Ольга почувствовала, что день готовит ей испытание. Это ощущение накрыло её с самого утра. Десять лет совместной жизни научили её безошибочно определять настроение Андрея по тому, как он ставит ногу на пороге.
— Оль! — рявкнул он, входя в квартиру. — Мои шлёпанцы где?!
Они лежали там же, где и всегда. Но она, ни слова не говоря, принесла их и поставила прямо к его ногам. Как покорное, хорошо обученное животное.
Гости собрались к трём часам. Иванович (зять, с покрасневшим носом), свекровь (с неизменной, натянутой до предела улыбкой), племянник Игорь с супругой. Классический набор для их «семейного застолья».
Ольга металась между кухней и гостиной — подавала блюда, убирала, следила за бокалами.
— Посмотрите на нашу труженицу! — громко провозгласил Андрей, когда она появилась с очередным подносом. — Всё бегает, как заведённая пружинка!
Неловкий, натужный смех пронёсся по комнате.
— Присядь, Олюшка! — махнула рукой золовка. — Отдохни хоть немного.
Ольга села на самый край стула.
— Вот смотрю я на неё, — Андрей наполнил рюмку, — и не могу поверить: а ведь когда-то рот не закрывался! Мама, помнишь? Язык — словно метла!
Свекровь едва заметно кивнула.
— А теперь что? — он театрально развёл руками. — Сидит в доме тише воды, ниже травы. То ли разговаривать забыла, то ли мозг отключился!
Ольга стиснула кулаки. Внутри что-то начало болезненно, медленно ломаться.
— Может, просто мудрость пришла! — встряла невестка, пытаясь разрядить атмосферу.
— Какая там мудрость! — Андрей уже явно наслаждался процессом. — Вся её мудрость — в борщах да в чистых простынях! Правда ведь, Оль?
Звенящая тишина. Кто-то нервно поставил стакан.
Ольга медленно поднялась. Все взгляды были прикованы к ней — одни любопытные, другие полные скрытой жалости. Но никто, абсолютно никто не заступился.
— Прошу меня извинить, — сказала она почти шёпотом.
И пошла в спальню. Из гостиной донеслось:
— Обиделась! Ну вот, совсем чувство юмора потеряла наша жена.
В спальне Ольга опустилась на постель. Руки дрожали. Сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из грудной клетки.
Десять лет она была максимально удобной. Послушной и тихой. Но именно сегодня внутри неё что-то с грохотом рухнуло, треснуло. И она чётко, ясно осознала: пути назад больше нет.
Смех из гостиной долетал приглушённо.
— Ну что, Оля, ты долго собираешься надуваться? — В дверном проёме возник муж. Лицо его было красным, самодовольным. — Возвращайся к гостям. Негоже хозяйке прятаться.
Она подняла на него глаза. И впервые увидела совершенно чужого ей человека. Когда же это случилось? Когда тот юноша с горящими глазами, который читал ей стихи на аллее в Чернигове, превратился в этого напыщенного, самовлюблённого мужчину?
— Оль! — Андрей нетерпеливо стукнул по дверному косяку. — Ты слышишь меня?
— Слышу, — тихо ответила она.
— Тогда иди! Мать спрашивает, где творожные пирожки.
Ольга встала. Подошла к платяному шкафу. Достала дорожную сумку — старую, видавшую виды, но надёжную.
— Что ты, чёрт возьми, делаешь? — Голос Андрея резко изменился.
Она молча, не спеша, складывала в сумку самое необходимое: смену белья, лекарства, документы из тумбочки.
— Ольга! — Теперь он уже не рычал, а смотрел на её движения растерянно, почти испуганно. — Что это за дешёвый спектакль?
— Никакого спектакля, — она застегнула молнию. — Просто уезжаю к Светлане. К сестре.
— Как это — уезжаешь?! У нас же гости!
— У тебя гости, — поправила она. — Развлекай их самостоятельно.
Ольга прошла мимо мужа к зеркалу. Поправила причёску, взяла с комода ключи от машины. Андрей научил её водить пять лет назад — сказал, что устал таскаться с ней по рынкам и магазинам. Теперь эти навыки пригодились для другого.
— Ты сошла с ума! — Андрей загородил ей проход. — Какая Светлана? Вы же сто лет не общались!
— Общались. Просто ты этим никогда не интересовался, — Ольга спокойно обошла его. — А она звала. Не раз.
В гостиной наступила полная тишина. Все смотрели на Ольгу — одетую, с сумкой в руках. Она остановилась в дверях.
— Прошу прощения, — сказала она. — Пироги в духовке, чайник на плите. Салаты в холодильнике.
— Да что, в конце концов, происходит?! — взорвался Иванович. — Из-за чего вся эта шумиха?
Ольга посмотрела на него. Затем на остальных. И на мужа, который растерянно комкал в руках бумажную салфетку.
— А вы попробуйте подумать, — тихо сказала она. — Может быть, тогда и поймёте.
И вышла.
За спиной послышался топот — Андрей бежал за ней.
— Олька! Ну что за дурацкая выходка! Вернись сию же минуту!
