Люба не планировала жить с бывшей свекровью. Если бы ей кто-нибудь сказал это пять лет назад — она бы рассмеялась в лицо. Или запустила чем-нибудь тяжёлым, если был особенно неприятный день.
А дни после развода с Игорем были почти все такие.
Но жизнь, как обычно, имела чувство юмора. Очень специфическое. Сначала умерла его бабка, потом резко ухудшилось здоровье его матери — Раисы Павловны. Затем — и это было особенно «смешно» — оказалось, что единственная квартира, записанная на ту самую бабку, осталась в наследство сразу им двоим: Любе, как бывшей жене единственного внука, и Раисе Павловне — как единственной дочери умершей.
— Вот теперь мы и поваримся на одной кухне, — язвительно подумала Люба, стоя у старой входной двери с ключами в руке.
Раиса Павловна была дома. Конечно, была. Сидела на табурете посреди зала и держала в руках стопку бумаг, как генерал перед последним наступлением.
— Что ж ты звонишь, как гостья? — вскинула голову свекровь, не вставая. — Это теперь и твоя нора, можно сказать. Поживём, посмотрим, кто из нас дольше продержится.
— Я не собираюсь задерживаться. Просто хочу всё уладить и… — Люба сняла куртку, с трудом скрывая раздражение.
— Конечно, конечно. Все вы такие. Пока по расписанию, а потом — как пиявка на шее. Не слезешь, пока не высохнешь.
— У вас, Раиса Павловна, прямо талант превращать любую фразу в боевую гранату. — Люба прошла на кухню, откровенно игнорируя её взгляд.
— А ты не думай, что я не помню, как ты у Игоря деньги вымогала! Всё шубки да поездки. На жизнь ему не оставляла. А теперь вот и квартиру решила прибрать.
Люба не ответила. Водой залила чайник, опустила руки на столешницу и посмотрела в окно. Грязный снег, пожухлые кусты, и криво припаркованный «Форд», видимо, соседский. Всё как в том браке — неаккуратно, скучно и чуть-чуть стыдно.
А ведь было время, когда я этого Игоря любила… или казалось?
— Я сюда не за войной пришла. — голос был спокойный, почти усталый. — У нас с вами есть два месяца до вступления в наследство. Потом либо продаём, либо делим. Выбирайте.
— А что делить? Мне — две трети, тебе — одна. Бабка сама так писала. Ты уж извини, дорогуша, но шансов у тебя как у табуретки на выборах.
Люба усмехнулась.
— Это вы сами так решили или уже с юристом поговорили?
Раиса Павловна вскинула голову, как школьница на контрольной, когда соседка шепчет правильный ответ. Не ожидала. Не верила, что Люба подготовилась.
— У нотариуса было сказано: по полквартиры. Завещание, мол, не подписано, черновик только. Бабка не успела. А вы, как всегда, перепутали мечты с реальностью.
Свекровь зарычала тихо, но злобно. Так рычат кошки, когда понимают, что консервы достанутся другой.
— Ну, раз половина, — медленно выговорила она, — значит, ты можешь спать в зале. Тут диван ещё не совсем провалился. И тапки на входе мои — не трогай.
— Я на пол не плюю и чайник не облизываю. Тапки ваши могут быть спокойны. — Люба прошла в гостиную и окинула взглядом комнату: серый ковёр, стол с облупленным краем, в углу пыльный торшер с кривым абажуром. Шик да блеск.
С чего я вообще решила, что это будет легко?
Вечером обе сидели на разных концах квартиры. Телевизор гремел. Раиса Павловна смотрела очередной сериал про врачей и измены. Люба с ноутбуком пыталась вспомнить, как на «Циане» искать оценку по старым сталинкам.
— Ты кому-то написала, да? — вдруг прошипела свекровь из-за стены. — Что я тут живая, мешаю? Думаешь, старушку на тот свет свинтить — и всё, твоя хата?
— А вы кому-то рассказали, как я якобы Игоря била? — отозвалась Люба спокойно. — Это что, новая версия? Предыдущая была про «сглаз».
Повисла тишина. Та самая — густая, как холодный суп.
А потом, будто бы между прочим, Раиса Павловна сказала:
— Он тебе звонил недавно.
— Кто?
