— Тамара Игоревна, можно вас отвлечь на секунду? — Вероника стояла на пороге с пустой стеклянной банкой в руках, но её глаза отчаянно блестели от слёз. — Не могли бы вы немного сахара одолжить, если это не слишком хлопотно.
Тамара Игоревна отложила своё вязание и внимательно, с сочувствием, посмотрела на соседку. За те три года, что они жили рядом в Обухове, Вероника ни разу не просила о помощи. Всегда была невероятно гордой, всё «сама, всё сама». А сейчас руки дрожат, губы искусаны.
— Проходи, Ника. Может, чаю со мной выпьешь?
— Спасибо, не буду вас задерживать. — Вероника переступила порог, но к столу не подошла. — Просто я собралась сварить варенье из малины, а Антон… он весь сахар… ну, вы, наверное, понимаете.
Тамара Игоревна всё прекрасно понимала. Весь посёлок прекрасно понимал. Антон Сергеевич, когда-то лучший бригадир-строитель в округе, последние полгода спивался методично и, казалось, безнадёжно. То на работу не выходит, то придёт, но руки трясутся. Парни в бригаде уже открыто поговаривали, что терпеть такого «лидера» больше не будут.
— Присядь всё-таки, — мягко сказала Тамара Игоревна. — Сахар я тебе, конечно, дам, только ты мне лучше расскажи, что у вас сейчас творится.
Вероника опустилась на самый краешек стула, банку крепко сжимая в руках.
— Не знаю, с чего именно всё началось. Вроде всё было хорошо, дом строили, большие планы строили. Наш сынок, Егорка, пошёл в школу, я устроилась работать в продуктовый магазин. А потом нам кредит не одобрили на окончание стройки, и Антона будто подменили. Встанет утром, смотрит в окно — а там эти недостроенные стены, и глаза его становятся такими пустыми. Словно жизнь на этом и закончилась.
Тамара Игоревна кивнула. Знакомая история. После смерти своего мужа, Николая, она и сама чуть не начала пить, только работа в районной больнице спасла — некогда было рефлексировать, люди в ней очень нуждались.
— А ты пробовала с ним поговорить?
— Пыталась много раз. Он либо молчит, либо начинает кричать, что всё рухнуло только из-за него. Что он не мужик, раз не может обеспечить свою семью. А я ему говорю: «Ну и что? Построим немного позже, не переживай так». А он: «Потом, потом! Егорка уже совсем большой, а мы всё в этой тесной времянке живём!» И опять к бутылке.
Вероника всхлипнула, утёрла слёзы рукавом.
— Тамара Игоревна, я понимаю, что вы меня почти не знаете, но люди говорят, что вы очень мудрая. Что мне в такой ситуации делать? Боюсь, с работы его скоро уволят, а там и до развода совсем недалеко. Егорка уже всё время спрашивает, почему папа постоянно такой злой.
Тамара Игоревна встала, поставила чайник. Она чувствовала — этот разговор будет очень долгим. И невыносимо тяжёлым.
— Вероника, а ты не думала, что дело может быть не только в доме?
— Как это?
— Мужчины — существа довольно странные. Им жизненно необходимо чувствовать себя главными, настоящими добытчиками. А когда у них ничего не получается — они просто ломаются. У Коли, моего покойного мужа, тоже был такой период. Его кооператив развалился, хорошей работы не было, пил три месяца подряд. Я сначала его упрекала, потом начала умолять, потом даже угрожать.
— И что из этого помогло?
— Ничего из этого ему не помогло. — Тамара Игоревна налила чай, придвинула Веронике чашку. — Помогло только тогда, когда я перестала его спасать.
— Как это — перестала спасать?
— А вот так. Перестала извиняться за него перед соседями. Перестала будить его по утрам и силком тащить на работу. Перестала прятать от него бутылки и выливать их. Я просто сказала: «Коля, я тебя люблю, но спиваться рядом с собой не позволю. Либо ты сам завязываешь, либо уходи».
Вероника широко раскрыла глаза.
— И он ушёл?
— Поначалу он пригрозил, конечно. Но я не отступила. Собрала его сумки, поставила прямо на порог. Говорю: «Выбирай — семья или бутылка, но и то, и другое у тебя точно не получится». Он ночевал у своего друга неделю, а потом пришёл совершенно трезвый, искренне извинился и больше никогда не пил. Десять лет прошло, ни грамма.
— Но это же такой огромный риск…
— Риск, безусловно. Только подумай сама: что ты сейчас теряешь? Мужа, который уже и не муж? Отца для сына, который уже и не отец? — Тамара Игоревна помолчала, глядя в окно на недостроенный дом Вероники. — Знаешь, девочка, иногда человека можно спасти, только дав ему свободу, отпустив.
Вероника сидела молча, медленно потягивала чай. Тамара Игоревна видела, как в её глазах что-то меняется. Страх постепенно уступал место твёрдой решимости.
— А если он действительно уйдёт навсегда?
— Значит, он уже ушёл раньше, просто ты этого упорно не хотела замечать. Мужчина, который выбирает бутылку, а не семью, свой выбор уже сделал. Ты просто даёшь ему честность в этом выборе.
— Но как же сыну это объяснить?
— Скажи ему правду. Что папа сейчас очень болен, но лечиться не хочет. Что ты его очень любишь, но не можешь просто смотреть, как он сам себя убивает. Дети, поверь мне, понимают гораздо больше, чем нам кажется.
Вероника допила чай, встала. В её движениях появилась какая-то новая, непривычная твёрдость.
— Тамара Игоревна, а можно я приду к вам ещё, если что-то случится? Просто поговорить?
— Приходи, конечно. Только помни: что бы ни произошло, ты справишься. Ты намного сильнее, чем ты думаешь.
Уходя, Вероника совершенно забыла про сахар. Тамара Игоревна догнала её уже у калитки.
— Девочка, ты же за этим приходила.
— Спасибо, — засмеялась Вероника сквозь слёзы. — Но, кажется, я получила сегодня нечто гораздо более важное.
Через неделю Тамара Игоревна видела, как Антон Сергеевич грузил вещи в старенькую машину. Вероника стояла рядом с сыном, крепко обняв его за плечи. Лица у них были очень серьёзные, но совершенно не отчаянные.
А ещё через месяц Антон пришёл в посёлок. Трезвый, аккуратно подстриженный, со списком специализированных клиник в руках. Сказал, что наконец-то понял — терять ему больше нечего, кроме семьи. И что он готов лечиться, только бы Вероника дала им ещё один шанс.
Вероника дала. Не потому, что поверила сразу и безоговорочно — потому что научилась не спасать его. Антон сам пошёл в клинику, сам нашёл работу, дом они достраивают теперь вместе, неспешно, на те деньги, что у них есть.
Тамара Игоревна встречает их иногда на прогулке — всех троих, держащихся за руки. И думает, что самая великая мудрость в жизни — не в том, чтобы удержать, а в том, чтобы вовремя отпустить. Кого нужно спасать — спасётся сам. А кого не нужно — того и удержать невозможно.
Но об этом она Веронике пока ничего не говорит. До такой мудрости каждый должен дойти сам.
Друзья, как вы считаете, является ли ультиматум в такой ситуации проявлением силы или жестокости? И насколько важно, чтобы человек сам дошёл до дна, чтобы захотеть измениться? Делитесь своим мудрым опытом! 👇
