Галина держала в руках коробочку — бархатную, бордовую, с хрустальной застёжкой. Маленький символ большого доверия. Там был ключ. Один. От квартиры, которую она когда-то купила сама, без чьей-либо помощи. Тогда ей было сорок три, за плечами — развод, ипотека, и пятнадцать лет бухгалтерии с «весёлой» начальницей, любившей крик и скидки на ботокс.
Теперь ей пятьдесят. Она снова замужем. Сергей — строитель, с руками, но без спины. Не в прямом смысле, а в переносном: мужик-то он добрый, хозяйственный, но вот как встанет между двумя женщинами — своей женой и своей мамой — сразу сдувается, как старый матрас.
— Ну что, Серёжа, — сказала Галина, подавая ему коробочку, — держи. Официально теперь у тебя есть доступ ко всему, кроме моей заначки и терпения.
— Гал, ты чего… — он засмеялся, но принял подарок. — Спасибо. Это как… это… как обручальное кольцо, только по-нашему, да?
— Почти. Только развод теперь через ЖЭК, если что, — усмехнулась она и чмокнула его в щеку.
Прошёл месяц. Потом ещё один. Галина наслаждалась почти уютной стабильностью: Сергей работал, вечером вместе смотрели телевизор, он иногда жарил картошку, не хуже, чем её первый — и явно без таких последствий. Всё шло хорошо, пока однажды, в пятницу вечером, не прозвенел звонок в дверь.
На пороге стояла Лена — сестра Сергея. На ней был спортивный костюм, который давно потерял и спорт, и костюм, за спиной — два чумазых мальчика и чемодан, несуразно огромный, как её аппетиты. Рядом стоял Олег, её муж, с лицом человека, который только что проиграл всё в «Дурака».
— Ой, а мы на денёк, — Лена протянула губы в нечто, что, вероятно, когда-то было улыбкой.
— Как мило. У нас как раз закончился газ, терпение и личное пространство, — буркнула Галина, но отошла в сторону.
— Лена с семьёй на пару дней. У них трубы прорвало, — шепнул ей Сергей, прячась за спину.
— А у меня, Серёжа, сейчас нервы прорвутся. Что ты мне шепчешь, я тебе кто — капельница?
Пара дней растянулась до месяца. Потом до двух. Дети Лены носились по квартире, как гиперактивные ураганы, раскурочили пульт, отломали ножку от журнального столика и однажды подожгли свечку прямо под гардиной (не шторы, не волнуйтесь). Лена тем временем устраивала «дни восстановления энергетики» — это когда лежишь на диване с телефоном и орёшь на детей через каждые пять минут.
— Галочка, я, между прочим, устала. У тебя тут такие вибрации — аж спать тянет, — говорила она, закутавшись в плед, как в кокон.
— Это не вибрации, это усталость. От тебя, Лена, усталость.
Сергей пытался быть дипломатом, но диплом у него был только строительный. И тот купленный. Каждую попытку поговорить он начинал с фразы:
— Давайте все успокоимся…
…и заканчивал тем, что убирал осколки разбитой кружки и варил чай.
Галина же варила злобу. Молчала. Сжимала зубы. Считала: электричество, еда, вода — счётчики росли, как на дрожжах. Её квартира — та самая, купленная с потом, слезами и отчётами по НДС — превратилась в полевую кухню с детским садом и базаром на кухне.
Однажды, когда она пришла домой и увидела, как Олег в её халате (!) открывает её бутылку вина (!) её ножом (!!), она не выдержала.
— А ты чего в моём халате, как будто ты у себя дома, а? — голос её дрожал, но не от страха, а от бешенства.
— Да ладно тебе, Галка, чё ты как неродная? Халат норм, мягкий. Как ты сама. Пока не орёшь, — ухмыльнулся он, держа бокал.
— Поставь. Всё. На. Место. — она подошла ближе.
— Ты чего, дура, что ли? — Лена выскочила из комнаты, держа телефон. — Он просто расслабился. Мы, между прочим, твои родственники! Мы семья!
— Вы — не семья. Вы — временная прописка ада.
— Кстати, если уж на то пошло, — протянула Лена с холодной усмешкой, — раз квартира твоя, ты и плати по счетам. Логично?
— Логично. Значит, и за электричество, которое выжрали ваши телефоны, и за еду, которую вы съели, и за мебель, которую ваши дети раскурочили… — Галина шагнула к ней. — Вы всё это оплатите.
