— Я тебя умоляю, не трогай мой черпак! — голос Елены Михайловны пронёсся по кухне, как залп из гаубицы.
Ольга вздрогнула, как от удара током, и застыла с крышкой кастрюли в руках.
— Я просто… его помыла, — пробормотала она, не поворачиваясь.
— Помыла?! — возмущение свекрови было настолько ярким, что, казалось, обои на стенах съежились. — Этот черпак с 1984 года у меня! Он, между прочим, алюминиевый, ещё советский! Идеальный! Всё с него стекает! А ты его, прости Господи, в посудомойку пихнула! Он теперь гнётся!
Ольга глубоко вдохнула, пытаясь сдержать подступающее раздражение. Она понимала: эта сцена — далеко не про черпак. И даже не про кастрюлю. Это про то, что «я здесь хозяйка, а ты — временная».
— Елена Михайловна, — стараясь говорить ровно, начала она, — я просто хотела помочь. Ужин готов, суп не выкипел, посуда вымыта. В чём проблема?
— Проблема, милая моя, в том, что ты всё делаешь не так! — Елена Михайловна встала прямо напротив, запах её крепкого утреннего одеколона щипал глаза. — Ты лук жаришь, как на похороны! Суп у тебя жидкий, как дождь осенний! А про порядок на кухне я вообще молчу! У меня тут всё годами по полочкам, а ты — как комбайн: прошлась и ничего живого не оставила!
Из соседней комнаты показалась голова Дмитрия. Волосы растрёпаны, в одной руке — кружка, в другой — телефон.
— Что опять случилось? — зевнул он.
— Ничего. — Ольга отвернулась.
— Как это «ничего»? — Елена Михайловна резко повернулась к сыну. — Она черпак убила. Моего старого, хорошего, проверенного товарища. Невестка у тебя с характером. Всё переделывает под себя. Сколько раз говорила: не надо тут хозяйничать! Тут не её территория!
— Мам… — Дмитрий потёр лоб. — Ну чего ты, а? Черпак же… ну… это же просто черпак.
— «Просто черпак», — передразнила она. — А я тебе, Димочка, так скажу: если женщина не уважает дом, где она живёт, она не будет уважать и мужчину рядом. Это же всё из одного теста!
Ольга не выдержала и рассмеялась. Смех был нервный, немного истеричный, но лучше, чем крик.
— Правда? Черпак — символ мужчины? Я, видимо, в браке не с тобой, Дим, а с алюминиевой ложкой! Может, мне стоит уступить? Ложку оставить, а самой уйти?
— Не передёргивай, Оль, — Дмитрий зевнул и ушёл обратно в комнату.
— Вот и защитник, — Елена Михайловна смерила Ольгу взглядом. — Стоишь, улыбаешься. А у меня, между прочим, давление скакнуло из-за тебя. Хочешь, чтобы я в гроб легла?
— Ну что вы, — Ольга выпрямилась. — Я просто хочу, чтобы дома было спокойно. И чтобы никто не чувствовал себя чужим.
— Тогда веди себя как гость, а не как хозяйка, — язвительно проговорила свекровь и пошаркала к своему креслу, оставив за собой лёгкий аромат раздражения и снотворного «Корвалола».
Ольга осталась стоять одна на кухне. За спиной — грохот дверцы шкафа: Елена Михайловна открыла свою волшебную аптечку. В голове — звон. Не от кастрюли. От усталости.
Она вспомнила, как полгода назад они переезжали. Дмитрий сиял, говорил, что это их шанс — своя квартира, пусть и с мамой, но всё-таки «почти как своё». Она, наивная, радовалась — представляла уютные ужины втроём, разговоры за столом, бабушкины рецепты, наследие, тепло…
Реальность оказалась жестче: рецепты оказались приправлены язвами, а тепло — лучами презрения.
Ольга открыла холодильник. В нём лежал аккуратно завёрнутый батон. На пакете — синий маркер: «НЕ ТРОГАТЬ! Э.М.»
Она села на табурет и уставилась в пол.
— Алло, мам… — шепнула она в телефон. — Да. Всё нормально. Просто… ты не знаешь, можно ли в студии поставить стиралку? Ну, если вдруг…
Голос на том конце провода всполошился, но Ольга уже не слушала. Она смотрела на свои руки. На правом пальце — обручальное кольцо, которое вдруг стало тяжёлым, как гиря.
В другой комнате кто-то тихо кашлянул.
— Я слышала, ты маме звонила? — в дверях стоял Дмитрий.
