Есть фразы, которые делят жизнь на «до» и «после».
Я на кухне у Димы. Первый раз. Он готовит омлет — старается, волнуется. Мило так. А я смотрю на него и думаю: «Господи, какой же он хороший».
— Мама сейчас придёт, — говорит он. — Она очень тебя ждёт.
Я киваю. Поправляю волосы. Блузку. Думаю: главное — улыбаться. Быть доброжелательной. Всё получится.
И тут звонок в дверь.
Дима бежит открывать. Я слышу голоса в прихожей. Женский — звонкий, уверенный. Его — тихий, извиняющийся почему-то.
Входит она.
Высокая. Худая. Волосы — идеальная укладка. Костюм — дорогой. Взгляд… взгляд оценивающий. Как у оценщика в ломбарде.
— Мама, это Лена, — представляет Дима.
Я встаю. Протягиваю руку:
— Очень приятно. Дима так много о вас рассказывал…
Она пожимает мою ладонь. Быстро. Словно боится заразиться.
— Светлана Борисовна — говорит она и садится напротив. — А живёте вы где? С родителями?
— Нет у себя.
— А квартира на кого оформлена?
Дима замирает с лопаткой в руке. Омлет шипит на сковороде. А я… я понимаю. Сразу. Всё.
— На меня — отвечаю тихо.
— Понятно — кивает Светлана Борисовна. — А работаете где?
Вопросы сыплются как град. Зарплата. Образование. Родители. Их профессии. Есть ли долги. Кредиты. Планы на детей.
Дима пытается вмешаться:
— Мам, ну что ты…
— Молчи, Дмитрий. Взрослые разговаривают.
Взрослые! Ему тридцать два года!
Я отвечаю на все вопросы. Честно. Подробно. А в голове одна мысль:
«Боже мой… во что я ввязалась?»
— В отпуск куда ездите? — продолжает допрос.
— В прошлом году была в Турции…
— Пляжи. На всё включено?
— Да.
Она морщится. Словно я сказала что-то неприличное.
— Мы с Димой предпочитаем культурный отдых. Музеи. Театры.
Я киваю. А сама думаю:
«А Дима мне рассказывал, что мечтает съездить на Мальдивы. Валяться на пляже. Ничего не делать».
Омлет уже давно остыл. Дима сидит бледный, смотрит в тарелку.
— А что родители думают о ваших отношениях? — следующий удар.
— Они рады за меня.
— Понятно. А материально помогают?
— Иногда…
— А часто это «иногда»?
Я чувствую, как краснею. От злости. От стыда. От понимания того, что меня препарируют. Разбирают на части.
— Мама… — снова пытается Дима.
— Я же не грублю, — отвечает она невинно. — Просто интересуюсь. Моему сыну скоро тридцать три. Пора определяться с серьезными отношениями. А для этого нужно всё знать.
Серьезные отношения. Звучит как приговор.
— А дети? — продолжает она. — Когда планируете?
— Мы ещё не обсуждали…
— Как не обсуждали?! — глаза у неё округляются. — Вам уже сколько? Двадцать восемь? Часики-то тикают!
Часики тикают. Господи…
— И кто будет сидеть с ребенком? — не унимается она. — Надеюсь, не я. У меня своя жизнь. Свои планы.
Дима молчит. Просто молчит. И я понимаю: он ничего не скажет. Никогда. Он будет сидеть, краснеть и молчать. А я буду отбиваться от его мамочки одна.
— Слушайте, — говорю я наконец. — А может, сначала просто познакомимся? Поговорим о чем-то… обычном?
Светлана Борисовна смотрит на меня так, словно я предложила станцевать на столе.
— А о чем тут говорить? — пожимает плечами. — Всё и так ясно.
Что ясно? Что я не подхожу? Что квартира оформлена не на того человека? Что отпуск провожу не в тех местах?
— Дима, проводи меня, — встает она. — Поговорим в коридоре.
