— Снова недостача. Ровно шестьсот пятьдесят гривен.
Дмитрий произнёс это холодным, почти безжизненным голосом, глядя на несколько банкнот, аккуратно разложенных веером по поверхности кухонного стола. Поздний вечер обволакивал их маленькое кухонное пространство; единственный источник света, лампа под абажуром, выхватывал из полумрака его сосредоточенный профиль и растерянное лицо Елены. Она отвела взгляд от денег и уставилась в тёмное окно, в котором мутным пятном отражалась их напряжённая сцена.
— Может быть, я ошиблась, когда расплачивалась в магазине? — её голос прозвучал неуверенно, слишком тихо. Она сама чувствовала фальшь в своих словах. — Или в аптеке сдачу дали неправильно…
— Ты никогда не ошибаешься, — так же спокойно, без повышения тона отрезал Дмитрий, не отрывая взгляда от стола. — И сдачу ты всегда пересчитываешь дважды, а то и трижды. Это уже четвёртый раз за этот месяц, Лена. Сначала четыреста пятьдесят гривен, потом двести, теперь вот шестьсот пятьдесят. Кажется, мелочь? Незначительная сумма. Как раз такая, чтобы можно было списать её на обычную забывчивость.
Елена молчала. Что она могла возразить? Сказать, что её младший брат, её Андрейка, которого она пустила в их квартиру после того, как его с позором выставила за дверь супруга, неспособен взять чужое? Что он, тридцатилетний мужчина, спящий на раскладушке в их гостиной, просто несчастная жертва обстоятельств? Эти слова намертво застревали у неё в горле, потому что с каждым днём верить в них становилось всё сложнее и мучительнее.
Месяц. Всего четыре недели прошло с того момента, как Андрей появился на их пороге — похудевший, с потухшим, виноватым взглядом и одним-единственным чемоданом, в котором уместилась вся его неудавшаяся взрослая жизнь. Он жаловался на несправедливость, на коварную жену, на подлого начальника, на весь мир, который внезапно ополчился против него. Елена, ведомая сильным родственным долгом и всепоглощающей жалостью, распахнула перед ним двери их дома. Дмитрий ничего не сказал в ответ, лишь плотно сжал губы. Он видел свояка насквозь, но спорить с женой не стал.
И вот теперь их квартира, их маленькая, уединённая крепость, перестала принадлежать только им. Она полностью пропиталась чужим, навязчивым присутствием. По утрам в ванной комнате стоял едкий запах его резкого дезодоранта. На общей вешалке в прихожей висела его поношенная, неряшливая куртка, источавшая кислый запах чужого пота и сигаретного дыма. Вечерами из гостиной доносилось заунывное бормотание телевизора, под которое Андрей вёл свои бесконечные телефонные разговоры, полные жалоб и нескончаемых сетований. Он превратил их дом в филиал своего личного ада, в вязкое, затягивающее болото уныния, и они оба, Дмитрий и Елена, медленно, неотвратимо погружались в него. Он не просто жил у них. Он оккупировал их пространство, их покой, их мысли.
Дмитрий аккуратно собрал купюры со стола и убрал их в свой бумажник. Он поднялся, подошёл к холодильнику и достал бутылку с холодной, студёной водой. Сделал несколько медленных глотков прямо из горла, глядя поверх бутылки на жену.
— Мы поступим так, — сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. Он не спрашивал её мнения, он ставил перед фактом. — Завтра я сниму с банковской карты две тысячи двести гривен. Одной купюрой. Новой, хрустящей, нетронутой.
Он сделал паузу, давая Елене осознать всю тяжесть его слов. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых плескался неподдельный страх. Страх не перед ним, а перед тем, что он собирался предпринять.
Дмитрий вернулся к столу. Вынул из бумажника ручку, щёлкнул ею. Достал оттуда же свежую, только что полученную из банкомата, крупную купюру. Он положил её на стол и придирчиво осмотрел. Затем, в самом уголке, возле водяных знаков, он поставил кончиком ручки маленькую, едва заметную точку. Он проделал это без злости, без всякого азарта, с холодной методичностью опытного хирурга, готовящегося к сложной операции.
Он поднял купюру, показал ей эту крошечную метку.
— Это последний шанс для него и последний шанс для тебя — поверить в его полную невиновность.
С этими словами он прошёл в прихожую. Елена, словно заворожённая, последовала за ним. Он взял свою рабочую куртку, висевшую на крючке, и небрежно, буднично сунул меченую купюру во внутренний нагрудный карман. Потом повесил куртку на место.