— Да. Просто так. Спросить. Про стиралку.
— Ты чего, уходить собралась? — голос был слишком спокойным. Как у человека, который уже решил, что делать с завтрашним днём.
— Не знаю, Дим. Но здесь… тут тяжело. Очень тяжело.
Он замолчал, сделал глоток из кружки.
— Мама просто переживает. Она добрая, правда. Просто с характером. Ты её не обижай.
Ольга впервые посмотрела ему в глаза. Внимательно.
— А кто меня защитит, Дим?
Ответа не последовало. Только зевок. И хлопок двери.
***
Ольга стояла у окна, курила. Хотя бросила ещё до свадьбы — но сейчас сигарета в руке казалась единственным, что удерживало её на поверхности. За окном капал какой-то вялый снег, на подоконнике остывал кофе. Ни того, ни другого не хотелось.
С кухни доносились резкие металлические звуки — Елена Михайловна решительно гремела посудой. Каждое движение — с демонстративной злостью, будто сковороду она мыла не от жира, а от присутствия чужого человека. Ольга знала: это прелюдия. Скоро начнётся.
— Вот ты мне скажи, — влетела свекровь, не удосужившись даже вытереть руки. — Зачем ты выбросила мой керамический нож?
Ольга не обернулась.
— Он был сколот. Лезвие треснутое. Я не хочу, чтобы кто-то из нас порезался.
— А ты у кого разрешение спросила? — тон свекрови стал ледяным. — Ты думаешь, если у тебя руки кривые и нож сколот, его сразу надо выбрасывать? Это был подарок!
— Подарок… от кого? — Ольга повернулась. — От рекламы по телевизору?
— От мужа! — гаркнула Елена Михайловна. — Моего покойного! Он мне сам лично этот нож на годовщину принёс! А ты, нахалка, выкинула! Не твоё — не трогай!
— А квартира? — тихо сказала Ольга. — Она тоже не моя. Может, мне и посуду не мыть, и полы не пылесосить? Может, мне вообще сидеть и бояться дышать?
— Вот это было бы идеально! — воскликнула свекровь. — Сидела бы, не мешалась! Женщины, между прочим, делятся на тех, кто умеет уважать старших, и на таких, как ты — хамок, которые в чужой дом лезут со своими порядками! Ты думаешь, раз сына моего обкрутила, то можно тут командовать?
— Командовать? — Ольга поднялась. — Командовать тут только вы умеете. И своим сыном тоже. И, к слову, не обкрутила я его, а любила. Но теперь — не знаю, кого он любит больше: меня или ваши котлеты.
Елена Михайловна вспыхнула, словно старый самовар.
— Да ты… да как ты смеешь?! Я тебе что, враг? Я тебе семью дала, крышу над головой, еду, поддержку! А ты…
— Поддержку?! — Ольга вышла вперёд, практически грудь в грудь. — Вы меня третируете каждый день! Всё не так, всё не то. Вы что, хотите, чтобы я с ума сошла? Или сама ушла?
— Да! — рявкнула Елена Михайловна. — Именно! Убирайся! Пока я добрая! Я уже договорилась с риэлтором, между прочим. Квартиру продавать будем. Я новую себе найду. А вы катитесь, куда хотите!
— Как?! — голос Ольги вздрогнул. — Дмитрий знает?
— Знает, — сухо сказала та, — и согласен.
— Да вы с ума сошли… — Ольга шагнула назад, но её трясло. — Согласен? Значит, он выбрал вас? А я? Я что, мебель?
— Ты гостья, — отчеканила свекровь. — И давно пора понять: не прижилась ты тут. Ничего страшного. Знаешь, сколько таких приходили? И уходили. А я — осталась. Потому что я — корень, а ты — листочек. Подует ветер — и улетишь.
— А вы — сорняк, — прошептала Ольга, и только тут поняла, что сказала это вслух.
Следующее произошло быстро: Елена Михайловна вскинула руку и толкнула Ольгу. Та ударилась о край кухонного стола, больно. Всё внутри сжалось. Ольга бросилась к ней — не чтобы ударить, а скорее — от отчаяния, от невозможности сдерживать больше ни одной эмоции. Они сцепились, как две дикие кошки. Скользящие руки, царапины, глухие звуки ударов по плечам, локтям, крики.
— Вы ненормальная! — Ольга кричала, как могла. — Вы… вы чудовище!