— Кто, кто… Мой безвольный сынок. Сказал, что жалеет.
Люба застыла.
— И что вы ему сказали?
— А что говорить? Пусть жалеет. Хоть кто-то. У тебя же, вроде, уже кто-то есть?
Люба встала. Подошла к проходу, оперлась о косяк.
— Есть. Но не потому, что жалеет. А потому, что не играет в эти ваши манипуляции. Он знает, где у него трусы лежат и сколько денег в кошельке. Не прячет от жены квитанции, как ваш Игорёк.
— Вот и живи с ним. Чего приперлась сюда?
— Потому что у меня есть право. И я его буду отстаивать. Не потому что хочу эту грёбаную квартиру. А потому что устала, что меня всё время выставляют виноватой. За то, что ушла. За то, что жила. За то, что дышала рядом не так, как вам хотелось.
Раиса Павловна смотрела на неё с тем выражением, которое бывает у людей, случайно увидевших себя в зеркале — сильно изменившимися.
— Ты взрослая стала, — вдруг глухо сказала она.
— Нет, — Люба усмехнулась. — Я просто устала быть удобной.
Ночью в квартире поскрипывали полы, как в старом театре. Люба лежала на диване, натянув на себя плед, который почему-то пах мятой и нафталином одновременно. В стенке тикали часы. Кто-то проходил по коридору — свекровь, очевидно, в туалет. Не заговорила.
И это было уже победой.
Продержусь. Продержусь. А там — посмотрим, кто кого.
***
— Сначала она заявила, что с риэлторами не общается. Потом, когда узнала цену, тут же вырядилась, как на поминки губернатора, и заявила, что встречает гостей. — Люба говорила в телефон шёпотом, стоя у окна с кружкой кофе.
На том конце Маринка, её подруга, едва слышно захихикала:
— Ну а что ты хотела? У неё один актив — квартира. Второй — ненависть к тебе. Оба требует обновления. Хотя бы косметического.
— Она из спальни сделала музей. Повесила старую скатерть на стену, как гобелен. Я даже не знаю, кто так делает.
— Она.
В этот момент раздался звонок в дверь. Люба прикусила язык. Раиса Павловна, уже вся в цветочном халате и с помадой цвета «винная косточка», рванула к двери, как на парад.
— Сейчас, секундочку! — завопила она в сторону прихожей. — Уже бегу!
— Выходит, ты у нас молчаливый призрак? — бросила Маринка. — Или осталась на подтанцовке?
— Я? Я сейчас — мебель. Но в кредит.
Люба отключилась.
На пороге стояла девушка с рюкзаком и мужчина лет пятидесяти. Она — живая, светлая, с открытым лицом. Он — в кожаном портфеле и строгом пальто. Риэлтор и, возможно, клиент.
— Здравствуйте! Меня зовут Татьяна, агентство «Тёплый метр». Это Алексей Валерьевич — потенциальный покупатель.
Раиса Павловна вытянулась.
— Прошу! Прошу! Мы тут кое-что уже расчистили. Конечно, жить можно, но лучше под себя переделать. — И с придыханием добавила: — Хороший дом. Стены толстые, соседи тихие. Ну, кроме одной…
Люба сделала вид, что не услышала.
Они прошли по комнатам. Алексей Валерьевич был немногословен, в зале только оглянулся и произнёс:
— Сносить стену можно?
— А как же! — воскликнула Раиса Павловна. — Хоть всё сносите! Квартиру в студию, как теперь модно.
Люба хмыкнула.
— Только вы сначала у нотариуса уточните, можно ли. У нас, знаете ли, сталинка. Перекрытия бетонные, соседи снизу — не фонтан.
— А что с документами? — осторожно спросил мужчина. — Наследство вступлено?
— Почти, — ответили они хором. Потом переглянулись.
— В процессе, — уточнила Люба. — Месяц остался.
— А как делить собираетесь?
Раиса Павловна улыбнулась, как акула, у которой выросла вторая челюсть.
— Как полагается. Продадим — и поделим.
— Или один выкупит долю другого, — спокойно добавила Люба. — Вариантов много. Главное, договориться.
Риэлтор оглядела их обеих.
— А… договоритесь?
— Конечно, — в один голос ответили они.