— Она останется здесь. Прямо у входа. Больше мы к этой болезненной теме не возвращаемся. До завтрашнего вечера.
Он ушёл в спальню, оставив Елену одну стоять в полутёмном коридоре. Она смотрела на куртку мужа, и ей казалось, что из кармана, где лежала эта меченая бумажка, исходит недобрый, мертвенный холод, который медленно расползался по всей их квартире.
Следующий день тянулся для Елены медленно, как вязкий резиновый жгут. Каждый шорох в коридоре заставлял её вздрагивать. Взгляд против воли цеплялся за тёмное пятно мужниной куртки на вешалке. Этот обыденный предмет одежды превратился в своеобразный саркофаг, внутри которого тикала бомба, отсчитывая последние часы их прежней жизни. Она старалась не думать, занимала себя бессмысленной, утомительной уборкой, переставляла с места на место идеально чистые чашки, но мысль о меченой купюре сверлила мозг, как больной, ноющий зуб. Вечером Андрей вернулся раньше обычного, весёлый, насвистывал какую-то дурацкую мелодию. Он похлопал сестру по плечу, спросил, что у них на ужин, и тут же скрылся в гостиной, включив на полную громкость телевизор. Елена смотрела ему вслед, и внутри всё сжалось от тяжкого дурного предчувствия.
Звук ключа в замке, который раздался часом позже, прозвучал как внезапный выстрел. Елена, стоявшая у плиты, замерла с ложкой в руке. Дмитрий вошёл. Он не поздоровался. Его лицо было непроницаемой маской усталости после долгого рабочего дня. Он молча снял ботинки, прошёл мимо Елены к вешалке. Она не смела обернуться, но всем своим существом чувствовала, что происходит у неё за спиной. Она услышала шорох ткани, когда его рука скользнула во внутренний карман куртки. Наступила пауза, длившаяся не больше двух секунд, но показавшаяся ей целой вечностью. Затем он так же молча прошёл на кухню и остановился позади неё.
Она медленно обернулась. Он смотрел на неё в упор. Не зло, не с явным укором. Его взгляд был пуст. Это была та пустота выжженной земли, на которой больше не сможет вырасти ни одна травинка. В этом взгляде она прочитала окончательный приговор. Для своего брата. Для себя. Для остатков их разваливающейся семьи. Ни единого слова не было произнесено. Он просто постоял так мгновение, а затем кивком головы указал в сторону гостиной. Иди за мной.
Они вошли в комнату, которую теперь единолично занимал Андрей. Он сам куда-то отлучился, может, вышел в магазин за сигаретами. В воздухе стоял спертый, тяжёлый запах чужой, неустроенной жизни. На стуле валялись его джинсы, на полу стояла грязная, давно немытая кружка. Дмитрий не стал тратить время на осмотр. Он, не колеблясь, опустился на колени и заглянул под раскладушку, на которой спал брат жены. Оттуда он вытащил старый, потёртый чемодан с оторванной ручкой.
Елена стояла у дверного косяка, вцепившись в него пальцами так, что побелели костяшки. Она наблюдала за действиями мужа как за кадрами из чужого, страшного кино. Это не могло происходить с ней, в стенах её дома. Дмитрий положил чемодан на пол и без всякой спешки расстегнул молнию. Его движения были точными и экономными, как у человека, выполняющего неприятную, но совершенно необходимую работу. Он не рылся в вещах, не разбрасывал их. Он просто запустил руку под ворох мятых футболок и рубашек и извлёк со дна небольшой свёрток, завёрнутый в старую наволочку.
Он развернул его на полу. Первой на грязноватую ткань легла та самая крупная купюра. Дмитрий кончиком пальца указал Елене на крошечную чёрную точку в уголке. Затем его рука вернулась в свёрток и достала оттуда пару золотых серёжек с маленькими рубинами. Её серёжки. Подарок Дмитрия на их первую годовщину. Она думала, что потеряла их месяц назад, когда убиралась в квартире. Она ещё корила себя за невнимательность. А следом за серьгами на наволочку легли мужские наручные часы на металлическом браслете. Часы отца Дмитрия. Он почти не носил их, берёг как память, и хранил в ящике комода в их спальне.
Дмитрий взял часы в руку. Металл холодно блеснул в свете люстры. Он не смотрел на Елену. Он просто держал их на раскрытой ладони, словно взвешивая всю тяжесть этого предательства. Он молча демонстрировал ей неопровержимые, ужасающие доказательства. И в этот самый момент, в абсолютной тишине комнаты, прерываемой лишь гудением телевизора, в замке входной двери отчётливо щёлкнул ключ. Андрей вернулся домой.