Они выходят. А я остаюсь на кухне. Одна. С холодным омлетом и горячими щеками.
Слышу их голоса за дверью. Её — четкий, уверенный. Его — мямлящий, оправдывающийся.
— …серьезно об этом подумай…
— …не твой уровень…
— …а вдруг залетит специально…
Залетит специально. Красиво сказано.
Дверь хлопает. Дима возвращается. Садится напротив. Молчит.
— Ну? — спрашиваю я.
— Она просто… волнуется за меня.
— Понятно.
— Лен, не обижайся…
— А на что обижаться? — улыбаюсь я. — Нормальное знакомство. Стандартная процедура отбора.
Он вздыхает. Берет мою руку:
— Всё наладится. Она просто должна к тебе привыкнуть.
Привыкнуть. Как к новой мебели. Или к смене обоев.
А вечером я иду домой и думаю. О том, что значит — выйти замуж. Это ведь не только про любовь. Это про семью. Про новых родственников. Про то, что всю жизнь придется доказывать: ты достойна. Ты подходишь. Ты не хуже.
И знаете самое страшное?
Дима так и не спросил, понравилась ли мне его мама. Его волновало только одно — понравилась ли я ей.
А я, дура, всё еще надеялась, что это было просто неудачное первое впечатление. Что в следующий раз всё будет по-другому.
Следующая встреча случилась через неделю
Дима позвонил утром:
— Лен, мама приглашает нас на воскресный обед.
Приглашает. Звучит мило, правда?
— А что она будет готовить? — спрашиваю я.
— Свою фирменную курицу. Говорит, покажет тебе рецепт.
Покажет рецепт… Это уже лучше. Может, и правда хочет подружиться?
Иду в магазин. Покупаю дорогое вино. Конфеты. Цветы. Думаю:
«Буду паинькой. Буду милой и благодарной».
Квартира у Светланы Борисовны — как музей. Всё блестит. Всё на своих местах. Даже воздух какой-то стерильный.
— Проходите, раздевайтесь, — встречает она нас. — Только тапочки наденьте. Вот эти.
Протягивает мне дешевые резиновые шлепанцы. Розовые. С единорогами.
— Гостевые, — поясняет.
Гостевые тапочки с единорогами. В них я должна произвести хорошее впечатление.
На кухне пахнет восхитительно. Курица действительно выглядит аппетитно. Стол накрыт — белоснежная скатерть, хрусталь, серебряные приборы.
— Садитесь — указывает она мне место.
Я сажусь. Дима садится рядом. Светлана Борисовна напротив — как на допросе.
— Ну что, как дела? — начинает она разговор.
— Спасибо, всё хорошо.
— А на работе как? Не сокращают?
— Нет, пока нет.
— А зарплату не задерживают?
Опять. Опять про деньги.
— Мама, давай просто поедим — вмешивается Дима.
— А что? Я интересуюсь жизнью будущей невестки.
Будущей невестки. Она уже решила за нас всё.
Подаёт курицу. Нарезает тонкими ломтиками. Себе кладет грудку. Диме — окорочок. Мне…
— А вам крылышки — говорит и кладет на тарелку два жалких крылышка. — Для фигуры полезнее.
Для фигуры! Я что, толстая?
— Мам… — краснеет Дима.
— Что «мам»? Девочки должны следить за собой. А то замуж выйдет и… расслабится.
Расслабится. Раздуется как корова. Потеряет форму.
— А рецепт когда покажете? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня удивленно:
— Какой рецепт?
— Ну… курицы. Дима сказал…
— А-а-а… — протягивает она.
— Ну, это не сложно. Соль, перец, в духовку. Что тут показывать?
Соль, перец, в духовку. Великий кулинарный секрет.
— А специи какие-то добавляете?
— Зачем? Дима не любит острое.
Не любит острое. А я люблю. Но меня не спросили.
Едим молча. Курица действительно вкусная. Но крылышки… крылышки это же ничего. Одни косточки.
— Лена, а вы умеете готовить? — вдруг спрашивает Светлана Борисовна.