После ухода гостей Раиса Павловна заперла за ними дверь и повернулась к Любе, как к даме на дуэли.
— С какой стати ты вмешалась? Я вела переговоры!
— Это были не переговоры, а экскурсия в музей ложных ожиданий. Человек смотрит сталинку, а вы поёте ему про «студию с потенциалом».
— А ты, значит, риэлтор? С дипломом? — свекровь шагнула ближе. — Может, ты и ремонт умеешь делать? Обои сама клеить, да?
— Я умею быть честной. Что, согласитесь, редкость в этом доме.
Раиса Павловна вдруг села на корточки, прямо у двери, опустила голову.
— Я не могу всё это снова. Я не могу начинать с нуля. Мне страшно. Мне шестьдесят три. Я не знаю, куда ехать.
Люба замерла. Такая Раиса Павловна — без панциря, без колючек — была редкостью. Почти как солнечное затмение.
— А думаете, мне легко? Я от него ушла с одним чемоданом и арендой в ипотечном доме. Сейчас снова всё с нуля. Просто я решила: лучше жить на своём, чем задыхаться в чужом.
— Ты и есть чужая, Люба. Мы с тобой — ничего друг другу. Бывшая невестка и старая злюка. Вот и всё.
— А вот и нет. Мы с вами — две женщины, которых обошли стороной. Игорь — уехал. Дом — делим. Внуков — нет. Зато есть две кружки, одна кухня и наследство в подвешенном состоянии. Так что мы теперь партнёры. Временно. Но партнёры.
Раиса Павловна медленно поднялась.
— С чаем?
— С вареньем. Вишнёвым. Оно примиряет.
И пока в чайнике вскипала вода, обе впервые молчали не из злости, а из усталости. Это было началом — не дружбы, нет. Но перемирия. Или хотя бы его вида.
***
— Люба, ты что, с ума сошла? — Голос Игоря был сухим, как песок. — Продать долю? Маме?
Она держала телефон на вытянутой руке и смотрела в окно, где шел дождь. Давно уже не звонил. И вот — звонок. Не поздравление, не внуков захотел увидеть (их и не было), не узнать, как она. А потому что мама ему пожаловалась.
— А кому? — отозвалась она. — Тебе, что ли?
— Я не об этом. Ты в своём уме? Она же тебя в гроб загонит! Сколько лет вы грызлись. Хочешь остаться ни с чем?
— Лучше ни с чем, чем с вами.
Игорь замолчал. Потом выдал:
— Я тебе деньги найду. Подожди немного.
Люба усмехнулась.
— Где ты их найдёшь? У той своей, с ногтями-лопатами?
Он бросил трубку.
Раиса Павловна сидела в кресле и делала вид, что вяжет. Петли путались, клубок катался по полу.
— Он звонил тебе?
— Угу.
— И что?
— Сказал, что ты меня в гроб загоняешь. Я сказала — поздно. Ты уже занята другим.
Раиса Павловна фыркнула. Люба налила себе чаю и подошла.
— Я решила. Хочу выкупить твою долю. Честно. За рыночную цену. Есть немного сбережений, плюс возьму в долг.
— Сбережения? У тебя?
— Не все тратили на гелевые брови и массажистов из Ташкента.
Молчание. Потом — мягко, почти шепотом:
— Ты правда хочешь тут остаться?
— Я тут живу. Это не в память о нём. Это не про него. Это про меня. Я хочу, чтобы хоть одна вещь в жизни была моей.
Раиса Павловна встала, подошла к шкафу, долго рылась. Наконец достала потёртую папку.
— Вот. Документы. Планировка, выписка, справки. Если будешь выкупать — начнёшь отсюда.
— А ты?
— А я? — Она вдруг выпрямилась. — А я посмотрю в сторону Клина. Там у меня подруга с молодости. Хрущёвка с балконом. Ну и пусть. Там хотя бы никто по ночам не ходит босиком, как привидение.
— Это я?
— Кто ж ещё?
Они снова замолчали. Уже привычно. Но в этот раз в тишине было что-то новое — предвкушение. Или тревога.
Через неделю, когда Люба почти договорилась о кредите, ей позвонили из агентства.
— Здравствуйте, Татьяна из «Тёплого метра». Вы меня помните?