— Ой, какая деловая! Мы тут временно! Нас с детьми выгонять будешь, да?
— Я не выгоняю. Я выставляю. И дверь укажу.
— Серёжа! — закричала Лена, — ты слышал? Твоя же жена! Гнать родню!
Сергей стоял в прихожей, как школьник на родительском собрании. Молчал. Смотрел на Галину.
— Ну?! — вскрикнула она. — Ты скажешь что-нибудь?
— Гал… может… ну, правда, им тяжело сейчас. Мы же взрослые люди. Потерпим чуть…
— Нет. Я терпела. Теперь — всё. Время вышло.
Её голос сорвался. В груди стучало, как молот. Серёжа что-то мямлил, но она уже не слышала. Просто пошла в свою комнату, закрыла дверь, и впервые за долгое время — заплакала.
Не от жалости. От злости. На себя.
На следующий день она пришла с работы и увидела пустой зал. Чемодан Лены стоял у входа. Дети вертелись возле лифта. Олег в том же халате, но уже без бокала.
Сергей стоял у двери. С сумкой.
— Я не могу, Гал. Это… они же семья. Прости.
— Угу. А я — кто?
Он не ответил.
Она молча захлопнула дверь.
Села на диван. На своей территории. В своей тишине. Посмотрела на вазу — единственную вещь, уцелевшую.
— Добро пожаловать домой, Галя. В одиночество с отоплением, — сказала она вслух и усмехнулась.
Прошла неделя. В квартире было тихо. Подозрительно тихо.
Галина вдруг поняла, что тишина — вещь не просто роскошная, а поначалу даже пугающая. Ни тебе беготни по коридору, ни визгов, ни криков «мам, я нассал в горшок, а ты вылей!». Даже стиральная машина, казалось, работала с уважением.
Она просыпалась в выходные не от вопля Лены, а от собственного будильника. Варила кофе не на шестерых, а на одну. И, к удивлению, не скучала. Вообще. Ни капли.
Но одиночество бывает обманчивым. И вот однажды вечером, за чтением договора аренды (да-да, теперь она сдаст комнату студентке, чтобы покрыть коммуналку, спасибо за бизнес-план, Лена), раздался звонок в дверь. Она даже сначала не пошла — подумала, может, мимо.
А зря.
На пороге стояла она.
Валентина Петровна.
Мать Сергея. Вся в черном. Нет, никто не умер, просто она так демонстрировала траур по разрушенной семье. Под мышкой у неё был контейнер с салатом оливье и сумка из кожзама, в которой что-то тяжёлое звенело — наверное, моральные претензии и пузырь дешёвого коньяка.
— А, вот и ты, — сказала она с осуждением, будто Галина заперлась от неё в собственной квартире.
— Валентина Петровна… — Галина скрестила руки. — Вы что, по вызову совести пришли? Или по графику судного дня?
— Не остри. Поговорить пришла. Надо.
— А Серёжа? Он где?
— А он… пока у Лены. Ну, ты же выгнала их, вот и он там. Хотя, кто бы мог подумать, что ты такая…
— Какая? — Галина впустила её, не из вежливости, а потому что соседи всё уже слышали.
— Такая бессердечная! — воскликнула свекровь, проходя мимо неё и сразу направляясь на кухню, будто к себе домой.
Ну конечно, кухню она помнила наизусть. Даже соль всё ещё стоит там, где стояла при её последнем визите год назад.
— Открывай чайник. Будем говорить по-человечески.
— А можно я по-человечески откажусь?
— Нельзя. Ты семью разрушила. Мой сын, между прочим, ночует на диване у сестры, у него уже спина болит. Мужик без дома — это что? Это не мужик. Это драма. И ты её причина.
— А ничего, что эта «драма» целый месяц наблюдала, как его сестричка с мужем устраивали здесь детский лагерь с алкоголем и хамством?
— Да ты просто не умеешь жить в коллективе. Ты… эгоистка, вот кто. Ушла в себя, замкнулась, как те… как эти… как раковины!
— Как сейф, Валентина Петровна. Потому что каждый день кто-то пытается вытащить из меня последнюю каплю терпения. И вы в том числе.
Она наливала себе чай. Свекровь тем временем начала раскладывать салат по тарелкам, будто бы это был акт мира.