Она садилась в машину. Завела двигатель. Андрей отчаянно стучал в стекло.
— Открой! Поговорим как нормальные люди!
Ольга опустила стекло.
— Как люди? — переспросила она. — Андрей, а человек ли я была для тебя все эти годы?
Он открыл рот, но так и не смог вымолвить ни слова.
— Вот именно, — кивнула Ольга и нажала на педаль газа.
До дома Светланы — два часа дороги. Два часа абсолютной тишины, только музыка из приёмника и медленно, но верно приходящее осознание: она свободна. Впервые за десять лет — абсолютно свободна.
Сестра приняла её без лишних вопросов. Обняла крепко, по-родственному.
— Заходи, — сказала просто. — Я сейчас чайник поставлю.
Они сидели на уютной кухне — две женщины, похожие лицами, но с такими разными судьбами. Светлана развелась давно, десять лет назад, воспитывала внуков, работала в библиотеке в Виннице.
— Знаешь, — сказала Ольга, глядя в чашку, — я сегодня поняла одну вещь. Я просто превратилась в аксессуар, в приложение к его комфортной жизни.
Телефон молчал в течение двух суток. На третьи он просто разрывался от звонков. Но Ольга не брала трубку.
Спустя ровно неделю Андрей приехал сам. Ольга увидела его с крыльца — он стоял у калитки, топтался, словно школьник перед директором. Помятый, с сединой, в мятой рубашке. Какой-то нелепый и жалкий.
— Зайдёшь или так и будешь стоять? — спросила она.
Он прошёл за ней в дом. Сел за стол, где она пила утренний кофе. Светлана тактично удалилась к соседке.
— Оля, — начал он и запнулся. — То есть, Ольга…
— Кофе будешь?
— Нет, ладно, налей.
Она поставила перед ним чашку. Он выглядел абсолютно потерянным, растерянным. Неделя холостяцкой жизни далась ему явно нелегко.
— Дом просто разваливается без тебя, — сказал он, наконец. — Я даже стиралку запустить не могу. А о готовке я вообще промолчу.
Ольга молча пила свой кофе.
— Я тут много думал, — Андрей потёр лоб. — Может быть, я действительно, ну, немного переборщил. С этими шутками.
— Немного? — переспросила она.
— Ну да. Понимаешь, я же не со зла это! Просто мужчины так привыкли, шутят между собой, над жёнами. Это же не всерьёз всё!
Ольга поставила чашку на стол. Посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.
— Андрей, — сказала она медленно. — Ты помнишь, как мы познакомились?
— Конечно! На танцах, в клубе.
— А о чём я тогда мечтала, помнишь?
Он нахмурился, пытаясь напряжённо вспомнить.
— Ну, ты хотела дальше учиться. В университет поступать. И что-то про путешествия говорила.
— Я хотела стать преподавателем истории, — тихо сказала Ольга. — Мечтала увидеть мир. Хотела писать. У меня даже стихи были.
— Да, помню! Ты читала мне их иногда. Хорошие были.
— А что было потом?
— Потом что?
— Потом ты сказал: зачем тебе всё это? Будешь женой, станешь рожать детей. Зачем умной женщине лишняя головная боль?
Андрей неловко поёрзал на стуле.
— Ну, время тогда другое было. Женщины в основном по домам сидели.
— А я послушалась, — продолжила Ольга. — Бросила учёбу. Не поехала в ту экспедицию, куда меня звали. Стала твоей удобной женой. Готовить, стирать, молчать, когда ты «шутишь». Десять лет.
— Оля, — голос его дрогнул. — Я же тебя не заставлял.
— Заставлял. Постоянно. Каждой своей «шуткой», каждым взглядом, каждым словом о том, что я «слишком много думаю» или «не туда лезу». Помнишь, как ты говорил: «Женщина должна быть украшением дома, а не говорящей головой»?
Андрей побледнел. Видимо, вспомнил.
— А когда я хотела работать — ты был против. Когда захотела учиться водить — смеялся. Говорил, зачем курице права? Помнишь?
Он молчал. Нервно крутил в руках чашку.
— А потом ты начал смеяться уже надо мной, — голос Ольги стал твёрже. — При людях. При детях. При твоей матери. И все молчали. Потому что «Олечка же не обижается». «Олечка понимает юмор». А Олечка просто разучилась защищаться.
— Но я же не со зла, — слабо пробормотал он.
— А с чего тогда? — Она повернулась к нему. — С великой любви? Ты так сильно любишь меня, что публично унижаешь? Или просто от скуки? Тебе стало скучно с женой, и ты развлекался за её счёт?
— Оля, ну что ты! Конечно, я люблю тебя!
— Ты даже не знаешь, что я люблю, а что нет, — продолжала Ольга. — Ты не знаешь, о чём я думаю, когда мою посуду. Не знаешь, что я иногда плачу по ночам. Что мне до сих пор снятся разные города, которые я, наверное, никогда не увижу. Что я пишу стихи до сих пор — но прячу их от тебя.
Андрей поднял голову.