— Да, конечно.
— А что умеете?
— Ну… суп, котлеты, пироги…
— Пироги? — оживляется она. — А какие?
Разные. С мясом, с капустой, сладкие…
— А тесто сами делаете или покупное?
— Сама.
— Хм… — она задумывается.
— А почему Дима худой тогда?
Почему Дима худой? Потому что я его плохо кормлю?
— Мам, при чём тут… — начинает Дима.
— При том, что хорошая жена должна мужа откармливать. Смотри на себя — кожа да кости.
Кожа да кости. Дима весит восемьдесят килограммов при росте метр восемьдесят. Нормальный вес.
— Вот у Кати муж… — продолжает она.
Катя — это подруга Светланы Борисовны. Её муж весит килограммов сто двадцать. Еле ходит.
— У Кати муж — мужчина! — говорит она с гордостью. — А этот… — показывает на Диму. — Как школьник.
Дима молчит. Жуёт курицу. Мне становится его жаль.
— А вы, Лена, замуж-то собираетесь? — вдруг спрашивает она.
— Ну… мы с Димой…
— А то время идёт. Годы не вернёшь.
Годы не вернёшь. Мне двадцать восемь. Не шестьдесят же.
— И детей когда? — продолжает наступление. — Я бабушкой хочу стать. Пока молодая ещё.
.Молодая. Ей пятьдесят четыре года.
— Мама, мы пока не готовы… — наконец решается сказать Дима.
— А когда будете готовы? Когда мне семьдесят исполнится?
— Знаете — говорю я, — давайте не будем сейчас об этом. Мы ещё толком не решили…
— А чего ждать-то? — удивляется она. — Живёте вместе, спите вместе. Всё как у женатых. Только штампа нет.
Спите вместе. Сказано так, словно мы что-то не то делаем.
— Мам, ну хватит… — краснеет Дима.
— Что хватит? Я же правду говорю. Или как?
Правду. Её правду. Её взгляд на нашу жизнь.
А после обеда она ведёт меня на кухню мыть посуду. Дима остается в гостиной — телевизор смотреть.
— Ну что, — говорит она, когда мы остаемся одни, — поговорим по душам.
По душам. С тарелками в руках.
— Дима у меня хороший мальчик, — начинает она. — Но наивный. Доверчивый.
Мальчик. Ему тридцать два года, а он для неё мальчик.
— Я его от многих девочек спасала. Таких… которые на деньги позарились.
На деньги! У Димы нет денег. Квартира съемная, машина старая, работа обычная.
— А вы… — смотрит она на меня внимательно. — Вы на что рассчитываете?
На что рассчитываю? На любовь? На семью? На то, что мы будем счастливы?
— Ни на что — говорю тихо.
— Да ладно — усмехается она. — Все на что-то рассчитывают. Квартира у вас есть. Работа есть. Зачем вам Дима?
Зачем мне Дима? Как объяснить ей, что он мне нужен просто так? Что я хочу просыпаться рядом с ним? Что мне нравится, как он смеётся? Как готовит по утрам кофе?
— Я его люблю, — говорю я.
— Любите… — протягивает она. — А любовь — это что? Проходит она. А дети остаются. Быт остаётся. Проблемы остаются.
Проблемы. Быт. Дети. И никакой любви.
— Вот вы, например, — продолжает она, — готовы всю жизнь его мать терпеть?
Готова ли я? Готова ли всю жизнь выслушивать эти разговоры? Оправдываться? Доказывать свою состоятельность?
— А он готов с вашей матерью общаться? — не унимается она.
С моей мамой? Моя мама добрая. Тихая. Она бы никогда не стала устраивать такие допросы.
— Понимаете, — говорит Светлана Борисовна, складывая вилки в посудомойку, — я не против вас лично. Вы девочка неплохая. Но…
Но! Всегда есть это «но».
— Но я хочу для сына лучшего.
Лучшего. А я, значит, не лучшее. Я так себе. Средненько.
