— Ты мне объясни, Анастасия, это вообще нормально? — голос Галины Петровны был натянутым, как трос на паруснике в бурю. — Это что, ты одна у нас теперь богатая? А мы тут кто, мебель?
— Галина Петровна, я не понимаю, о чём вы, — ровно ответила Анастасия, хотя в груди уже закололо от знакомого, почти физического напряжения. Началось. Быстрее, чем я думала.
— А не прикидывайся дурочкой, — язвительно усмехнулась Марина, сестра Ивана, сдвигая бокал на середину стола. — Мы же все в курсе. Квартира от дядьки твоего, царство ему небесное. В центре, с евроремонтом. Так вот, может, хватит молчать, а?
Анастасия опустила глаза. Две недели назад умер её дядя Аркадий. Холостой, нелюдимый, но добрый. К ней он относился по-отечески, ещё с тех пор, как мать Насти умерла, а отец исчез в неизвестном направлении. И вот — квартира. Нежданно-негаданно. Бумаги оформлены. Всё по закону. Только никто из этих сидящих за столом «родственников» не был на похоронах. Ни один.
— Я вам не обязана ничего объяснять, — наконец сказала она, сдержанно, почти тихо.
— Ага, — хмыкнул Игорь, зять. — До первой претензии в суд. Мы ведь родственники, между прочим. По мужу. А ты — пришлая.
— Игорь! — резко вмешался Иван, наконец подняв голову от своей тарелки с холодной курицей. — Прекрати сейчас же. Это Настина квартира. Она её унаследовала. И точка.
— Ты это сейчас говоришь, потому что в твоей постели тепло, — зло бросила Марина. — А через годик, когда она тебя бросит, посмотрим, как ты запоёшь.
Анастасия побледнела. Вот и оно. Не квартира — повод. Не наследство — причина. Им просто не нравится, что ты не такая, как они. Что у тебя есть что-то своё. Что ты не зависишь от них. Это бесит. Это унижает.
— Вы же все прекрасно понимаете, что если бы квартира досталась кому-то из вас, вы бы не вспомнили ни про «семейность», ни про «равенство», — твёрдо произнесла Анастасия, наконец вставая из-за стола. — Но, раз уж вы начали говорить об этом, то и я кое-что скажу.
Она замолчала на секунду, почувствовав, как её ладони дрожат. Иван тихо коснулся её руки под столом. Это дало сил.
— Я ничего не должна. И делиться с вами не собираюсь. Квартира — моя. И я планирую сдавать её. Чтобы у нас был капитал. Чтобы у нашего ребёнка, — она специально сделала акцент на слове «нашего», — было будущее.
— Ах, вот как, — процедила Галина Петровна, медленно откидываясь на спинку стула. — Ребёнка она собралась рожать. С капиталом. А ты, Иван, что молчишь? Это твоя мать! Или ты уже не мой сын, а Настин мужик?
Иван посмотрел на мать с таким выражением, которое трудно было бы спутать даже с недовольством — это была тихая ярость. Он встал, спокойно, без крика. Но в его движениях чувствовалось напряжение, как у натянутой струны.
— Мам, если ты ещё раз назовёшь Настю «пришлой» или «содержанкой» — я уйду. И не приеду. Ни на Новый год, ни на твой день рождения. Я устал. Это не разговор, это — цирк.
— Да пошёл ты, — отрезала Марина. — Тряпка ты, а не муж. У неё под каблуком, как шавка.
— Марина, — впервые за вечер Анастасия посмотрела на неё в упор. — У тебя два кредита, трое детей и муж, который работает таксистом, чтобы выплачивать ипотеку. Может, хватит считать мои метры?
Наступила тишина. Неловкая, липкая, густая, как сгущёнка, которую не размешали. Галина Петровна медленно сняла очки, вытерла их салфеткой и вдруг сказала ледяным голосом:
— Значит так, девочка. Ты думаешь, это у тебя всё так теперь красиво? А не забыла, что ты тут вообще никто? Ты без Ивана — ноль. А Иван мой сын. Он не твой. Это я его растила. Я его вытирала, когда он болел. А ты кто? Пришла на готовенькое. Думаешь, всё теперь твоё?
— Это называется завещание, Галина Петровна, — спокойно ответила Анастасия, хотя внутри всё сжималось от гнева и обиды. — И вы в нём не упомянуты.
— Знаешь что, — Галина Петровна встала, отодвинув стул с резким скрипом. — Ты меня ещё вспомнишь. Я своего так просто не отдам.
— Мама, — перебил Иван, — это не вещь. Это моя жена. И ты её либо принимаешь — либо…
— Либо что? — глаза матери сузились. — Либо она заберёт у тебя всё, как у всех остальных? И что тогда? Принесёт тебе свою благодарность на блюде?
Иван сжал кулаки, но промолчал. Анастасия резко развернулась и пошла к выходу. Воздух в квартире Галины Петровны был наэлектризован, как перед грозой. За дверью она обернулась, посмотрела на мужа.
— Ты идёшь?
Он задержался на секунду, посмотрел в глаза матери.
— Да.
И закрыл за собой дверь.
Анастасия спустилась по лестнице, ощущая, как сердце стучит в горле. Ей казалось, что она сейчас рухнет прямо на ступеньки. Но она шла. Потому что назад — нельзя. Нельзя опять быть «удобной», «терпеливой», «воспитанной». Сегодня был день, когда она выбрала себя.
Прошло три недели.
Три недели тишины, напряжения и коротких, колючих разговоров с Иваном. Он вроде как был рядом, но иногда Анастасии казалось, что он остался в той самой кухне, рядом с Галиной Петровной, с этим их странным, болезненным симбиозом.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросила она однажды, за ужином, когда он третий вечер подряд ковырялся в телефоне вместо еды.
