— Снова ты меня подводишь! — прошипел Павел Константинович, так сжимая телефон, что его суставы побелели. — Заказчики на встрече, а ты… Ты что, делаешь всё, чтобы меня вывести из себя?
Ева стояла в коридоре, опираясь на стену. Голова кружилась, всё вокруг казалось расплывчатым. Она хотела объяснить, что у нее просто нет сил даже стоять на ногах, но слова застревали у нее в горле.
— Я не нарочно, — прошептала она. — Мне правда плохо…
— Плохо ей! — Павел метался по комнате, нервно поправляя галстук. — А мне что, хорошо? Ипотека висит, кредиты, дети в новой школьной форме нуждаются, а ты… Ты целыми днями лежишь и ноешь!
В последние месяцы Павел не узнавал жену. Ева, которая раньше успевала всё — работать, заниматься детьми, вести дом, — превратилась в свою тень. Бледная, постоянно уставшая, она всё чаще плакала без повода и просила прощения за каждую мелочь. А он… он просто не выдерживал этого давления.
Сегодня у него была важная встреча с клиентами. Проект, который мог вытащить их из финансовой ямы. Но Ева опять слегла, и теперь некому забрать детей из школы.
— Позвони маме, — выдавил он сквозь зубы. — Пусть за внуками съездит.
— Павел, я уже просила ее вчера…
— И что? Она что, не бабушка им?
Ева закрыла глаза. Свекровь Елена Николаевна и без того считала ее никудышной женой. «В наше время женщины и рожали, и работали, и дом вели. А эта мямля только капризничает», — говорила она сыну, не стесняясь присутствия Евы.
— Хорошо, — тихо согласилась она. — Позвоню.
Павел уже натягивал пиджак, когда зазвонил телефон. Елена Николаевна, как всегда, говорила громко и безапелляционно:
— Паша, что там твоя жена опять придумала? Голова болит? Да в моём возрасте у каждого что-то болит, но я не валяюсь же! Детей забрать не может — значит, не хочет. Избаловалась совсем.
Ева слышала каждое слово. Слёзы подступили к горлу, но она сдержалась. Последнее время она научилась плакать беззвучно.
— Мам, просто помоги сегодня, — устало попросил Павел. — Мы потом разберемся.
— Всегда я за всех разгребаю, — вздохнула свекровь. — Ладно, поеду. Только после того, как дела в городе закончу, я не раньше семи освобожусь.
Павел посмотрел на часы. Встреча через час, дети в школе до шести. Не успевает.
— Слушай, — обратился он к Еве, — может, всё-таки соберешься? Это очень важно для нас. Для всей семьи.
Ева попыталась встать ровно, но комната поплыла. Она вцепилась в дверной косяк.
— Попробую, — прошептала она.
Но когда через полчаса Павел вернулся домой, то увидел жену лежащей на полу в коридоре без сознания.
В больнице Ева пришла в себя только к вечеру. Павел сидел рядом с кроватью, хмурый и растерянный. Встречу он сорвал, клиенты ушли к конкурентам.
— Как ты? — спросил он, не глядя в глаза.
— Нормально, — соврала Ева. Врачи говорили что-то страшное о анализах, требовали дополнительные обследования, но она не решалась рассказать мужу. Не сейчас, когда у него и так проблемы из-за нее.
— Детей мама забрала к себе, — продолжил Павел. — Сказала, что им лучше пожить у нее, пока ты… в общем, пока не выздоровеешь.
— А что с проектом?
Павел мрачно усмехнулся:
— Какой проект? Всё, Ева. Накрылось. Они подписали с «Альфа-софт». Говорят, что с ненадёжными поставщиками работать не будут.
Ева закрыла глаза. Всё, что они строили годами, рушилось. И виновата в этом была она.
— Прости меня, — прошептала она.
— За что? — устало спросил Павел.
— За всё. За то, что подвожу тебя. За то, что не могу быть нормальной женой.
Павел долго молчал. Потом встал и подошёл к окну.
— Знаешь, что сказал мне сегодня Егор? — спросил он, не оборачиваясь. — Что ты к врачу ходишь уже месяц. Что у тебя что-то серьёзное. Это правда?
Ева почувствовала, как всё внутри сжалось в комок. Тайна, которую она так тщательно скрывала, раскрылась.
— Откуда он знает?
— Его подруга в той клинике работает. Случайно увидела тебя. Ева, что с тобой? Почему ты мне не говорила?
Она долго не могла заставить себя произнести эти слова. А когда произнесла, голос звучал как чужой:
— У меня подозрение на лейкоз. Точно пока не знают, но анализы плохие. Очень плохие.
Тишина в палате стала такой тяжёлой, что Ева физически ощущала её вес. Павел стоял спиной к ней, и по напряжению плеч она понимала, что он пытается это переварить.
— Почему молчала? — наконец спросил он.
— Боялась. Боялась, что ты не выдержишь. У нас и так проблем много, а тут еще это…
Павел резко обернулся. На его лице было что-то, чего Ева никогда раньше не видела. Не злость, не раздражение. Боль. Настоящая, живая боль.
— Ты думала, что я… — он запнулся. — Что я брошу тебя из-за болезни?
— Я не знала, что думать. Ты в последнее время так на меня злишься…
— Потому что не понимал! — взорвался он. — Я думал, ты просто… что ты меня не любишь больше. Что тебе всё надоело. А ты… Господи, Ева, как же я мог быть таким слепым?
Он сел на край кровати, взял её руку в свои ладони. Руки у него дрожали.
— Что нам теперь делать? — прошептал он.
— Не знаю, — честно ответила она. — Лечиться. Если получится.
— Получится, — твёрдо сказал Павел. — Обязательно получится. Мы всё преодолеем.