Возвращаемся в гостиную. Дима дремлет перед телевизором. Светлана Борисовна садится в кресло. берет вязание.
— Ну что, детки, — говорит она ласково, — посидите ещё немного. Кино сейчас хорошее начнётся.
Кино. «Служебный роман». Старое советское кино про любовь. Как символично.
Сидим, смотрим. Дима положил руку мне на плечо. Светлана Борисовна вяжет и поглядывает на нас.
А я думаю:
«Что дальше? Что будет дальше?»
И понимаю — дальше будет хуже…
Хуже стало уже через месяц
Дима предложил съездить к моим родителям. Познакомить их друг с другом. Я согласилась. Думала — может, в нейтральной обстановке всё наладится?
Наивная.
Мои родители живут в обычной двушке на окраине. Мама — учительница на пенсии. Папа — слесарь. Простые люди. Добрые.
Встречают нас с улыбками. Мама накрыла стол — всё, что могла. Папа достал коньяк, который берёг к празднику.
Светлана Борисовна входит в квартиру и… замирает.
Смотрит на линолеум. На старую мебель. На занавески, которые мама сама шила.
— Ой, как… уютно, — говорит она наконец.
Уютно. Но в её интонации слышится: «Бедно».
Садимся за стол. Мама суетится, предлагает салаты. Папа разливает коньяк. Дима молчит — чувствует напряжение.
— А вы, Светлана Борисовна, где работаете? — спрашивает мама.
— В банке. Заместитель управляющего.
— Ого! — восхищается папа. — Важная должность!
— Да, — кивает она. — Ответственная. Не каждому по плечу.
Не каждому по плечу. Намёк понятен.
— А вы? — поворачивается она к маме. — Чем занимаетесь?
— Я учительница. На пенсии уже.
— Понятно. А пенсия-то какая? Хватает?
Мама краснеет. Папа хмурится.
— Как-то живём, — говорит он сухо.
— Да уж, — вздыхает Светлана Борисовна. — Тяжело сейчас простым людям.
Простым людям. Мы для неё — простые люди.
— А квартира ваша? — продолжает она.
— Наша, — отвечает папа. — Сами купили.
— В ипотеку?
— Нет, накопили.
— Накопили… на учительскую зарплату… — она смотрит на него с сомнением.
— Я ещё и репетиторством занималась, — поясняет мама. — По вечерам. В выходные.
— А-а-а… — протягивает Светлана Борисовна. — Дополнительный заработок. Понятно.
В её голосе слышится: «Нищеброды».
Мама предлагает пирог. Домашний. С яблоками.
— Спасибо, я не ем мучное, — отказывается Светлана Борисовна. — Фигуру берегу.
Фигуру берегу. А мама старалась. Всю ночь возилась с тестом.
— А Дима любит сладкое — говорит мама грустно.
— Да ну — машет рукой Светлана Борисовна. — Ему вредно. У нас в семье диабет по линии отца.
Диабет. Первый раз слышу.
— Мам — удивляется Дима. — Какой диабет?
— Предрасположенность — отвечает она строго. — Надо беречься.
Предрасположенность. Выдумала на ходу.
Папа наливает ещё коньяка. Светлана Борисовна прикрывает рюмку ладонью:
— Спасибо, я за рулем.
— Так Дима же водит, — удивляется папа.
— Дима плохо водит, — отвечает она. — Нервничает в городе.
Дима водит прекрасно. Но промолчал. Как всегда.
— А вы, Николай Петрович, машину водите? — спрашивает она папу.
— Нет, — отвечает он. — Не было нужды.
— Понятно. А права есть?
— Нет.
— Хм… — она задумывается. — А как же вы… ну… мужские дела решаете? Тяжести возить, на дачу ездить…
— Автобусом — говорит папа. — Или друзья помогают.
— Друзья… — она качает головой. — Неудобно же людей беспокоить.
Неудобно. Она делает из моего отца неполноценного мужчину.
