Аня впервые увидела отца плачущим в тот день, когда он уехал навсегда. Она стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела, как он грузит чемоданы в багажник. Руки у него дрожали, и спортивная сумка дважды выпадала из рук, прежде чем он смог её запихнуть между коробками.
— Анечка, отойди от окна, простудишься, — Лена тронула её за плечо. Голос звучал спокойно, но Аня чувствовала, как напряжены пальцы на её плече.
— Пусть уезжает, — сказала Аня, не оборачиваясь. — Мне всё равно.
Это была ложь, и обе они это знали. Но иногда ложь — единственный способ пережить правду.
Три года назад Аня готова была возненавидеть любую женщину, которая попытается занять место мамы. Она репетировала колкие фразы, придумывала способы выжить чужачку из дома. Но Лена пришла не как завоеватель. Она пришла как человек, который просто хочет быть рядом.
Первая их встреча произошла в кафе возле Чистых прудов. Папа нервничал так, будто ему снова шестнадцать. Переставлял солонку и перечницу, теребил салфетку, поправлял и без того идеально лежащую вилку.
— Здравствуй, Аня, — Лена протянула руку для рукопожатия, как взрослой. — Твой папа много о тебе рассказывал.
Аня пожала протянутую руку, ожидая фальшивой улыбки и слащавых комплиментов. Но Лена просто села напротив и сказала:
— Знаешь, я ужасно волнуюсь. Никогда раньше не знакомилась с дочерью мужчины, которого люблю. Можешь подсказать, о чём с тобой говорить?
Эта честность обезоружила. Аня фыркнула, потом улыбнулась.
— Ну, можете спросить про школу. Это обычно первый вопрос всех взрослых.
— А давай договоримся — никаких вопросов про школу, если ты не хочешь, — Лена наклонилась ближе, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — Честно говоря, я сама ненавидела, когда меня об этом спрашивали.
Папа смотрел на них и улыбался той особенной улыбкой, которую Аня не видела с маминой смерти.
Теперь, три года спустя, папина машина выруливала со двора, а Лена всё так же стояла рядом. Только теперь она была не просто папиной женой. Она была человеком, который научил Аню заплетать французскую косу, помог выбрать платье на выпускной в девятом классе, сидел рядом всю ночь, когда у неё была температура под сорок.
— Лен, — Аня отвернулась от окна. — А ты знала?
— Что он уйдёт? — Лена покачала головой. — Нет. Но… чувствовала, что что-то не так. Последние полгода он был словно не с нами.
Аня вспомнила папины задержки на работе, отменённые семейные ужины, телефон, который он теперь всегда клал экраном вниз. Вспомнила, как месяц назад застала его на балконе — он курил, хотя бросил ещё до её рождения. А когда она спросила, что случилось, он сказал, что устал.
— Она беременна, — сказала Аня. — Той, к которой он ушёл. Он мне вчера сказал. Сказал, что я должна понять — у него будет сын.
Лена вздрогнула, но промолчала.
— Знаешь, что самое противное? — Аня села на подоконник. — Он был уверен, что я поеду с ним. Даже комнату мне там приготовил. Сказал, что Марина — так её зовут — будет рада меня принять. Будто я вещь какая-то, которую можно просто взять и перевезти.
— Ань…
— Нет, дай договорить. Он сказал: «Лена хорошая женщина, но она тебе не родная. А Марина родит тебе братика, вы будете настоящей семьёй». Настоящей! Будто эти три года были игрой в семью.
Лена подошла ближе, села рядом на подоконник.
— Знаешь, что я ему ответила? — Аня усмехнулась. — Что ты меня удочерила полгода назад. Что теперь по закону ты моя мама. И что я сама решаю, где мне жить.
— Ты не обязана была…
— Обязана, — перебила Аня. — Ты думаешь, я не помню, как ты ночами сидела над учебниками по воспитанию подростков? Как звонила своей подруге-психологу, чтобы понять, как себя вести со мной? Как плакала на кухне, когда думала, что я сплю, после того, как я в первый раз назвала тебя мамой?