— Конечно.
— У нас появился клиент, очень заинтересовался вашей квартирой. Готов взять её целиком, не делить, не морочиться. С выкупом обеих долей. За наличные.
— Кто?
— Он хочет приехать посмотреть ещё раз. Сможете быть дома сегодня?
— Да. А кто он?
— Это… ваша бывшая свекровь уже в курсе. Он пришёл сам, без нас. Молодой мужчина. Сказал, что ему нужна именно эта квартира.
Люба положила трубку и пошла на кухню.
Раиса Павловна уже сидела там. С чашкой. И с выражением лица, которое можно было назвать только одним словом — тревожное.
— Кто он?
— Ты его не знаешь.
— А ты?
— Я — знаю.
— И?
Раиса Павловна посмотрела прямо:
— Это твой племянник. Лешка. Сын твоей сестры. Только теперь он — юрист. И, похоже, решил, что лучший подарок тётке — квадратные метры.
Люба не поверила сразу. Потом вспомнила: Лешка, весёлый пацан с веснушками, вечно терял сменку. Потом — переезд. Потом — годы. И вот теперь…
— Он сказал, что готов выкупить всё. Быстро. И прилично.
— А ты?
— А я сказала — подумаю.
Люба вздохнула.
— Что-то мне подсказывает, Раиса Павловна, что у нас начинается новый тур.
— Ага. Только теперь нас трое. И все — свои. Только никто друг другу не верит.
***
Лешка приехал с цветами. С красными — будто на свидание. Люба стояла в коридоре, в халате, с мокрой головой, и смотрела на него так, будто видела двойника из прошлого.
— Привет, тётя.
— Здравствуй, Алексей.
Он переступил порог уверенно. Как будто не прошло двадцать лет. Как будто он не исчез, не уехал, не отдалился.
— Можно?
— Уже можно, — откликнулась Раиса Павловна из кухни. — Мы все теперь гости. Или — заложники.
Он зашел, поставил цветы на комод. Огляделся:
— Всё почти как было.
— Почти, — сказала Люба. — Только теперь нет твоего дяди. И у этой квартиры две хозяйки.
— Потому и приехал.
Они сели за стол. Люба молчала. Раиса Павловна разливала чай, как будто это был не потенциальный рейдерский захват, а визит на именины.
— Вы хотите выкупить квартиру? — наконец спросила Люба.
— Хочу, — кивнул Лешка. — Целиком. По-честному. Рыночная цена, нотариус, сделки раздельно. Деньги есть. Всё готово.
— Зачем?
— Не люблю, когда люди делят. Квартира — это не лоскутное одеяло. Должна быть в одних руках. Тогда и порядок.
Люба прищурилась:
— В каких руках — твоих?
— Пока — да.
Раиса Павловна хмыкнула.
— Что-то у меня дежавю. Опять приходит мужчина и говорит: «Я всё улажу». А потом исчезает, и мы с Любой опять деремся за ванну.
Лешка усмехнулся:
— Я не исчезаю. Я юрист. Знаю, как такие истории заканчиваются. Всегда одинаково — через суд, со скандалом, и одна из сторон в итоге продаёт всё перекупщику.
— А ты — не перекупщик? — прищурилась Люба.
— Нет. Я — родня. Я просто хочу, чтобы у вас обеих была возможность закрыть эту историю и жить спокойно. А у меня — кусок Москвы. Надёжный актив. Сентиментальный бонус.
— Прямо трогательно, — пробурчала Раиса Павловна. — Только мы тут всё обжили. У каждой — своя тарелка, своё одеяло. Где вы будете нас пристраивать, господин инвестор?
Он достал папку. Разложил:
— Вот вариант в Митино. Двушка, свежий ремонт. Можно туда вместе. Или по однушке. Я вам не враг. И не мачеха. Я просто делаю предложение.
— На коленке, — сказала Люба. — И с глазом на прибыль.
— А ты — не хочешь выйти из этой бойни?
— Хочу. Но не так. Не с цветами и видом спасителя.
Раиса Павловна поднялась.
— А я — подумаю. Вдруг ты и вправду лучше, чем мы с ней. Вместе.
