Наталья Андреевна находилась у старой газовой плиты с облупившейся эмалью и медленно помешивала картошку деревянной ложкой. Тушёнка уже третий день подряд — других денег не было. Банка стоила половину того, что она зарабатывала за смену в магазине.
Октябрьское солнце едва пробивалось сквозь затянутые тучами окна их двухкомнатной квартиры на втором этаже панельного дома постройки семидесятых. За окном виднелись такие же серые коробки, между которыми росли чахлые берёзки и стояли покосившиеся детские качели без сидений.
Типичный белорусский посёлок — когда-то здесь был завод, теперь от него остались только ржавые трубы да воспоминания о том времени, когда люди работали и получали зарплату.
За спиной у Натальи, за круглым столом, покрытым клеёнкой с выцветшими цветочками, расположилась вся Светина семейка.
Сама Светлана — золовка тридцати восьми лет с лицом, на котором уже прочно поселилось выражение постоянного недовольства жизнью. Когда-то она была хорошенькой — светлые волосы, голубые глаза, фигурка. Теперь волосы отросли неопрятными прядями, фигура поплыла после двух родов, а в глазах поселилась та особенная усталость женщины, которая привыкла, что все в жизни плохо и лучше не станет.
Рядом с ней устроился её сожитель Денис — мужчина лет сорока с выпирающим животом, нависающим над ремнём старых джинсов. Лицо одутловатое, щетина трёхдневная, глаза тусклые.
За полтора года, что он жил в их квартире, Наталья ни разу не видела, чтобы он принёс домой хотя бы буханку хлеба или пакет молока. Зато пить умел — каждый вечер покупал бутылку и сидел на лавочке у подъезда с такими же неработающими мужиками, обсуждая, кто виноват в том, что жизнь не задалась. Иногда и Светлана присоединялась к подобным посиделкам.
И двое Светиных детей от первого сожителя — пятнадцатилетний Максим и тринадцатилетняя Полина. Подростки с тем особенным выражением лица, которое бывает у детей их возраста, так ещё и не из полноценной семьи.
Максим — долговязый, с лицом, покрытым угревой сыпью, и вечно сальными волосами, которые он отращивал «как у блогера». Полина — копия матери в юности, но уже с тем же капризным изгибом губ и привычкой закатывать глаза при любом замечании.
— Снова эта картошка, — проворчал Максим, даже не глядя в тарелку, которую Наталья поставила перед ним. — Фу, противно. А нормальная еда будет? Мать бы такое не дала.
— Какая нормальная еда? — фыркнула Полина, ковыряясь вилкой в содержимом своей тарелки. — Лапша быстрого приготовления да пельмени из пакета. И то не каждый день.
— Заткнулись оба, — огрызнулся Денис, накладывая себе полную тарелку. — Жрать дают — и спасибо. А то некоторые привередничают.
Наталья сжала зубы и отвернулась к плите. Вот так каждый день. Каждый приём пищи сопровождался претензиями, недовольством, хамством. А она молчала, терпела, сглатывала обиду. Память об Алёше не давала покоя — он же не выгнал бы родную сестру на улицу с детьми.
Алексея не стало год и три месяца назад. Нелепо, глупо, как-то по-русски безнадёжно. Работал крановщиком на стройке, зарплата была неплохая по меркам их посёлка. Их хватало на жизнь вдвоём: квартплата, еда, иногда даже в кино съездить могли. А в тот день трос лопнул, груз сорвался. Лёша попытался увернуться, но плита весом в полтонны оказалась быстрее.
Хоронили всем посёлком — Алёша был свой, местный, все его знали с детства. Даже те, кто не разговаривал годами, пришли проводить. А Света рыдала так, что казалось — сейчас сама упадёт замертво от горя.
— Наташ, — говорила она тогда, хватаясь за её руку красными от слёз глазами, — я не знаю, что делать. Лёша был мне как отец, понимаешь? После папы с мамой он был единственным родным человеком.
И Наталья понимала. Их родители ушли рано — отец от инфаркта в пятьдесят два, мать через год от рака. Алёша и Света остались одни, и брат всегда чувствовал ответственность за младшую сестру, даже когда она наделала глупостей.