Андрей вошёл в гостиную, напевая себе под нос какую-то глупую, привязчивую мелодию из рекламы. В руке он держал пакет, в котором угадывалась бутылка хмельного напитка. Он был расслаблен, доволен собой и миром, который, как ему казалось, снова начинал поворачиваться к нему лицом. Улыбка застыла на его губах, а потом медленно сползла, когда он увидел застывшие фигуры сестры и её мужа. Атмосфера в комнате была густой и тяжёлой, как неразбавленный сироп. Она давила на уши, заставляла сердце споткнуться и забиться чаще.
— А что… что стряслось? Вы чего такие мрачные? — его голос прозвучал фальшиво-бодро, но в глазах уже плескалась нарастающая тревога.
Его взгляд метнулся от неподвижного, как изваяние, Дмитрия к Елене, стоявшей чуть поодаль, и только потом упал на пол. На раскрытый чемодан. На разворошенный свёрток. На вещи, лежащие на грязной наволочке. Его глаза расширились, когда он узнал часы, а затем серёжки. Паника, липкая и холодная, начала подниматься по пищеводу. Он сделал шаг назад, инстинктивно выставляя перед собой руки.
— Это не то, что вы подумали! Я… я просто… — он начал заикаться, его мозг лихорадочно искал хоть какую-то правдоподобную ложь. — Я нашёл их, когда немного убирался! Думал, вы потеряли. Хотел сюрприз устроить, отдать вечером! А деньги… деньги я взаймы взял! Я бы вернул, Лен, честное слово! С первой же получки!
Он врал. Врал нагло, бездарно, глядя на сестру молящими глазами щенка, которого застали за порчей хозяйских тапок. Он надеялся на её жалость, на ту самую сестринскую любовь, которая всегда прощала ему всё: мелкие долги, невыполненные обещания, юношеские проступки. Он не понимал, что этот колодец сочувствия иссяк до самого дна. Каждая его лживая фраза была лопатой земли, засыпающей остатки её родственных чувств.
Дмитрий не шелохнулся. Он просто стоял, держа на ладони часы и серёжки, и смотрел на свояка. В его взгляде не было ярости, только холодное, бесстрастное презрение. Он был судьёй, уже вынесшим окончательный приговор и теперь наблюдающим за последними конвульсиями осуждённого.
А Елена… Елена смотрела на брата, на его бегающие глаза, на его жалкую, изворотливую позу, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Что-то тёплое, родное, то, что связывало их с самого детства. Оно лопнуло с сухим треском, и на его месте разлилась обжигающая, чёрная пустота, которая тут же закипела яростью.
— Взаймы? — переспросила она. Её голос был тихим, но в нём звенел металл. — Ты называешь это «взаймы», когда тащишь деньги из моего кошелька, как последняя крыса? Когда шаришь по нашим ящикам? Сюрприз он готовил! Мы тебя в свой дом пустили, когда тебя собственная жена пинком под зад выгнала! Постелили на чистом, кормили из своей тарелки, слушали твоё бесконечное нытьё! А ты что?!
Она сделала шаг к нему. Её лицо исказилось. Это было лицо чужой, злой женщины, которую Андрей никогда не видел.
— Ты ходил по нашему дому и прикидывал, что ещё можно спереть! Что ещё можно продать, чтобы купить себе пива и сигарет! Падальщик! Ты не брат мне! Ты глист, приживала, который жрёт и гадит там же, где его приютили!
Её голос срывался, набирая силу с каждым словом. Она выплёскивала всё: месяцы раздражения, горечь разочарования, стыд перед мужем, отвращение к собственной жалости. Андрей попятился, наткнулся спиной на стену. Он смотрел на неё с ужасом, не узнавая в этой фурии свою тихую, добрую сестру.
— Мы тебя приютили, крыса, а ты у нас деньги таскал? Выметайся из моей квартиры, пока мой муж тебя с балкона не выкинул!
Последняя фраза прозвучала оглушительным криком, ударив по стенам. Андрей вздрогнул и посмотрел на Дмитрия. Тот всё так же молча стоял на месте. Но теперь в его глазах появилось нечто новое. Обещание. Он медленно сжал пальцы, и часы его отца исчезли в кулаке. Он был готов исполнить приговор.