— Светлана Борисовна — не выдерживает мама, — а что вы любите? Может, музыку? Кино?
— Люблю — кивает она. — Но серьезное. Классику. Оперу. Не попсу всякую.
— А вы что слушаете? — спрашивает она.
— Да всё подряд, — смущается мама. — Что по радио играют…
— Понятно, — кивает Светлана Борисовна. — Вкусы у всех разные.
Вкусы разные. Но её вкус — правильный. А наш — не очень.
Встаем из-за стола. Мама убирает посуду. Я помогаю. А Светлана Борисовна идёт в туалет.
— Что это за женщина? — тихо спрашивает мама.
— Такая вот — отвечаю я.
— Господи… — шепчет она. — Деточка, а ты уверена?
Уверена ли я? В чём? В Диме? Или в том, что смогу всю жизнь терпеть его мать?
Возвращается Светлана Борисовна. Смотрит на часы:
— Дима, пора. Завтра рано вставать.
Завтра понедельник. Рано вставать всем. Но пора именно ей.
Прощаемся. Родители улыбаются. Благодарят за визит. А я вижу в их глазах растерянность.
В машине молчим. Дима за рулём, сосредоточенно смотрит на дорогу. Светлана Борисовна рассматривает ногти.
— Милые люди, — говорит она наконец. — Простые такие.
Простые. Опять это слово.
— Только квартирка у них… скромная.
Скромная. Тесная. Бедная.
— И вообще… — она вздыхает. — Видно, что жили не сладко.
Не сладко. Трудно. В отличие от неё.
— Мам — наконец говорит Дима. — Зачем ты так?
— Как — так? — удивляется она. — Я же ничего плохого не сказала.
Ничего плохого. Просто расставила всех по местам.
***
А из дома я позвонила маме:
— Как тебе Светлана Борисовна?
— Ой, доченька… — мама вздыхает. — Не знаю даже. Странная какая-то.
Странная. Мягко сказано.
— Мам, а тебе показалось, что она…
— Что она нас не одобряет? — перебивает мама. — Да, показалось. Очень даже показалось.
Не одобряет. Считает недостойными.
— Леночка — говорит мама тихо, — а ты подумала, каково тебе будет? Если вы поженитесь?
Каково мне будет? Каждый праздник — оправдания. Каждое решение — через неё. Каждая покупка — под её контролем.
— Мам, я не знаю…
— Знаешь — говорит мама. — Просто боишься себе признаться.
Боюсь. Боюсь потерять Диму. Боюсь остаться одна. Боюсь, что больше никто не полюбит.
— А Дима-то что? — спрашивает мама. — Заступается за тебя?
Заступается ли? Сегодня он сказал два слова. «Мам, зачем ты так?» И всё.
— Нет, — говорю я честно. — Не заступается.
— Ну и что же это получается? — мама вздыхает. — Ты будешь одна против неё? Всю жизнь?
Всю жизнь. Одна против неё. А он будет сидеть в сторонке и молчать.
— Мам, а папа что сказал?
— Папа сказал:
«Если этот мальчик не может постоять за свою женщину, то он не мужчина».
Не мужчина. Мальчик. Маменькин сынок.
***
Через неделю у нас был серьезный разговор. Я и Дима. Без мамы.
— Дим — сказала я, — нам нужно поговорить.
— О чем?
— О твоей матери.
Он поморщился:
— Лен, ну что опять?
Что опять? Как будто я постоянно жалуюсь.
— Она меня не принимает — сказала я прямо. — И не примет никогда.
— Ты преувеличиваешь…
— Я не преувеличиваю. Я вижу.
Он молчал. Смотрел в пол.
— Дим, ты должен выбрать, — сказала я. — Или я, или она.
— Как это — выбрать? — удивился он. — Она же моя мать!
Она моя мать. Священная корова. Неприкосновенная.
— А я кто? — спросила я.
— Ты… ты моя девушка.
Девушка. Не невеста. Не будущая жена. Девушка.
