как жить. Для себя. По-настоящему.
Ночью она стояла у окна, смотрела на звёзды. Где-то в глубине Вселенной, наверное, есть ответ – почему нужно было пройти через всё это, чтобы понять простую истину?
Жизнь не делится на чужие куски. Она либо твоя – целиком, полностью, без остатка. Либо не твоя совсем.
И сейчас, глядя на мерцающие звёзды, на тёплые окна своего дома, на силуэты спящего города, она точно знала – эта жизнь наконец-то стала её.
Настоящей. Свободной. Счастливой.