Наследство от бабушки с дедушкой они получили ещё лет десять назад. Всё по справедливости: Свете достался дедушкин дом на окраине посёлка — деревянный, с печным отоплением, но крепкий и большой. Алёше с Натальей — комната в коммунальной квартире, зато с центральным отоплением и водопроводом.
Потом они долго копили, жили впроголодь, чтобы выкупить соседскую комнату. Наталья подрабатывала уборщицей в школе, Алёша брался за любую работу — от мелкого ремонта до ремонта крыш. Через три года смогли купить вторую комнату у соседки, которая пропивала всё подряд. Сделали перепланировку, получилась нормальная двухкомнатная квартира.
А Света тем временем влезла в кредиты. Сначала взяла микрозайм на ремонт крыши, потом ещё один — на новую печку, потом третий — чтобы закрыть первые два.
Дом начал разваливаться — крыша всё равно протекала, печка дымила, водопровода не было, нужно было тащить воду из колонки за двести метров. А тут ещё дети подросли, стали жаловаться, что у них интернета нет, что холодно, что все одноклассники не так живут.
В итоге Света продала дом за полцены какой-то семье из Казахстана, погасила долги и осталась ни с чем. Тогда-то и пришла к брату.
— Лёш, ну пусти нас временно, — умоляла она, стоя на пороге.
Наталья была против. Она видела, что Света за всю жизнь нигде дольше полугода не работала — то начальство плохое, то коллектив не тот, то работа не та. А дети уже тогда были злыми и наглыми — матери на шею садились, а та только руками разводила: «Что поделаешь, подростки».
Но Алёша не смог отказать сестре. И Наталья уступила — муж был добрым, мягким, чужую боль принимал близко к сердцу.
Так Светина семья и поселилась в их двушке. Взрослые на одном диване, дети на раскладных креслах. Обещанный месяц превратился в полгода, потом в год.
А потом Алёши не стало.
— Наташа, — рыдала Света на поминках, — я понимаю, что тяжело, но ты же не выгонишь нас сейчас? Дети школу заканчивают, я работу ищу. Мы же семья.
И Наталья снова уступила. Горе съедало её изнутри, хотелось спрятаться, закрыться, переждать боль. А тут ещё четыре человека, которые требовали внимания, заботы, еды.
Но месяцы шли, а ничего не менялось. Света устроилась продавцом в газетный киоск, но через два месяца уволилась — говорила, что хозяин к ней приставал. Потом была работа уборщицей в больнице — тоже месяц, потом «сломалась спина». Потом ещё что-то, ещё…
Денис появился полгода назад. Света познакомилась с ним в соцсетях, он приехал из областного центра «по любви». Обещал жениться, работу найти, детей признать. Пока не женился, работу не нашёл, а детей воспитывать не пытался. Зато к холодильнику привык быстро.
— Знаешь что, Наташа, — Света вдруг отложила вилку и посмотрела на неё с каким-то новым выражением лица. Решительным и наглым одновременно. — Мне надоело постоянно выпрашивать еду. Я тут подумала… ты должна нас кормить лучше — ну никакого разнообразия. Всё такое дешевое, аж противно.
Наталья медленно обернулась от плиты. В руках у неё была деревянная ложка, с которой ещё капала подлива.
— Моя обязанность?
— Конечно. — Света откинулась на спинку стула с видом человека, который наконец-то решил сказать правду. — Мы тут живём почти два года, значит, ты полноценные хозяева. Не хочешь, не нравится — можешь вообще съезжать. Квартира-то наполовину моя по закону.
— Что значит наполовину твоя?
Света усмехнулась — так, как усмехаются люди, которые считают себя очень умными.
— А то, что Лёша мой родной брат был. Я имею право на наследство. Могу через суд долю выделить. И вообще… — она понизила голос до шипения, наклонившись через стол, — ты обязана нас кормить! И точка!
Денис одобрительно кивнул, продолжая жевать картошку. Видно было, что эта речь готовилась заранее, обсуждалась между ними.
— Мама права, — буркнул Максим, не отрываясь от телефона. — Мы же не просто так тут живём.
— Да, — поддержала Полина. — И вообще, тётя Наташа, ты же не жадная. Ты добренькая, а мы родственники — надо бы лучше стараться.