— Дим, я не могу так — сказала я. — Каждая встреча с ней — пытка.
— Она привыкнет…
— Не привыкнет. Она не хочет.
— Лен, ну что ты от меня хочешь?
Что я хочу? Чтобы он меня защищал. Чтобы ставил наши отношения выше маминых капризов. Чтобы был мужчиной.
— Я хочу, чтобы ты поставил границы.
— Какие границы?
— Сказал ей, что я — твоя семья. И она должна это уважать.
Он смотрел на меня так, словно я просила звезду с неба.
— Лен, ты же понимаешь… она одна. Я у неё единственный.
Единственный. Смысл её жизни. А я — помеха.
— Дим — сказала я тихо, — если ты не готов создать со мной семью, то зачем мы встречаемся?
— Готов — сказал он быстро. — Конечно, готов.
— Тогда веди себя соответственно.
Он обещал. Поговорить с матерью. Объяснить ей. Поставить границы.
Но я уже знала — не поставит. Не объяснит. Будет маневрировать, между нами. Всех устраивать. Никого не расстраивать.
А через несколько дней он пришёл и сказал:
— Лен, мама предлагает тебе работу.
— Какую работу?
— В её банке. Есть вакансия кассира.
Кассира. В её банке. Под её контролем.
— Зарплата неплохая — продолжал он. — И она могла бы за тобой присматривать…
Присматривать. Как за ребёнком.
— Дим — сказала я, — ты понимаешь, что происходит?
— Что происходит?
— Она хочет меня контролировать. Полностью.
— Да ладно тебе… Она же добро желает.
Добро желает. Хочет сделать из меня послушную марионетку.
— Я не пойду к ней работать, — сказала я.
— Почему?
— Потому что тогда я перестану быть собой.
Он не понял. Как я и ожидала.
А вчера Светлана Борисовна позвонила мне. Сама. Напрямую.
— Лена, нам нужно встретиться.
— Зачем?
— Поговорить. Без Димы.
Встретились в кафе. Она пришла при полном параде — костюм, макияж, украшения.
— Ну что — сказала она без предисловий, — поговорим как взрослые люди.
Как взрослые люди. Без свидетелей.
— Вы хорошая девочка — начала она. — Но не для моего сына.
— Почему?
— Потому что вы из разных миров.
Из разных миров. Она — леди. Я — простолюдинка.
— Дима привык к определенному уровню жизни — продолжала она. — К культуре. К интеллигентности.
К интеллигентности. А я, значит, быдло.
— Ваши родители… — она поморщилась. — Милые люди, но…
Но не нашего круга.
— Что вы предлагаете? — спросила я.
— Отпустить его. Пока не поздно.
Отпустить. Добровольно. Без скандалов.
— А если я не соглашусь?
— Тогда я сделаю вашу жизнь невыносимой.
Невыносимой. Прямо и честно.
— Каким образом?
— Поверьте, я умею.
Она умеет. Я не сомневаюсь.
— Подумайте, — сказала она, вставая. — У вас есть неделя.
Неделя. Ультиматум.
Иду домой и думаю. О том, что любовь — это не только про двоих. Это про семьи. Про родственников. Про то, что когда выходишь замуж, то получаешь не только мужа, но и весь его мир.
А его мир меня не принимает.
И что самое страшное — он не готов этот мир менять. Для меня. Ради меня.
Сижу дома. Телефон молчит. Дима не звонит. Наверное, мама ему уже всё рассказала.
И знаете, что я поняла?
Некоторые войны нельзя выиграть. Особенно когда воюешь одна. Против того, кто всегда был главным в жизни твоего мужчины.
А я не главная. Я второстепенная.
И всегда буду такой.
Завтра позвоню Диме. Скажу, что мы расстаемся. Он спросит почему. Я отвечу честно — потому что он так и не стал мужчиной. Потому что у него две женщины, а место только для одной.
И место это уже занято. Его мамой.
И освобождаться оно не собирается.