Но преодолеть оказалось гораздо сложнее, чем они думали.
Лечение стоило огромных денег, которых у семьи не было. Ипотеку пришлось реструктурировать, кредиты брать новые. Павел работал на двух работах, спал по четыре часа в сутки.
Елена Николаевна открыто выражала недовольство:
— Я же говорила, что она симулянтка! Теперь вся семья из-за её капризов по врачам мотается. Денег столько потратили — на новую машину хватило бы!
— Мама, хватит, — устало останавливал её Павел.
— А что хватит? Правду говорить хватит? Дети у меня живут, я их кормлю, одеваю, а она в больницах валяется. Это справедливо?
Дети действительно стали чужими. Двенадцатилетняя Катя смотрела на мать с каким-то испугом, восьмилетний Дима просто перестал с ней разговаривать. Они привыкли к бабушке, к её порядкам, к её вкусной еде. А мама стала для них чем-то страшным и непонятным.
— Мам, когда ты выздоровеешь? — спросила как-то Катя.
— Скоро, доченька, — соврала Ева.
— А если не выздоровеешь?
Этот вопрос Ева не могла забыть неделями.
А потом у Павла на работе появилась София. Молодая, энергичная, она восхищалась его профессионализмом, помогала с проектами, задерживалась допоздна. Ева видела, как он светлеет, когда говорит о работе, о новых идеях, о планах.
— У тебя роман? — спросила она прямо как-то вечером.
Павел застыл, держа в руках планшет с результатами её анализов.
— Что за бред?
— Ты изменился. По-другому говоришь, по-другому смотришь. Как будто появилось что-то хорошее в жизни.
— Ева, я просто пытаюсь держаться. Для тебя. Для детей.
— А для себя? — тихо спросила она. — Павел, я умираю. Может быть, медленно, но умираю. А ты ещё молодой, красивый, успешный. Зачем тебе больная жена?
Он долго смотрел на неё, потом медленно подошёл и сел рядом.
— Знаешь, что самое страшное? — сказал он. — Не то, что ты больна. А то, что я иногда думаю: а что, если бы тебя не стало? Представляю, как было бы проще. Никаких больниц, процедур, переживаний. Дети бы привыкли. Я бы… устроил свою жизнь заново.
Ева почувствовала, как что-то внутри неё окончательно сломалось.
— И мне становится страшно от таких мыслей, — продолжил Павел. — Страшно, что я такой. Что могу думать о тебе так. А потом я прихожу домой, вижу тебя, и понимаю: без тебя у меня вообще ничего не будет. Ни дома, ни семьи, ни смысла. Есть только работа и пустота.
— Значит, романа нет?
— Нет, — твёрдо сказал он. — И не будет. Я с тобой. До конца.
Конец пришёл неожиданно быстро.
В декабре врачи сказали, что лечение не помогает. Осталось несколько месяцев, максимум полгода. Ева попросила не говорить детям, но Елена Николаевна всё равно узнала и устроила истерику:
— Я же говорила! Надо было сразу к нормальным врачам идти, а не к этим шарлатанам! Теперь что с детьми делать? Они сироты останутся!
— Мама, прекрати, — побледнел Павел.
— А что прекратить? Вы деньги потратили, силы, время, а толку? Лучше бы квартиру побольше купили, детям на будущее оставили!
Ева слушала и думала о том, что свекровь по-своему права. Что все эти месяцы борьбы были напрасными. Что она действительно разрушила семью своей болезнью.
Вечером она сказала Павлу:
— Может быть, лучше развестись? Официально. Чтобы потом тебе было проще. И детям.
— О чём ты говоришь?
— О правде. Я умру, ты останешься с детьми, с долгами, с воспоминаниями. А если мы разведёмся, то ты будешь свободен. Сможешь жениться, когда захочешь. Детям новую маму найти.
Павел долго молчал. Потом встал, подошёл к окну.
— Знаешь, чего я больше всего боюсь? — спросил он. — Не того, что ты умрёшь. А того, что я забуду тебя. Что через год-два встречу кого-то, влюблюсь, и ты станешь просто воспоминанием. «А, да, была у меня первая жена, она умерла от рака».
— И что в этом плохого?
— То, что это будет неправда, — он обернулся к ней. — Ты не была просто первой женой. Ты была… всем. Центром, вокруг которого строилась вся жизнь. И если ты исчезнешь, то исчезну и я.
— Не говори глупости.
— Это не глупости. Ева, я понял кое-что за эти месяцы. Я думал, что любовь — это когда хорошо и легко. А оказалось, что любовь — это когда плохо и трудно, но ты всё равно остаёшься. Не потому, что надо, а потому, что по-другому не можешь.
Он сел рядом с ней на кровать, взял за руку.
— Я не разведусь с тобой. И не женюсь после тебя. Я буду помнить. Всю жизнь.
Ева заплакала. Впервые за много месяцев — не от боли или страха, а от счастья.
— Глупый, — прошептала она. — Совсем глупый.
Ева умерла в марте, когда за окном уже зеленела первая трава.
Павел похоронил её на кладбище под Львовом, поставил простой памятник с её фотографией и датами. Дети плакали, Елена Николаевна причитала, коллеги соболезновали.
А он просто стоял и думал о том, что теперь его жизнь разделится на «до» и «после». И в «после» будет только память и попытки быть достойным этой памяти.
Дети вернулись к нему через месяц. Катя сказала:
— Пап, а мы ведь маму любили?
— Конечно, — ответил он.
— А почему так мало говорили ей об этом?
Павел не знал, что ответить. Потому что сам задавал себе этот вопрос каждый день.
Теперь он говорил это её фотографии. Каждое утро, просыпаясь. И каждый вечер, засыпая.
«Я тебя люблю, Ева. Очень люблю. Прости, что понял это так поздно».