— А ты — дрянь! Разведёнка ты будешь, поняла? Да я таких, как ты, одной левой…
— Да вы просто злая и одинокая женщина! И своего сына вы вырастили таким же: ни о чём, безвольный тряпка!
В этот момент вбежал Дмитрий. Пижама, тапки на босу ногу, волосы — как у взорванного профессора.
— Вы что творите?! — закричал он. — Вы что, с ума посходили?
Ольга с трудом выпрямилась, утирая кровь с губы.
— Спроси у своей мамочки. У неё сегодня новая серия — «Как уничтожить свою невестку за 30 минут».
— Она на меня напала! — Елена Михайловна судорожно дышала, прижимая руку к груди. — Она хотела меня убить! А всё из-за того, что я сказала правду!
— Правда?! — Ольга развернулась к нему. — Дмитрий, ты знал про квартиру?
Он отвёл глаза.
— Мама мне сказала… она просто подумала, что так будет лучше. Для всех.
— Для всех?! — закричала она. — Для кого «всех»? Для неё?! Для тебя?! А я кто?
— Ты… ну… я просто не хочу войны дома, Оля. Ты и мама — как две тигрицы. Я между вами. Мне тяжело!
— А мне?! Мне не тяжело?! — она шагнула к нему. — Я каждый день просыпаюсь с мыслью, как не попасть под горячую руку твоей мамочки! Я боюсь дышать, боюсь что-то сказать, боюсь неправильно приготовить макароны! И ты молчал? Всё это время — молчал?!
— Оля… — он протянул к ней руку.
— Не трогай меня, — она отпрянула. — Знаешь, ты не между нами. Ты просто за ней. Всегда был. Ты даже сейчас… стоишь и молчишь. Ты не муж. Ты — приложение. Удобное, глупое, бесполезное.
— Всё, хватит! — Дмитрий закрыл лицо ладонями. — Я не могу больше! Я просто хочу, чтобы был покой! Чтобы никто не кричал, не плакал, не устраивал сцены!
— Тогда выбери, — Ольга сказала это медленно, чётко, как приговор. — Или ты, наконец, вырастаешь из маминых штанишек, или мы — всё. Навсегда.
Елена Михайловна громко и театрально застонала, присев на табурет и хватаясь за грудь.
— Видишь?! У меня сердце! Опять ты со своими ультиматумами! Димочка, вызывай скорую! Всё! Мне плохо! Всё, это она довела!
Дмитрий замер. Потом медленно достал телефон. Но не скорую набирал.
— Ты кому звонишь? — испуганно спросила свекровь.
— Пашке. Своему другу. Я у него поживу пару дней.
— Что?! — выкрикнули обе женщины одновременно.
— Устал. — Он прошёл мимо. — От вас обеих. Устал.
Хлопнула входная дверь.
Молчание в квартире повисло густое, как накуренная комната.
Ольга стояла, прижимая ледяную ложку к губе.
Елена Михайловна тяжело дышала, будто в ринге.
— Не думай, что ты победила, — пробормотала она. — Это ещё не конец.
— Я не побеждала. — Ольга развернулась. — Мне бы просто выжить.
***
Прошла неделя.
Ольга не плакала — всё, что могла выплакать, вытекло в первые два дня. Потом стало пусто. Даже не больно — как будто внутри всё выжгли, и теперь можно просто сидеть в этой тишине и считать трещины на потолке. Старая однушка на окраине, в которую она въехала через знакомых, пахла краской и чем-то чужим. Спать приходилось на надувном матрасе. Зато вокруг — ни одной кастрюли, брошенной ей в спину. Ни одной свекрови, гремящей ножами, ни одного Дмитрия, сидящего между двух огней и выбирающего, как всегда, самый тёплый.
Ольга села на подоконник. За окном текли майские сумерки — ещё не вечер, но уже не день. В руках — чашка дешёвого чая. Ни сахара, ни лимона — просто горячая вода с привкусом чего-то терпкого. Она больше не пыталась быть хозяйкой на чужой кухне. Теперь у неё была своя. И пусть в ней только микроволновка и чайник, зато никто не укажет, что слишком много соли в супе или неправильно разложены ложки в ящике.
В этот вечер дверь позвонила внезапно. Глухо и нетерпеливо — не «дзинь», а почти «врыв».
Она встала, осторожно подошла. Кто в её жизни сейчас мог оказаться у порога? Почтальон? Курьер?
Открыла. И замерла.