Крик Елены повис в воздухе и тут же разбился о звенящую пустоту, которая наступила после. Она тяжело дышала, грудь вздымалась, а глаза, полные выжженной дотла ярости, не отрывались от съёжившейся у стены фигуры брата. Андрей молчал, раздавленный, поняв, что никакая ложь его уже не спасёт. Он перевёл затравленный взгляд на Дмитрия, ожидая удара, крика, чего угодно, что могло бы разрядить эту невыносимую, наэлектризованную тишину.
Но Дмитрий не закричал. Он дождался, пока стихнет прерывистое дыхание жены, и сделал один-единственный шаг вперёд. Этот шаг прозвучал в комнате как удар молота.
— Она велела тебе убираться, — произнёс он ровным, безэмоциональным голосом. Это не было угрозой или упрёком. Это был простой, неоспоримый факт. Констатация неизбежного.
Андрей вздрогнул и инстинктивно повернулся к сестре, цепляясь за последнюю призрачную надежду.
— Лена… Леночка, ну прости… Я не хотел…
Дмитрий не дал ему договорить. Он преодолел оставшееся расстояние в два широких шага и без замаха, без лишнего движения схватил свояка за воротник его засаленной футболки. Хватка была железной, как тиски. Андрей пискнул, когда его оторвало от стены. Он не сопротивлялся. Вся его напускная бравада, всё его жалкое позёрство испарились, оставив лишь дрожащее от страха тело. Дмитрий не бил его. Он просто тащил. Тащил по коридору, как мешок с мусором, волоча его ноги в одних носках по гладкому ламинату.
Елена осталась стоять в гостиной, наблюдая за этой сценой с отстранённым спокойствием. Она не чувствовала ни жалости, ни злорадства. Только пустоту. Огромную, чистую, освобождающую пустоту.
Распахнулась входная дверь. С непреодолимой силой Дмитрий вытолкал Андрея на лестничную клетку. Тот споткнулся о порог и неуклюже повалился на грязный кафельный пол. Дмитрий, не глядя на него, вернулся в квартиру. Он сгрёб в охапку куртку свояка с вешалки, подхватил его стоптанные кроссовки. Вышел на площадку и швырнул всё это на скулящего Андрея. Затем вернулся в гостиную, схватил чемодан, вынес его и с грохотом бросил рядом. Чемодан ударился о перила, распахнулся, и жалкие пожитки Андрея вывалились на пол.
Несколько дверей на площадке приоткрылись. Показались любопытные лица соседей. Дмитрий заметил их. Он не стал прятаться или оправдываться. Наоборот, он распахнул дверь шире и, обведя взглядом выглядывающие головы, проревел на весь подъезд голосом, полным холодного, звенящего гнева:
— Смотрите все! Вор! Я его в дом пустил, а он мою семью обворовывал!
Он не стал дожидаться реакции. Вернулся в квартиру и захлопнул за собой дверь. Повернул ключ в замке, потом ещё раз. Второй щелчок прозвучал как точка, поставленная в конце длинной и очень грязной истории.
В квартире стало тихо. Но это была уже другая тишина. Не давящая, а чистая, прозрачная, как воздух после грозы. Дмитрий прошёл на кухню, налил себе стакан воды и выпил залпом. Елена медленно подошла к нему. Они не смотрели друг на друга. Спустя несколько минут тишину пронзил резкий, настойчивый звонок мобильного телефона Елены. На экране высветился контакт «Мама».
Она приняла вызов и молча поднесла телефон к уху. С той стороны на неё тут же обрушился поток причитаний и гневных обвинений. Мать, уже обработанная слезливой версией любимого сына, не выбирала выражений. Она кричала о том, что они звери, что выкинули родного человека на улицу, как собаку, что у него и так жизнь не сложилась, а они его добили. Елена слушала этот поток слов, и её лицо становилось всё более каменистым. Она дождалась, когда мать на секунду замолчит, чтобы набрать воздуха, и произнесла в трубку четыре слова. Спокойно, отчётливо, без малейшей дрожи в голосе.
— У меня больше нет брата.
Она сделала паузу, слушая новый взрыв возмущения на том конце провода. Потом добавила, отчеканивая каждое слово:
— И родителей, значит, тоже.
И нажала на кнопку отбоя. Она положила телефон на стол экраном вниз. Дмитрий подошёл и молча накрыл её руку своей. Они стояли так посреди своей очищенной от скверны кухни, и оба понимали, что сегодня они потеряли семью, чтобы наконец спасти свою собственную…
