— А мой презент где? Или я для тебя уже не женщина?
Жанна Петровна стояла, заполнив собой дверной проём кухни, скрестив руки на широкой груди. Её массивная фигура заслоняла свет, отбрасывая мрачную тень прямо на праздничный стол. Ирина молча протянула матери, Елене Петровне, букет из алых роз и дорогую коробку французского парфюма.
— Честно говоря? Для меня вы всего лишь незваный гость. Пусть лучше вам ваша Нина дарит подарки.
Эти слова вылетели у Ирины сами собой, но она не пожалела ни о едином звуке. Двадцать два года она послушно терпела. Двадцать два года наблюдала, как тётя приезжает в город Чернигов с пустыми руками, но всегда уезжает с набитыми до отказа сумками. Как она сетует на абсолютную нищету, при этом владея тремя жилыми помещениями. Как она требует внимания и заботы, не давая ничего взамен.
Елена Петровна растерянно переводила взгляд с дочери на сестру. В её глазах была невысказанная мольба — только не сейчас, только не в праздник. Но момент был упущен.
— Лена… ну она же приехала ко мне, чтобы маму поздравить…
— А я для неё что, совсем пустое место? — Жанна прищурилась, и в этом взгляде было столько неприкрытого яда, что Ирина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Пустое место и то имеет преимущества. Оно гораздо тише и уж точно без претензий.
Ирина ждала взрыва, грандиозного скандала, потока слёз. Но тётя лишь презрительно усмехнулась и прошла мимо, задев Ирину плечом. Резкий запах её дешёвых, удушливых духов повис в воздухе — въедливый, как сама Жанна.
Мать виноватым жестом коснулась руки Ирины. Этот знакомый с самого детства жест означал: потерпи, она же родная сестра. Но Ирина больше не могла терпеть.
Отец, Виктор Иванович, наблюдал за сценой из гостиной с абсолютно непроницаемым лицом. Он никогда не скрывал своего негативного отношения к Жанне, но открыто не высказывался — из уважения к жене. Сейчас в его глазах мелькнуло что-то, очень похожее на одобрение.
История с тётей тянулась, сколько Ирина себя помнила. Жанна Петровна была не просто жадной — она возвела свою скупость в ранг искусства. При этом она всегда умудрялась выглядеть несчастной жертвой обстоятельств.
— Цены — это просто кошмар! — причитала она за каждым семейным застольем. — Я в полном шоке. Мясо последний раз видела месяц назад. Пенсия просто смешная, еле-еле концы с концами свожу.
Елена Петровна неизменно поддавалась на эти жалобы. Она накладывала сестре побольше еды в контейнеры, тайком совала в сумку немного денег, покупала ей дорогие продукты. А Жанна принимала всё это с видом человека, которому всё это причитается по праву.
Самым отвратительным во всём этом были подарки. Жанна действительно иногда что-то приносила, но каждый раз это было чистым издевательством.
В четыре года Ирина получила от тёти пластикового, облезлого розового фламинго со сломанной подставкой. Ирина помнила, как мать поспешно запихнула эту «красоту» в самый дальний шкаф, а отец выругался себе под нос чем-то нецензурным.
В шесть лет — статуэтку гипсового гнома с отбитой лопатой. В восемь — пакет просроченного крема для бритья. В десять — набор mismatched, использованных пуговиц.
А потом был котёнок.
Ирине было двенадцать, когда Жанна притащила грязный, скулящий комок шерсти с огромными проплешинами.
— Поздравляю с праздником! — торжественно объявила она, протягивая дрожащее существо. — Увидела его около улицы Леси Украинки, сразу подумала о тебе.
Котёнок был очевидно болен. Это было видно невооружённым глазом — гноящиеся глаза, залысины, полная апатия. Но Ирина влюбилась в него мгновенно. Плакала, умоляла оставить, обещала за ним ухаживать.
Родители согласились. А через два дня обнаружили у дочери на руке жуткое красное пятно.
Это был стригущий лишай. Котёнка немедленно изолировали, Ирину долго лечили. Она рыдала каждую ночь, требуя вернуть малыша. Родители обещали, что отдали его в добрые руки, но Виктор Иванович много лет спустя признался — котёнок просто не выжил.
После этого случая Ирина возненавидела тётю по-настоящему. Не за жадность, не за ложь — а за то, что Жанна подарила ей надежду и потом цинично забрала её обратно.
Жанна же продолжала приезжать. Всегда прямо перед праздниками. Всегда с непременными претензиями. Всегда с абсолютно пустыми руками и контейнерами, готовыми к наполнению.
— Наложи мне салата, — просила она Елену Петровну. — Олег с Ниной не смогли приехать, хоть их угощу. И индейки побольше, если не жалко.
Елена Петровна никогда не жалела. Она вообще не умела отказывать сестре. Ирина долго не могла понять почему, но однажды случайно подслушала разговор родителей.
— Когда от неё муж ушёл, я её тогда не поддержала, — виновато говорила мать. — Сказала, что она сама виновата. Что если бы меньше была такой скупой и создала мужу нормальный дом… Она тогда месяц со мной вообще не разговаривала.
— И что, теперь ты должна всю оставшуюся жизнь за это расплачиваться? — раздражённо спросил отец.
— Она же сестра. Она одинока. Нина с ней почти не общается…
Ирина тогда многое поняла. Жанна держала мать на крепком крючке вины. А та покорно терпела все её выходки, наивно надеясь, что однажды сестра изменится.
Но люди, которым выгодно, не меняются.
Сейчас Ирина стояла посреди прихожей с букетом в руках и чувствовала странное, непривычное облегчение. Наконец-то она сказала то, что давно должна была. Наконец-то перестала притворяться.
