— Соня, это просто катастрофа! — рыдала соседка Татьяна, стоя у порога её дома. Глаза женщины были красными и опухшими от слёз. — Мой Геннадий скончался во сне. Утром проснулась, а он уже ледяной.
Софья Петровна, которая как раз отложила свои медицинские инструменты — она готовилась выйти на очередное дежурство в госпитале, — поспешно вышла на улицу. Татьяна едва держалась на ногах, прижимая к груди старенький, измятый халат.
— Ты вызвала неотложку?
— Да какой в этом теперь смысл? — махнула рукой Татьяна. — Он ещё с вечера жаловался на ужасную боль в районе сердца, а я-то, дура, решила — снова придумывает, чтобы получить денег на выпивку. Боже, как я вообще смогу теперь выживать с тремя несовершеннолетними?
Софья крепко обняла соседку, и в этот момент внутри у неё поднялось очень знакомое, странное ощущение — сострадание, смешанное с непонятным, почти стыдным чувством освобождения. Неужели это облегчение касалось её самой?
Геннадий, как и предполагалось, скончался от сердечного приступа. Софья вместе с мужем Николаем взяли на себя помощь с погребением — помогли организовать прощальный обед, собрали немного денег по селу Сосновка.
Татьяна две полные недели пребывала в затворничестве, а потом совершенно неожиданно появилась во дворе, с новой стрижкой и в опрятном, свежем платье.
— Всё, довольно оплакивать, — решительно заявила она Софье, развешивая постиранное бельё. — Дети постоянно хотят есть, а домашнее хозяйство приходит в полный упадок. Необходимо двигаться вперёд.
— Ты совершенно права, — одобрила Софья, но где-то глубоко внутри она не могла не удивиться: возможно ли так стремительно восстановиться после такой утраты?
Татьяна трудилась на местном хлебозаводе и вскоре нашла дополнительный заработок — уборщицей в небольшом продуктовом магазине. Дети — Кирилл заканчивал выпускной класс, Марина училась в девятом, а Олег в седьмом — изо всех сил помогали ей по дому. Софья часто наблюдала, как они вместе смеются на кухне, увлечённо готовя ужин.
— Знаешь, Соня, — доверительно призналась Татьяна спустя полгода, — я будто воскресла. Мой Геннадий только и делал, что пил да устраивал драки. А теперь у меня дома царит абсолютная тишина, мир и покой. Дети приносят мне куда больше пользы, чем он за всю жизнь.
— Не стоит так отзываться о том, кто ушёл.
— А почему бы и нет, если это чистая правда? Я не чувствую себя ни в чём виноватой. Напротив — я ощущаю себя по-настоящему свободной.
Вскоре Татьяне начал оказывать знаки внимания Павел Андреевич, который тоже работал на хлебозаводе. Он был вдовцом без собственных детей, очень спокойным, абсолютно непьющим. К наступлению весны он уже окончательно перебрался жить к Татьяне.
— Это просто невероятное счастье, — сияла соседка, вешая новенькие занавески. — Павел носит меня на руках, дарит цветы. В сорок пять лет я впервые в жизни чувствую себя желанной и любимой женщиной!
Софья слушала её и невольно размышляла о своей семейной жизни с Николаем. Двадцать шесть долгих лет брака. Они познакомились в той же больнице, где она начинала работать медсестрой, — он лежал там с обострением язвы желудка. Николай был молод, весьма симпатичен и не скупился на красивые комплименты.
Однако уже спустя год после свадьбы стало предельно ясно: Николай не просто человек с болезнью — он превратил свой недуг в главную профессию и инструмент манипуляции. Постоянные диеты, бесконечные капельницы, регулярные больничные листы. А она, наивная, жалела его, оберегала, взвалив на себя абсолютно всё: ведение домашнего хозяйства, воспитание детей, неусыпную заботу о муже.