На пороге стояла… Татьяна. Дмитриева бывшая. Та самая, с которой он встречался ещё до Ольги. Высокая, уверенная, со стальным взглядом и явно дорогой укладкой. В руках — сумка-клатч. На лице — выражение, будто она пришла предложить перемирие, но на своих условиях.
— Привет, — сказала Татьяна, не улыбаясь. — Можно?
— Ты… серьёзно?
— Да. Я знаю, что ты думаешь. И, возможно, всё ещё хуже. Но мне надо поговорить. Пять минут.
Ольга растерялась. Пустить бывшую своего уже бывшего мужа в своё новое почти жильё — звучит как начало комедии или трагедии. Но она кивнула. Потому что устала бояться.
Внутри Татьяна молча осмотрела обстановку. Села на подоконник, словно и не сомневалась, что имеет право.
— Я знаю, ты не ждала меня. Но мне тут кое-что доложили. — Она достала телефон и ткнула экраном в Ольгу. — Вот. Дмитрий.
На экране — голосовое сообщение.
Голос Дмитрия, хриплый, смятый, как мятый чек из супермаркета:
«Таня, прости. Я не знаю, зачем тебе это. Но я… просто хотел сказать, что ты была права. Мама действительно разрушает всё, к чему прикасается. Я не справился. Ушла Оля. Я её люблю, но… поздно. Очень поздно. Всё рухнуло. Я теперь у неё — у мамы. Заново. Только теперь понимаю, какой я идиот. Прости».
Ольга слушала, как будто кто-то читал некролог её прошлой жизни.
— Он думал, ты ко мне придёшь? — спросила она тихо.
— Нет, — отрезала Татьяна. — Он вообще не думал. Никогда. И ты это знаешь. Мы с тобой — две женщины, которые пытались жить в его мире. У меня не вышло. У тебя не вышло. Теперь он снова у мамочки, на детской подушке и под её лососевыми котлетами.
— Зачем ты пришла?
Татьяна замолчала. Сняла серёжку. Вернула на место. Потом сказала:
— Чтобы ты не винила себя. Я видела, как ты за него держалась. Я знала, что так будет. Хотела тебя предупредить, но… кто меня слушал? Все считали, что я — стерва. И, возможно, я ею была. А теперь — просто женщина, которая не хочет, чтобы другая женщина сожгла свою жизнь до пепла. Как я.
— Спасибо, конечно… — Ольга села напротив. — Но, если честно, мне уже всё равно. Я больше не боюсь. Ни его, ни её. Я поняла одну вещь: когда человек живёт в чужой квартире, в чужих правилах, и даже в чужой любви — он исчезает. А я не хочу исчезать.
Татьяна прищурилась.
— Вот за это можно выпить.
— У меня только дешёвый чай.
— Идеально, — усмехнулась Татьяна. — Он как раз подходит к жизни: терпкий, без сахара, и горячий до боли.
Они пили чай. За окном стемнело. Где-то вдалеке выли собаки или сирена. Татьяна ушла, оставив после себя только лёгкий запах парфюма и странное ощущение — будто Ольга не одна. Кто-то её всё-таки понял.
На следующее утро раздался звонок. Дмитрий.
Она долго смотрела на экран. Потом всё же взяла.
— Оля… я не знаю, с чего начать. Я… мне плохо. Я думал, что смогу вырулить. Но всё обрушилось. Ты была права. Я выбрал не ту сторону.
— Дмитрий, — голос у неё был тихим, но уверенным, — ты не выбрал. Ты просто остался там, где родился. Там, где безопасно. Где мама всегда скажет, что делать. Я выбрала — жить. Ты не понял, что любовь — это не «не мешать жить», а защищать. Строить. А ты спрятался. Как мальчик.
— Я всё понял, Оль. Дай мне шанс. Я начну сначала. Я приеду, поговорим. Я…
— Нет, — перебила она. — Никаких «поговорим». Я уже всё поняла. Спасибо за всё. Надеюсь, ты найдёшь кого-то, кто устроит и тебя, и твою маму.
— Оль…
— Прощай, Дима.
Она отключила.
И впервые за долгое время — улыбнулась. Настояще.
Пусть у неё пока только чайник, надувной матрас и крошечная студия на третьем без лифта — но это её жизнь. И она, чёрт возьми, больше не будет просыпаться в доме, где каждое утро — борьба за кислород.
Ольга подошла к зеркалу. Увидела в нём женщину с усталыми глазами, но живую. Настоящую. Сильную.
— Ну что, девочка, — сказала она своему отражению. — Начнём?