— Например?
— Например, почему ты был в субботу у матери, хотя сказал, что у Серёги на даче?
Иван поднял взгляд, медленно, будто бы примерял в голове сразу десять версий ответа.
— Потому что не хотел ссор. Всё равно бы психанула.
— Психую я, потому что меня предают, а не потому что я истеричка, — сухо сказала она и отодвинула тарелку. — Ты опять думаешь, что я придумываю?
— Я думаю, что тебе бы не мешало отдохнуть от всей этой паранойи, — пробурчал он, вставая. — От квартиры, от разговоров, от родственников. И от меня, может быть, тоже.
Вот и приехали. Финальный аккорд. Он сам сказал — отдохни от меня. То есть — проваливай.
— Спасибо за искренность, — бросила она, не глядя. — Можешь отдыхать сколько хочешь. Сегодня — на диване.
Он ничего не ответил. И это было хуже, чем крик.
Утром в квартире было слишком тихо. Слишком светло. И слишком поздно. Анастасия проспала, и телефон был в авиарежиме — как назло. Первым делом она проверила, дома ли Иван. Нет. Куртка на вешалке — исчезла. Ботинки тоже.
Может, на работу ушёл. Может… Но что-то в животе свернулось.
Она дошла до кухни и застыла.
На столе лежали ключи от квартиры. Не от их, съёмной — а от той. От наследства. И записка.
Неразмашистым, вечно торопливым почерком Ивана:
«Я поеду туда. Хочу подумать. Не ищи меня. Надо всё переварить.»
Анастасия села прямо на табурет.
Не ищи меня. Значит, не ищи нас.
— Ишь ты, король переваривания, — пробормотала она с горькой усмешкой. — Маму бы свою взял, заодно.
Она всё-таки поехала. Хоть и понимала, что этого делать не надо. Что унижаться перед мужиком, который предпочёл «переварить» всё в пустой квартире — за гранью самоуважения. Но она не могла. Ей надо было знать.
Ключ всё ещё подходил. И это уже удивило.
Она открыла дверь — и застыла.
На диване в их — её — квартире сидела Галина Петровна. Без туфель. В халате. С чашкой кофе в руках. И видом победительницы.
— О, Настя. А мы тебя не ждали, — сказала она сладким голосом, от которого у Анастасии внутри всё сжалось. — Присаживайся. Или ты пришла выгнать сына и мать из своей квартиры?
— Это что за цирк? — медленно выдавила она. — Кто вам дал ключ?
— Иван. Кто ж ещё. Мы тут посовещались, и он решил, что нам пока тут удобнее. Смотри, какая планировка! Светло. Просторно. И без твоих вечных истерик.
— Он здесь? — её голос стал опасно ровным.
— Пока вышел, — пожала плечами Галина. — Он просто не хочет, чтобы всё это было через суд. Поэтому мы… ну, временно. Просто обживёмся. А потом — может, ты и уступишь. Всё равно ведь сдавать собиралась.
— Да что вы несёте вообще?! — Анастасия перешла на крик. — Это моя квартира! Законно оформленная! Чужие люди её оккупировали, и я должна теперь…
— Ой, не надо пафоса, — перебила её Галина, холодно улыбаясь. — Это семья. Тут не закон работает, а совесть. А у тебя, похоже, её нет.
Анастасия вдруг замолчала. Просто посмотрела. Долго. Молча.
Вот как. Вот до чего. Вот кто он на самом деле — этот твой, якобы, муж. Предатель. Маменькин сынок. Мелкий игрок в чужую игру.
Она развернулась. Прошла по коридору. В спальне — его сумка. Рядом — зарядка от телефона. И зубная щётка.
То есть он не просто сбежал — он ПЕРЕЕХАЛ.
— Значит, ты решил вот так, да? — тихо спросила она, когда он вернулся вечером. — Без разговора. Без объяснений.
— Я просто устал, Настя. Мне надо было пространство. Ты давишь.
— Я давлю? — она засмеялась. Горько, коротко. — А твоя мама — это воздух, да? Прямо свежий глоток после меня?
— Не трогай её, — резко сказал он. — Она просто переживает за меня. А ты… ты с ума сошла с этой квартирой. Деньги тебе важнее семьи!
— Семья — это не про то, кто в какой комнате спит! Это когда ты не отдаёшь свою жену на растерзание собственным родственникам!
И тут Галина вышла из кухни, как по заказу, с тарелкой в руках.
— Я тут картошечку сделала. Сало нарезала. Будешь, Настя?
Анастасия в этот момент поняла: или она уйдёт — или взорвётся. И уж если взорвётся, то будет плохо всем.
— Ты знаешь, Иван, — она подошла ближе. — Когда-то ты был мужчиной. А теперь ты просто мальчик, который спит под одной крышей с мамой. И да, ты потерял меня. Навсегда.
Она вышла. Закрыла за собой дверь. Медленно. И уже за ней, в лифте, вытерла слёзы.
Не от боли. От освобождения.
Через месяц она сдала квартиру. Через два — подала на развод. Через три — сняла новый офис и открыла редакторское бюро. И только через полгода, встретив Ивана у нотариуса, впервые за долгое время улыбнулась.
— Привет, Настя, — сказал он неловко. — Ты… хорошо выглядишь.
— А ты нет, — спокойно ответила она. — Видимо, картошка с салом не помогает.
Он опустил глаза.
— Мне жаль.
— А мне — нет, — сказала она и ушла.
Навсегда.