— Ты пишешь?
— В телефоне. В заметках. Чтобы ты не увидел и не сказал что-нибудь вроде «женских глупостей».
Он выглядел ошеломлённым. Как будто только в этот момент осознал: рядом с ним целое десятилетие жил совершенно чужой, незнакомый ему человек.
— Ольга, — он встал, попытался приблизиться к ней. — Я не знал.
— Не знал, потому что не интересовался, — она отступила. — Тебе была нужна домоправительница, а не личность.
— Это неправда!
— Тогда скажи: что я сейчас читаю? Какая моя любимая песня? О чём я мечтаю?
Андрей открыл рот и тут же закрыл его. Молчал.
— Вот именно, — кивнула Ольга. — А я о тебе знаю абсолютно всё. Потому что десять лет я изучала твоё настроение, чтобы не попасть под горячую руку. Изучала, как какую-то сложную науку.
Он снова сел. Тяжело, как старик.
— Что ты хочешь? — спросил он хриплым голосом. — Чтобы я встал на колени и вымаливал прощения?
— Я хочу, чтобы ты понял: я никогда не вернусь в ту жизнь. Я больше не буду удобной тенью. Я не буду молчать, когда меня унижают. Я не буду жить только ради того, чтобы обслуживать чьи-то чужие потребности.
Он молчал. В его глазах что-то мелькнуло — возможно, запоздалое понимание.
— Я не злюсь, — сказала Ольга мягче. — Я просто устала. Устала быть никем. Я хочу побыть собой. Впервые в жизни.
— И что теперь?
— А теперь ничего. Живи, как жил. Но только без меня.
— Но я же, я обязательно изменюсь!
Ольга посмотрела на него с невыразимой грустью.
— Андрей, за всё это время ты ни разу не заметил, что рядом с тобой живёт живой, дышащий человек. Что вдруг изменится теперь?
И ему нечего было ответить.
Прошло три месяца. Ольга сидела в маленькой мастерской при Доме культуры в Житомире и занималась резьбой по дереву. Руки, привыкшие к швабрам и кастрюлям, теперь уверенно держали стамеску. Как ни странно, у неё получалось. Словно она занималась этим всю свою жизнь.
— Ольга Григорьевна, — заглянула в мастерскую руководительница кружка, — вам звонят.
Андрей звонил стабильно каждую неделю. Сначала требовал, потом упрашивал, а потом просто ныл и жаловался на свою жизнь. Она слушала спокойно, иногда давала советы по хозяйству. Как совершенно постороннему человеку.
— Оль, — голос его стал другим. Тише. — Я тут решил. Может, продадим дом? Сниму себе что-то поменьше? А деньги разделим поровну…
Она удивилась. Впервые за все эти месяцы он заговорил не о себе и своих проблемах.
— Зачем?
— Ну, это будет справедливо. Ты ведь тоже вкладывала силы в этот дом. Готовила, убирала, ухаживала. Это же тоже полноценная работа.
— Спасибо, — сказала она просто. — Но мне деньги не нужны.
— Как не нужны?
— У меня есть всё, что мне нужно. Крыша над головой, еда, любимая работа.
Тишина в трубке.
— Ты счастлива? — спросил он почти шёпотом.
Ольга посмотрела на свои ладони — теперь они пахли древесной стружкой, а не моющим средством. На почти законченную шкатулку, которую заказала соседка Светланы.
— Знаешь, — сказала она, — я даже не помню, когда в последний раз задумывалась о счастье. Я всё время думала о том, как бы его не расстроить, не разозлить, не подвести. А теперь я просто живу. И это правда здорово.
— А я?
— А ты — взрослый человек. Как-нибудь справишься.
После разговора она вернулась к своей работе. Шкатулка была почти готова — осталось только отшлифовать крышку. На ней был вырезан красивый орнамент: птица, которая расправляет крылья.
Вечером она показала шкатулку Светлане.
— Красиво, — восхитилась сестра. — Ты очень талантлива.
— Просто я долго об этом не знала.
Они сидели на кухне, пили чай с мёдом. За окном нежно падал снег.
— Не жалеешь? — спросила Светлана.
— О чём?
— Что ушла. Что семью разрушила.
Ольга задумалась.
— Знаешь, семью разрушил не мой уход. Семью разрушило то, что в ней для меня просто не было места.
— А если он вдруг, правда, изменится?
— Тогда, может быть, мы станем добрыми знакомыми, — пожала плечами Ольга. — Но я больше никогда не буду его тенью.
Птица наконец расправила крылья.
Как же часто мы, женщины, из любви или привычки превращаемся в «приложение» к чужой жизни — удобное, тихое, молчаливое. История Ольги — это напоминание о том, что настоящая мудрость не в кастрюлях, а в способности сохранить себя и свой внутренний голос. Мы не должны быть мебелью, правда?
Дорогие, а вы когда-нибудь ловили себя на мысли, что живёте только для того, чтобы «обслуживать чужие потребности»? Что стало вашей «птицей, расправляющей крылья»? Поделитесь своими мыслями!