— Я Серёже говорила — не торопись. Галина — женщина с характером, таких надо обходить.
— Обходить — это если я столб. А я, на секундочку, человек. И с вами, как с министерством нападения, по-другому и не выйдет.
Свекровь вздохнула, но, видно, решила не лезть в лобовую.
— Ты не думала, что тебе стоит попросить прощения?
— Простите, что именно?
— Ну, за то, что выгнала семью. За то, что отказалась делиться. Вот я, например, когда с отцом Сергея жила, у нас в доме все были — и его брат, и сестра, и мать, и даже один племянник с переломом. Всё терпела. Потому что семья — это не комфорт, это ответственность.
— А я думала, это хотя бы порядок и квитанции по адресу.
— Ты из себя героиню строишь, а на деле — просто одна осталась.
— Это не одиночество, Валентина Петровна. Это выбор.
— Да брось ты! Женщине в твоём возрасте надо не права качать, а за мужчину держаться обеими руками. Хоть каким бы он ни был. Потому что потом поздно будет. Потом будешь собирать котов, или…
— Или наконец-то высыпаться. Как сейчас. Без сопения, без носков под подушкой и без визгов: «Галя, где мои трусы».
Повисла пауза.
Валентина Петровна с силой укусила оливье. Жевала медленно. Очень медленно. Как будто переваривала не салат, а Галиныны слова.
— Значит, всё. Да? Ты готова всё так оставить?
— А что мне делать? Лечь у ног Сергея, которого даже спина его сестре дороже, чем моя голова?
— Он же тебя любит…
— Пусть сначала научится выбирать. Тогда и поговорим про любовь.
Свекровь замолчала. Потом встала. Собрала остатки салата. Медленно натянула куртку.
— Ты гордая, Галя. Но не перепутай гордость с глупостью.
— Спасибо за лекцию. С вас — проповедь, с меня — чай.
Уже у двери Валентина Петровна обернулась.
— Я тебе честно скажу: ты не из плохих. Но и не из простых. А простым — живётся проще.
— Ну так пусть живут. Простые. У других. Я не гостиница.
— Нет. Но ты теперь одна.
— И это, знаете ли, лучше, чем быть в толпе, где тебя не слышат.
Она захлопнула дверь.
Только потом села на табуретку и закрыла лицо руками.
А вдруг Валентина Петровна права?
Но нет. Не сейчас.
Сейчас — чай. Спокойствие. И… дверной звонок снова.
Неужели снова?
Она открыла… и на пороге стояла Алина. Жена Николая. Второй брат Сергея. С двумя пакетами, беременным животом и фразой, от которой Галина чуть не съехала по косяку:
— Галь, привет. Мы на недельку. Николая выгнали с работы, жить негде…
Твою ж мать.
Галина смотрела на Алину, как смотрят на таракана, забежавшего в обувной шкаф: с тревогой, с ненавистью и с долей безысходности.
— Ты… Ты серьёзно сейчас?.. — прошептала она.
Алина кивнула и радостно вывалилась в прихожую. Беременный живот она держала как орден: «вот, посмотри, я плод народной скорби». За ней ввалился Николай — с вечным видом обиженного утюга.
— Привет, Галь. Мы аккуратно. Нам бы только на недельку. Пока пособие оформим. И ипотеку нашу там…
— Какую ипотеку?! — у Галины в глазах загорелась кровавая лава. — У вас даже работы нет!
— Ну, зато есть ты, — Николай улыбнулся, явно пытаясь пошутить.
Галина резко отступила, опёрлась рукой о стену. Голова закружилась. Села. На пуфик, который раньше держала только «для гостей». Как символ цивилизованности. Сейчас захотелось швырнуть им в окно.
— Вы вообще понимаете, что я не гостиница? Это квартира, моя, купленная на мои деньги. И если кто-то ещё раз скажет «мы только на недельку», я вызову участкового, и он вежливо, но настойчиво, укажет вам на выход.
— Галь, не надо нервничать, — сказала Алина, уже снимая обувь. — Ты же взрослая женщина, не девочка.
— Вот именно. Взрослая. И поэтому знаю, что если люди сели тебе на шею, то ноги у них оттуда сами не соскользнут. Им удобно.
Николай развёл руками:
— Нам просто больше некуда.