— Соня, где ты пропадаешь? — раздражённо ворчал Николай, если она хоть немного задерживалась на работе. — Мне необходимо питаться строго по расписанию. У меня желудок болит, а ты, по-видимому, развлекаешься.
Развлекается… Она поднималась в пять утра, чтобы накормить живность, готовила мужу строго диетические блюда, бежала на смену, возвращалась — и снова хозяйство, дети, помощь с уроками. А он в это время лежал на диване, неторопливо листал газеты и беспрестанно жаловался на ухудшение здоровья.
— Может быть, мы продадим кроликов? — предложила она однажды, едва сдерживаясь. — С ними слишком много мороки.
— Как мы их продадим? — возмутился Николай. — У меня специальная диета, мне необходимо именно диетическое мясо.
— Тогда ухаживай за ними самостоятельно.
— Но я же тяжело болен! Мне категорически нельзя поднимать тяжести!
И она покорно носила корм, регулярно чистила вольеры, занималась разделкой кроликов. Она боялась лишний раз попросить его хоть о какой-то помощи — а вдруг ему действительно станет очень плохо?
Тридцать лет назад, ещё в медучилище, ей говорили: «Ковалёва, у вас ярко выраженный синдром спасительницы. Будьте осторожнее». Но разве она тогда слушала?
Дети выросли, создали свои семьи и разъехались. Они с Николаем остались вдвоём в большом доме с огородом и скотиной. Болячек у мужа только прибавилось — сердце, проблемы с суставами, высокое давление. Софья окончательно превратилась в круглосуточную сиделку.
— Как ты вообще справляешься? — изумлялась Татьяна. — И работаешь, и за Николаем ухаживаешь, и хозяйство тащишь на себе.
— Сама не понимаю. Живу я или просто выживаю — не могу разобраться. Он же болен, и кому, кроме меня, за ним ухаживать?
А в самой глубине души крепло тревожное чувство: а что, если его мнимая болезнь — это просто способ удержать её подле себя? Что, если она всю свою жизнь добровольно играет в чужую, навязанную ей, игру?
В пятьдесят два года Николай скончался от сердечного приступа. Он упал прямо на кухне, в тот момент, когда Софья готовила ему очередную порцию овсянки. Она даже не успела вызвать скорую помощь.
— Соня, держись, — сочувственно обнимала её Татьяна на похоронах. — Я прекрасно понимаю, как тебе сейчас тяжело.
Но Софья не проронила ни слезинки. Она стояла возле закрытого гроба и лихорадочно думала: «Почему я совершенно не чувствую горя? Откуда внутри эта мёртвая, звенящая пустота?»
После сорокового дня пришло страшное осознание: она не имеет ни малейшего понятия, как жить ради себя самой. Двадцать шесть лет она была только женой Николая, сиделкой Николая, тенью Николая. Кто же она теперь без него?
— Может быть, тебе стоит снова выйти замуж? — предлагала сияющая от счастья Татьяна за чаепитием. — Мы подыщем тебе достойного мужчину. Посмотри, как мне повезло с Павлом.
— Не знаю, — откровенно отвечала Софья. — Я даже забыла, чего на самом деле хочу лично я. Всю свою жизнь я желала только того, что было необходимо Николаю.
Целый год после кончины мужа она прожила словно в тумане. Ходила на дежурства, присматривала за скотиной, наводила порядок в опустевшем доме. Иногда она ловила себя на том, что автоматически ставит на стол две тарелки или покупает в аптеке лекарства «для Николая».
— Его любимая рубашка до сих пор висит в шкафу, — призналась она Татьяне. — Не могу её постирать — до сих пор чувствую его привычный запах.
— Соня, это нездоровая привязанность. Ты ведь ещё совсем молодая, тебе всего сорок девять.
— А жизнь будто остановилась. Для кого мне теперь стараться, для чего прилагать усилия?
— Старайся для самой себя. Просто попробуй.