Ночью Люба долго не спала. Шла по коридору, как всегда босиком. Слышала, как за стенкой тоже не спят. Поскрипывает кровать — значит, Раиса Павловна вертится, не находит себе места. Может, думает о Митине. А может — вспоминает мужа. Или то, как однажды Люба разбила ей сахарницу, и обе молчали об этом лет пять.
Утром на столе лежала записка.
«Я согласна. Но с одним условием. Хочу остаться в этой квартире на год — по договору. Потом — съеду.
Если ты уйдёшь первой — оставишь мне кофемолку и синюю кружку.
Если я — тебе достанется сервант.
Остальное — делите между собой.
РП»
Люба улыбнулась.
И поняла, что всё только начинается.
***
Нотариус сидел с видом чиновника, у которого за день было уже шесть разводов, три дарственные и один очень шумный отказ от доли. Седьмой час вечера, у Любы болела спина от стула, Раиса Павловна капала валокордин в кофе.
— Подтверждаете ли вы, что действуете добровольно и в здравом уме? — без особого интереса спросил нотариус.
— А у нас был выбор? — проворчала Раиса Павловна и подписала, с силой, как будто перечёркивала жизнь.
Люба подписала молча. Почерк дрогнул. Не от страха — от чего-то другого. Была в этом некая странная грусть, как будто они не документы сдавали, а ключ от прошлого.
— Поздравляю. Сделка состоялась, — сказал Лешка, вставая. — Теперь всё честно. Квартира — моя.
— Не твоя. Общая, — поправила его Люба. — Пока мы тут ещё живы, у тебя только временное право собственности.
— Служебный роман какой-то, — хмыкнул нотариус и полез убирать бумаги.
Уже дома, в том же, ещё не переименованном для себя пространстве, Раиса Павловна разливала чай, как делала это десятки лет. Спокойно, с ритуальностью. Даже накрыла на стол салфетки — праздновали, значит. Продажу.
— Так. Значит, я пока остаюсь. Год. Ты — как хочешь.
— Уеду, — ответила Люба. — Всё, что могла здесь понять — поняла. Всё, что могла простить — тоже. А дальше… глупо драться за стены.
— А за память?
— Память внутри. А остальное — тряпки и бетон.
Раиса Павловна посмотрела на неё. Без презрения. Без злости. Впервые — просто по-человечески.
— Жалко только, что мы не родные.
— А я вот думаю, хорошо, что не родные. Иначе бы мы друг друга точно задушили. А так… может, ещё по телефону поговорим.
Лешка появился через три недели. Уже с планом — кто куда, в какой район, какие условия.
— Митинская двушка — ваша. Всё по договору. Переезд — хоть завтра.
— Я не поеду, — сказала Раиса Павловна. — Только через год. Как обещали. У меня здесь всё. Даже чайник.
— А я — поеду, — сказала Люба. — Только одна.
Он замер.
— Почему одна?
— Потому что мы не семья. Потому что я всё ещё злюсь, что ты появился только тогда, когда пахло сделкой. А не когда у меня мать умерла, или когда твой дядя лежал с инсультом.
— Я исправлюсь, — тихо сказал он. — Если дашь шанс.
— Не дам. Но кофе можем иногда пить. Через год.
Раиса Павловна прыснула:
— Какие вы оба гордые. Глупые, но гордые.
— По наследству, — отрезала Люба.
Прошел месяц. Люба съехала. Раиса Павловна осталась одна. Ходила по квартире, теперь уже не своей, но до боли знакомой. Иногда подходила к серванту, смотрела в стекло.
— Жаль, что не подрались. По-настоящему. Было бы честнее, — проговорила она как-то в пустоту.
Кто-то позвонил. На пороге стоял Лешка.
— Вот. — Он протянул коробку. — Кофемолка. Из сервантного набора. Забирай, пока я не передумал.
— Думаешь, умилюся?
— Нет. Просто ты единственная баба, которую я в жизни побаиваюсь. Даже Люба проще.
Она взяла коробку. Молча.
— Ну, значит, так. Через год, — сказал он и ушёл.
Раиса Павловна закрыла дверь. Присела.
Потом вдруг засмеялась. Громко. Одиноко. По-настоящему.
— Вот и сказке конец. А кто не успел — тот теперь в Митино. С видом на парковку и память.