Наталья чувствовала, как внутри всё закипает. Два года терпения, два года жалости и сочувствия, два года экономии на всём, чтобы прокормить чужую семью — и вот результат. Требования, ультиматумы, угрозы.
Но тут в дверь раздался знакомый стук — три коротких, потом два длинных. Валентина Петровна.
— Наташа! — донёсся голос из прихожей. — Кастрюлю принесла! Борщ получился..
— Заходи, Валя!
На кухню вошла худенькая женщина лет пятидесяти с живыми карими глазами и седыми волосами, собранными в аккуратный пучок. Валентина Петровна работала почтальоном уже двадцать лет, знала про каждую семью в посёлке всё — кто сколько пенсии получает, кто с кем ссорится, кто где работает.
Но при этом была деликатной, никого не осуждала, а если и вмешивалась в чужие дела, то только когда видела настоящую беду.
Она поставила алюминиевую кастрюлю на стол и сразу почувствовала напряжение на кухне. Света сидела с красным лицом, Денис смотрел в тарелку, дети притихли. А у Натальи руки дрожали.
— Я вам помешала? — осторожно спросила Валентина Петровна, снимая вязаную шапочку.
— Да нет, что ты, — Наталья попыталась улыбнуться, но получилось криво. — Мы тут просто… обсуждали семейные дела.
— Обсуждали её обязанности по дому, — не удержалась Света, видимо, решив, что раз уж начала, то нужно идти до конца. — Она же нас содержит, вот пусть и кормит как следует. А то каждый день одно и то же — картошка, да макароны.
Валентина Петровна медленно повернулась и внимательно посмотрела на Свету.
— Ты серьёзно? — спросила она таким тоном, будто услышала что-то неприличное. — Ты заставляешь родную невестку ещё лучше кормить твою семью?
— А что такого? — Света вскинула подбородок с вызовом. — Мы тут живём. Мы родственники её мужа. Значит, должна обеспечивать.
— Живёте?! — Валентина Петровна даже привстала от удивления. — Да у нас во дворе уже все смеются, что вы у неё паразитируете! Вера вчера говорила: смотри, опять Светка с выводком дома телевизор смотрит, а Наташка всё на себе таскает.
Света побледнела. Лицо её стало серо-зелёным.
— Кто смеётся? Какая Вера?
— Да все смеются! — Валентина развела руками. — Ты думаешь, в посёлке что-то можно скрыть? Наташа на двух работах вкалывает — в магазине до обеда, потом в школе полы моет. А вы тут курорт устроили. Твой Денис вообще полгода не работает — только на лавочке с собутыльниками сидит да пьёт на Наташины деньги.
— Это не ваше дело, — прошипела Света, но голос у неё дрогнул.
— Ещё как моё! — Валентина встала во весь рост. — Наташа мне как родная дочка. Лёша просил её беречь, когда в больнице лежал. А вы что творите? Лёша в могиле переворачивается, наверное. Он сестру любил, но не для того с женой квартиру обустраивал, чтобы вы тут как кочевники табором встали.
Полина шмыгнула носом и опустила глаза. Максим отложил телефон и впервые за долгое время посмотрел на тётю Наташу внимательно — увидел усталость в её глазах, худые руки, дешёвую одежду.
Денис покраснел и заёрзал на стуле, не зная, куда деть глаза.
— Валентина Петровна, — попробовала вмешаться Наталья, — не надо так…
— Нет, Наташа, пусть знают правду. — Валентина повернулась к Свете. — Ты хоть понимаешь, что творишь? Женщина одна осталась, горюет по мужу, еле сводит концы с концами, а ты ей ещё и мозги выносишь. Требуешь, чтобы она вас кормила! Да это же позор на весь посёлок!
— Мы никого не заставляли… — начала было Света, но голос предал её.
— Да ну? А кто истерики устраивал, когда Наташа намекала, что пора бы и съезжать? Кто в ноги кидался: «Не выгоняй детей на улицу, мы же семья»? Лена с первого этажа всё слышала — стены тонкие. Вся улица знает, как ты тут спектакли разыгрываешь. А сейчас опять уверенность почувствовала?
Света сидела, опустив голову. Уши у неё горели от стыда.