— У вас есть Лена. У вас есть Ваша Валентина Петровна. У вас есть лестничная площадка в конце концов! У вас — целая карта родственников, а вы вечно по ней ведёте пальцем ко мне!
Алина устало присела рядом.
— Галя… Ну ты же понимаешь, нам тяжело. У нас ребёнок на подходе. Ты сама когда-нибудь была беременна?
— Нет. И, честно говоря, всё меньше хочу. Особенно когда вижу, кто у нас в стране рожает охотнее всех.
Николай вспыхнул:
— Ну это ты уже хамишь!
— Это я уже живу в своей квартире. Где, прости Господи, когда-то хотела завести уют и любовь, а не содержать семейную свору.
Тут громко хлопнула дверь. Все вздрогнули.
Вошёл он. Сергей.
Тот самый.
Серая куртка, измятые джинсы, взгляд виноватого лося. Видимо, весточка долетела до него. Не иначе как от Валентины Петровны.
— Здравствуй, Галя, — сказал он тихо. — Можно?
— А ты разве когда-нибудь спрашивал?
— Я поговорить. Без скандалов.
— Вот это к Алине и Николаю. Я устала быть местом встречи, местом спасения и местом осуждения.
Он подошёл ближе. Галина поднялась.
— Послушай… Я думал, что всё устаканится. Ну подумаешь — семья. Немного потерпишь. Немного подвинешься. Ты же сильная. А потом понял… это всё неправильно.
— И понял ты, видимо, ровно в тот момент, когда ночевать пришлось на полу.
Он посмотрел на неё.
— Ты не поверишь, но да. Когда лежишь в проходной, где над ухом орут дети, а сестра режет лук на коленке, начинаешь вспоминать про дом, а не про «семью как можно больше».
— И ты пришёл… просить прощения?
— Я пришёл сказать, что я дурак.
— Это уже было в вашем семейном лозунге.
Он рассмеялся. Она — нет.
— Алина, Николай, — сказала она твёрдо. — У вас есть два варианта. Либо вы собираетесь и уходите, либо я звоню участковому. Я предупредила.
— Ну ты вообще… — начал Николай, поднимаясь, — тебе даже беременная женщина не указ?
— Мне указ закон. И санитарные нормы. И нервы. Беременность — не бронежилет.
Алина встала. Швырнула пакет на пол.
— Да подавись ты своей квартирой!
— С удовольствием.
— И Серёжку своего забери. Он, кстати, первый нас сюда и направил! — выкрикнула Алина и выбежала в коридор.
Николай пошёл за ней, ворча что-то про «неблагодарность» и «скотство».
Остались только Галина и Сергей.
Тишина.
Он смотрел на неё. Она — на то место, где недавно стояли пакеты. Мысленно вытирала это пятно взглядом.
— Галь… Я хочу домой.
— Это теперь вопрос философский, Серёжа. Дом — это не где ложка стоит, а где тебя уважают.
Он сделал шаг. Медленный.
— Я был трусом. Я думал, что сидеть на двух стульях можно. Что семья — это компромисс. Но когда компромисс съедает твою жену живьём — это уже не семья, а паразитизм.
Она молчала. Потом сказала тихо:
— Я не знаю, кто ты теперь. Муж — это не просто кольцо и прописка. Это союзник. Ты где был, когда я одна отмывала кухню от следов ваших Лениных шашлыков? Когда глотала таблетки от нервов? Когда ночами плакала в ванной?
— Я был… слепой.
— Ты был — чужой. И это страшнее.
Он сел. На корточки. Взял её за руку.
— Я не прошу сейчас. Я прошу когда-нибудь. Я хочу искупить. Вернуться. Стать таким, каким надо. Не для них. Для тебя.
Она долго смотрела на его руку. А потом мягко, медленно вытащила свою.
— Ты вернёшься… если пройдёшь путь обратно. Не ко мне — к себе. Ты — пока не муж. Ты — Серёжа. С приветом.
Он опустил голову. Впервые — по-настоящему.
А она встала. Открыла окно. Вдохнула.
И сказала:
— А теперь уходи. Я собираюсь пить вино, слушать тишину… и платить по счетам. За свою квартиру.
— Но, Галя…
— Дом мой. Я и буду платить. Только теперь — не за чужую наглость.
Он встал. Ушёл.
А Галина осталась.
С одиночеством?
Нет.
С уважением.
К себе.