Лена закрыла лицо руками.
— Я слышала, — продолжала Аня. — Ты плакала и говорила по телефону, что не заслуживаешь этого слова. Что настоящая мама у меня одна. Но знаешь что? Мама — это не только та, кто родила. Мама — это та, кто рядом. Кто приходит на школьные спектакли, терпит мои истерики, учит варить борщ и не спрашивает, почему я реву над «Евгением Онегиным».
— Ты же терпеть не можешь борщ, — улыбнулась Лена сквозь слёзы.
— Ненавижу, — согласилась Аня. — Но ты так старалась меня научить, что я не могла признаться.
Они обнялись — крепко, по-настоящему. Как обнимаются люди, которые выбрали друг друга.
— Лен, а тебе не больно? Ну, что он ушёл?
— Больно, — честно ответила Лена. — Но знаешь, я думаю, он сделал нам одолжение. Лучше узнать правду сейчас, чем жить во лжи ещё годы.
— Он вчера сказал, что ты не можешь иметь детей. Что с Мариной у него есть шанс на полную семью.
— Не могу, — кивнула Лена. — Но разве семья измеряется количеством детей? У меня есть ты. Для меня этого достаточно.
Аня помолчала, глядя на опустевшее парковочное место.
— Лен, а давай съездим в Икею? Купим что-нибудь новое в папину… в бывшую папину комнату. Превратим её в твой кабинет. Ты же давно хотела место для рисования.
— Ты уверена?
— Да. И ещё… — Аня замялась. — У меня есть одна идея. Только не смейся, ладно?
— Не буду.
— Помнишь Сергея Михайловича из соседнего подъезда? Который с овчаркой гуляет? Он вдовец, ему лет сорок пять, у него взрослый сын в Питере живёт. Очень интеллигентный мужчина. Вчера в лифте ехали, он спросил, как у нас дела. Я сказала, что папа уехал. Он так на меня посмотрел… понимающе. И сказал: «Передай Елене Викторовне, если что-то нужно будет починить или помочь — обращайтесь».
— Аня!
— Что «Аня»? Тебе тридцать восемь, ты красивая, умная, добрая. Почему ты должна сидеть одна? Папа себе счастье устроил, а ты что — хуже?
— Это всё слишком быстро…
— Я не говорю прямо завтра замуж выходить. Просто… может, кофе выпьете для начала? Он в той же кофейне по утрам бывает, где ты.
Лена покачала головой, но улыбалась.
— У меня дочь-подросток сваха.
— У тебя дочь, которая хочет, чтобы ты была счастлива, — поправила Аня. — Ты столько для меня сделала. Позволь мне теперь о тебе позаботиться.
За окном начинал идти снег — крупный, пушистый, похожий на хлопья ваты. Первый снег всегда означает начало чего-то нового.
— Знаешь, что я думаю? — сказала Лена. — Твоя мама была удивительной женщиной, раз воспитала такую дочь.
— Мамы, — поправила её Аня. — У меня две мамы. Одна дала мне жизнь, другая научила ею жить.
Телефон Лены зазвонил. На экране высветилось «Павел». Она посмотрела на Аню.
— Не бери, — сказала девочка. — Он сделал свой выбор. Мы сделали свой.
Лена нажала отбой и выключила телефон.
— Икея, значит?
— Икея. И новая жизнь.
Они ещё долго сидели на подоконнике, глядя, как снег заметает следы от папиных шин. Где-то в другом районе Москвы Павел обустраивал своё новое счастье. А здесь, в квартире на Соколе, две женщины — не связанные кровью, но связанные чем-то большим — начинали писать новую главу своей истории.
— Лен, — сказала Аня. — Спасибо, что осталась.
— Это ты осталась, — ответила Лена. — Со мной.
И в этот момент обе они знали: семья — это не всегда те, с кем ты связан кровью. Иногда семья — это те, кого ты выбираешь. И кто выбирает тебя.