— А теперь ещё и требуешь, чтобы она вас лучше содержала? — продолжала Валентина, и голос её становился всё строже. — Да у нас в посёлке про таких говорят — нахлебники. Тунеядцы. Света, ты мать двоих детей, а ведёшь себя хуже малолетки. И детей своих научила попрошайничать.
— Мы не попрошайничаем, — пробормотал Максим, но неуверенно.
— Не попрошайничаете? А кто каждый день ноет, что колбасы хочется? Кто требует покупать дорогие йогурты и мороженое? Кто орёт, что каша невкусная, а хлеб чёрствый? — Валентина посмотрела на подростка строго. — Хоть раз спросили, тяжело ли тёте Наташе вас кормить? Или думали только о себе? Иди сам заработай!
Максим покраснел. Полина заплакала — тихо, в голос.
— Мы не знали, что так тяжело… — пробормотала девочка.
— Не знали? — Валентина фыркнула. — А надо было знать. В твоём возрасте уже пора головой думать. Тётя Наташа за копейки работает, а вы требуете, как будто она вам чем-то обязана.
Наталья стояла у плиты и смотрела, как разваливается Светина многомесячная игра. Все эти слёзы, истерики, разговоры о семье и памяти об Алёше — а оказывается, весь посёлок давно всё понял и осудил.
— Ещё и с наследством угрожаешь, — продолжала Валентина, обращаясь к Свете. — Думаешь, я не знаю, что ты юристам звонила? А ты решила попугать, права качать.
— Я просто… — попыталась оправдаться Света.
— Просто решила совсем обнаглеть. — Валентина покачала головой. — Ладно, я сказала, что думаю. А вам решать — жить по-человечески или дальше людей позорить.
И она направилась к двери.
— Наташа, если что — знаешь, где меня найти. А вы, — она оглянулась на Светину семью, — думайте, пока не поздно. В посёлке долго помнят, кто как себя ведёт.
Когда за ней закрылась дверь, на кухне повисла мёртвая тишина. Только на плите тихо шипела остывающая картошка, да где-то в стене журчала вода в трубах.
Света сидела белая как мел, уставившись в одну точку. Денис изучал рисунок на клеёнке. Дети переглядывались.
— Значит, все знают… — тихо проговорила Света. — Весь посёлок нас обсуждает.
— И смеются, — добавил Максим ещё тише.
Наталья медленно выключила газ. Спокойно сняла фартук и повесила его на крючок. Убрала кастрюлю с картошкой — завтра разогреет, поест одна.
— Ну что, — сказала она ровным голосом, поворачиваясь к семейству, — весь посёлок знает, как вы у меня обедаете. Приятного аппетита где-нибудь ещё.
Она взяла тарелки со стола и понесла их к раковине. Включила воду, выдавила моющее средство.
— Наташ… — неуверенно начала Света.
— Завтра к вечеру освободите квартиру, — не оборачиваясь, сказала Наталья и начала мыть посуду. — Хватит. Два года терпела, больше не буду.
— Но куда мы поедем? Денег у нас нет, работы нет…
— Не знаю. И знать не хочу. — Наталья продолжала методично мыть тарелки. — Должно было кончиться ещё год назад.
Денис шумно встал из-за стола.
— Пошли, Света. Тут больше делать нечего.
— Но дети… школа…
— В областном центре тоже есть школы, — отрезала Наталья. — Найдёшь съёмную на свои деньги.
— Каких деньги? Ты же знаешь…
— Знаю. Знаю.
Наталья повернулась к ним лицом. Глаза её были сухими, но очень усталыми.
— Уходите. Пожалуйста. Мне нужна тишина.
Они поплелись в комнату. Слышно было, как хлопают дверцы шкафов, шуршат пакеты, тихо переговариваются.
А Наталья мыла посуду и впервые за два года чувствовала, что может свободно дышать. Завтра будет трудно — золовка может передумать и опять устроить театр с надрывом и истерикой.
Но это будут завтра, и она не отступит.
Алексей, наверное, понял бы. В конце концов, он тоже устал бы терпеть чужую неблагодарность.
Как вы думаете, была ли Наталья слишком жёсткой, или её поступок был единственным правильным выходом из ситуации? Что бы вы посоветовали человеку, оказавшемуся в такой же ловушке?
