Кухня вытягивалась узкой полосой между стен, на батарее облупилась краска, а из крана всё время капало, словно отсчитывая секунды. Холодильник гудел, напоминая троллейбус, ввалившийся на подъём, на столе стояла вчерашняя кружка с недопитым чаем и лежали крошки от батона. В углу возвышалась сушилка, уставшая держать стопки белья — ведь зачем складывать вещи, если утром снова придётся стирать? Эта съёмная «хрущёвка» в центре города служила им домом уже третий год подряд.
Евгения устроилась на старом табурете и уставилась в чашку: два разломанных листа чайного гриба плавали на поверхности, как гадание на любовь в восемнадцать лет. Только теперь никакие фокусы не работали — ни для сердца, ни для кошелька. Ей сорок два, баланс кредитки полон долговых дыр, а заработок в частной конторе — бухгалтером с задержками выплат — уже полгода задерживался «на пару дней».
Из ванной вышел Андрей, и резкий запах пены для бритья врезался в ноздри. У него всё было слишком: громкий голос, навязчивые идеи, стремительные жесты.
— Опять с таким лицом, — бодро обратился он к плите. — Что, жизнь кусается?
— Да нет, — Евгения едва вскинула взгляд. — Особенно радостно слышать тебя с утра.
Он усмехнулся, поправил рубашку. Высокий, с залысиной на макушке, он говорил, будто каждый день проводил презентацию стартапа. Сегодня его «новая гениальная идея» об отраслевой франшизе звучала так же, как вчерашняя и позавчерашняя.
— Жень, слушай, я нашёл классную франшизу: минимум вложений, выходит в плюс быстро. В торговом центре как раз место освобождается — трафик бешеный!
Евгения сделала глоток чая и мягко улыбнулась:
— Тот же минимальный вход ты искал, когда хотел «подписку на цветы» запустить, а потом — автоломбард, курсы инвестирования, где тебя на пятнадцать тыщ развели. Я-то помню.
— Это было другое! — Андрей хлопнул по столу, — я учусь на ошибках. Сейчас всё по-другому, я подготовился!
— Подготовился? — Евгения встала, пошла к раковине и шумно открыла воду. — Ты даже официально не работаешь — сидишь дома, копаешь схемы, а на мою зарплату мы кормимся, коммуналку платим и вытягиваем твою «саморазвитую карьеру».
Андрей сжал губы, вернулся на табурет и уставился в окно. Минуты молчания. Затем:
— Я говорил с мамой.
— С какой ещё мамой? — не поверила Евгения.
— С Надеждой Петровной. Она готова заложить свою квартиру под этот бизнес. Мол, если я всё просчитал — значит, надо пробовать. Она во мне верит.
Евгения тихо вытерла руки о полотенце, повернулась и сказала едва слышным голосом, каждое слово отточено ледяным крахом:
— Ты серьёзно намерен влезть в долг под ипотеку старенькой женщины из-за какого-то сайта с «розовыми логотипами» и обещаниями «бесплатной радости»?
— Почему ты всё обесцениваешь? — Андрей с вызовом развёл руками. — Это мой шанс стать кем-то, а не быть никем! Я же мужчина!
— Мужик — это тот, кто хотя бы пару месяцев поработает курьером или охранником, а не сидит у жены на шее и таскает деньги у матери, — спокойно ответила она. — Тогда, может, я бы поверила.
Он вскочил, табурет заскрипел.
— Хватит! Ребята, кофейня будет, квартира — мама решит. Она взрослый человек.
— Конечно, мама у нас гуру стартапов, — сухо уцепилась Евгения за слово. — Она же тебе носки гладит и верит, что ты бизнес-магнат.
— Не трогай мать, — вскрикнул Андрей. — Она хотя бы поддерживает меня!
Ей стало жальче не от кофеен, а от еще одной волны пустых надежд. Она отвернулась, чтобы он не увидел, как сжалось её сердце.
Вечером Андрей уехал к матери, ссылаясь на «важное дело». Евгения ушла в спальню — маленькую, с полуоткрытым шкафом и скрипучей кроватью. В тумбочке лежал конверт с её сбережениями: по пять-десять тысяч, собирала потихоньку — уже почти двести. На первоначальный взнос могло хватить, но не тут и не сейчас. Она спрятала конверт, чтобы он не решил, что это «общий вклад».
СМС-ка дошла до телефона: «Жень, не кипятись, всё получится». Она не ответила.
Через два дня свекровь нагрянула без стука, с пирожками и самодовольной улыбкой:
— Евгения, здравствуй, — вошла она, словно хозяюшка. — Может, вы ко мне переедете, пока с кофейней хлопочешь? У меня просторней, а у вас как в чулане.
— Здравствуйте, Надежда Петровна, — сдержанно кивнула Евгения. — А мы ремонт затеяли?
— Всё впереди, когда прибыль пойдёт, — весело ответила свекровь. — Андрей говорил, вы хотите детскую. Так лучше заранее обустроить.
— Детскую? — Евгения чуть не подавилась. — Нам по сорок два.
— Ну вдруг, — пожала плечами мать Андрея. — Я в сорок три родила, чего уж там.
Андрей метался по кухне, пересыпая пакетики с сахаром в банку:
— Мам, мы ещё не решили!
— Ты сказал, что Женька согласна, — упрекнула та.
— Я не согласна влезать в долги и планировать детскую в сорок два! — тихо, но твердо заявила Евгения.
Свекровь обиженно захлопнула дверцу сумки, пирожки остались на столе, словно протест «я же старалась». Ушла, гремя каблуками. Андрей молчал, закрылся руками, словно ему было стыдно.
Вечером они не заговорили: Евгения мыла посуду, он сидел перед молчащим телевизором. Лица на экране шевелились, но слов не было. Всё внутри неё взывало, но снаружи — гробовая тишина.
И вдруг Андрей произнёс:
— Жень… Ты меня ещё любишь?
Она вытерла руки, обернулась:
— Я тебя вспоминаю… Иногда. Каким ты был. А сейчас я тебя просто терплю и сама не понимаю, зачем.
Он молчал, потом ушёл на балкон и защёлкнул дверь.
Всё. Что-то внутри треснуло.
На кухне монотонно тиканье часов звучало, как шаги по тонкому льду, готовому вот-вот проломиться.
А вы сталкивались с ситуацией, когда любовь выживает между ожиданиями и реальностью?