Жанна Петровна вернулась минут через пятнадцать. Вид у неё был торжественно-обиженный — поджатые губы, ледяной взгляд, демонстративная медлительность движений.
Она уселась за стол, не глядя на Ирину. Накладывала себе салат, отрезала индейку, наливала вино. Вела себя так, будто племянницы просто не существует.
Ирина решила подтолкнуть ситуацию.
— Мам, я хотела спросить про мой день рождения.
Жанна замерла с вилкой на полпути ко рту. В её глазах мелькнул неподдельный интерес.
— У тебя скоро день рождения? — медленно произнесла она.
— Послезавтра.
Тётя заметно оживилась. Вся обида тут же исчезла. Лицо разгладилось, в голосе появились почти тёплые нотки.
— Надо же, совсем забыла! Значит, мы вместе отметим? Как раз соберёмся всей нашей семьёй! Я даже обязательно продлю свою поездку, раз уж такое дело.
Ирина поймала взгляд отца. Тот едва заметно приподнял бровь — что ты задумала?
— Не получится, — сказала Ирина. — Я решила отмечать с друзьями в селе Квитневое в этом году. Мам, пап, вы ведь не обидитесь?
Улыбка на лице Жанны погасла, как внезапно задутая свеча. Она выпрямилась, сжала губы, уставилась на племянницу с нескрываемым разочарованием.
— Эх, молодёжь, — протянула Елена Петровна. — Забываете совсем о стариках. Ну ничего, я не обижусь. Хоть загляни потом.
— Вот я и хотела попросить, — Ирина сделала паузу, наслаждаясь моментом. — Сможете приехать ко мне и помочь с генеральной уборкой и готовкой? А то у меня две недели не было выходных, совсем не справляюсь. Заодно и увидимся. Нас там будет четверо, быстро управимся.
Жанна напряглась всем телом. Ирина видела, как в её голове лихорадочно просчитываются все варианты. Ехать? Не ехать? Работать бесплатно? Для чужого, постороннего праздника?
— Конечно, доченька, — кивнула мать. — Приедем, поможем. Только на нас особо не рассчитывай, папа спину недавно потянул.
Виктор Иванович вызвался провести дочь до её машины.
— Ты серьёзно? Насчёт дня рождения? — тихо спросил он, когда они вышли на лестничную площадку.
— Нет, — Ирина усмехнулась. — Но им это знать совсем необязательно.
Отец громко расхохотался и крепко обнял дочь.
— Ты гений. Жаль только, что мать, наверное, расстроится.
— Она всегда расстраивается, когда речь заходит о Жанне. Пора уже этому положить конец.
На следующий день позвонил отец.
— Благодарю тебя. Ты нас просто спасла.
Жанна уехала рано утром. Суетливо собрала все свои вещи, бормоча что-то про чрезвычайно срочные дела. Елена Петровна проводила сестру до вокзала, всплакнула на прощание, но дома сама призналась — невыносимо устала от её вечных претензий и жалоб.
— Может, я плохая сестра, — говорила она, вытирая глаза. — Но почему я постоянно должна оправдываться? Постоянно чувствовать себя виноватой?
Ирина обняла мать. Впервые за много лет они говорили абсолютно откровенно.
— Ты не виновата в её разводе. И не виновата в том, что она выбрала себе такую жизнь. Ты хорошая сестра. Но она просто использует тебя.
— Я знаю, — тихо ответила мать. — Я давно уже это знаю. Просто… она же одинока. У неё остались только мы.
— У неё есть дочь. Несколько квартир. Деньги. У неё есть выбор — быть по-настоящему с нами или быть одинокой. Она выбирает второе каждый раз, когда приезжает к нам не от любви, а от своей жадности.
Ирина ждала облегчения. Ждала радости от своей победы. Но внутри было пусто и немного тревожно. Будто она сломала что-то очень хрупкое, что теперь уже не восстановить.
Жанна не позвонила. Не поздравила с днём рождения. Не появлялась больше на семейных праздниках. Мать немного грустила первое время, но потом постепенно привыкла. Дома стало намного спокойнее, атмосфера — легче.
Но иногда Ирина ловила себя на мысли — а правильно ли она поступила? Может быть, стоило просто терпеть и дальше? Ради покоя матери? Ради призрачного семейного мира?
А потом она вспоминала того больного котёнка. Подарки-насмешки. Многолетние жалобы на бедность от хозяйки трёх квартир. Манипуляции, претензии, ложь.
И понимала — она вовсе не выгоняла Жанну. Та ушла сама, когда осознала, что больше не сможет паразитировать. Когда от неё потребовали не только брать, но и давать взамен.
Семья осталась втроём. Без скандалов, без фальши, без нескончаемых жалоб на жизнь. Это была очень странная победа — горькая, но абсолютно справедливая.
Ирина усвоила важный урок — родство не даёт права на безнаказанность. Любовь не обязана быть безусловной, когда её цинично используют как инструмент манипуляции.
Она выбрала себя. Своих родителей. Своё собственное спокойствие. И если это делало её «плохой племянницей» — пусть. Она больше не собиралась оправдываться за то, что поставила твёрдые границы.
Жанна осталась со своими квартирами, деньгами и своим одиночеством. Каждый получил то, что сам выбрал. А Ирина получила свободу — от чувства вины, от навязанных обязательств, от необходимости постоянно притворяться.
И эта свобода оказалась дороже любого самого дорогого подарка.
Как же тяжело иногда бывает разрубить гордиев узел семейных манипуляций, не ранив при этом самого близкого человека — маму. Но как только Ирина перестала быть «удобной», вся токсичная конструкция рухнула сама собой.
А у вас есть родственники, которые готовы приехать за тридевять земель, но только если им гарантирован полный пансион и набитый контейнер? Как вы смогли поставить им границы?