Советы Татьяны постоянно звучали в голове, когда Софья ранней весной решила отправиться в лес, чтобы набрать целебного берёзового сока. Она так давно не выбиралась — всё время было некогда, да и Николай никогда не отпускал её далеко.
В глубине лесной чащи она остановилась, прислонилась к шероховатому стволу берёзы и совершенно неожиданно разрыдалась. Впервые за целый год — искренне, беззвучно, навзрыд. Она плакала не по Николаю, а по себе. По невозвратимым потерянным годам, по тому факту, что она не жила, а лишь существовала.
— Господи, как же это прекрасно, — проговорила она вслух, вытирая дорожки слёз. — Какая тишина, какой чистый воздух, и никто не зовёт, не требует, не жалуется.
Она набрала полную ёмкость сока, но возвращаться домой ей совершенно не хотелось. Софья присела на старый пень и впервые за многие годы задала себе главный вопрос: «А чего же хочу именно я? Не дети, не работа, не хозяйственные дела. Что нужно мне, Софье?»
Ей захотелось самого простого — покоя, наслаждения красотой природы, права оставаться наедине с собой без малейшего чувства вины.
С этого дня лес превратился в её личное убежище. Она начала ходить туда за грибами, лесными ягодами, целебными травами для чая. Зимой она достала старые лыжи сына и могла уходить на целый день в заснеженную, безмолвную чащу.
— Ты совершенно преобразилась, — смеялась Татьяна, видя соседку с полной корзинкой. — И выглядишь как-то заметно моложе.
— Знаешь, Таня, я уяснила одну простую истину. Всю жизнь я была необходима всем, кроме самой себя. А теперь я постепенно учусь быть нужной себе. Это очень сложно, но невероятно увлекательно.
В госпитале сразу обратили внимание, что Ковалёва заметно изменилась. Она перестала соглашаться на любую подработку, научилась уверенно говорить «нет» руководству, когда её просили остаться сверхурочно. К пациентам она стала относиться с большим терпением — не из привычной жалости, а из глубокого понимания человеческой слабости.
— Так что, замуж ты совсем не хочешь? — не сдавалась Татьяна.
— Нет, — твёрдо ответила Софья. — Я только-только освоила жизнь в одиночестве. Зачем мне спешить снова превратиться в чью-то неотделимую «половинку»?
Она продала значительную часть скотины, устроила роскошный цветник на месте бывшего огорода, записалась на специальные курсы по травоведению в ближайшем райцентре. Дети с удивлением наблюдали за её преображением, но полностью поддерживали мать.
— Мама, ты стала такой воздушной, — сказала Марина во время одного из приездов. — Раньше ты всегда выглядела очень грустной, а теперь… ты просто светишься.
Софья улыбнулась, глядя через окно на тёмный лес. Да, она наконец осознала фундаментальную разницу между настоящей жизнью и простым выживанием. И она сделала выбор в пользу жизни — своей, личной.
Татьяна с Павлом Андреевичем часто заходили к ней на чашечку травяного чая. Счастливая пара искренне недоумевала: как можно так наслаждаться одиночеством?
— Соня, ну давай мы всё-таки найдём тебе кого-нибудь. Так ведь будет гораздо веселее.
— Мне и так очень весело, — отвечала Софья, разливая ароматный травяной напиток. — Я в пятьдесят лет наконец-то узнала, кто я такая. Зачем мне срочно это менять?
И это была чистейшая правда. Впервые в жизни она не ждала, что счастье придёт к ней от других людей. Она создавала его сама — в своих неспешных лесных прогулках, в новых, захватывающих увлечениях, в возможности засыпать и просыпаться тогда, когда хочется именно ей.
Возможно, со временем рядом с ней появится новый человек. А может, и нет. Но теперь это не имеет никакого значения. Самое главное — она больше никогда не растворится в чужих нуждах и потребностях.
Софья смотрела на алый закат за окном и думала: «Как хорошо, что я поняла это не в семьдесят, а сейчас, в пятьдесят. Впереди ещё так много времени. Моего, личного времени».
