— Что это такое?
Вопрос прозвучал тихо, но в спертом воздухе прихожей он ударил, как резкий щелчок бича. Игорь вздрогнул. Он только что стянул с плеча свой рюкзак, собираясь небрежно бросить его в угол, но тот выскользнул из ослабевших пальцев и с глухим стуком упал на пол. Замок, который он небрежно оставил приоткрытым, распахнулся, и на блестящий ламинат, словно окровавленное пятно, высыпалось пёстрое содержимое — тугие пачки гривен, стянутые обычными канцелярскими резинками.
— Деньги. Ты что, не видишь? — буркнул он, пытаясь сохранить остатки пьяной бравады, с которой всего полчаса назад в машине рассказывал ей про «фантастически удачную сделку».
Вера не смотрела на него. Её взгляд был прикован к этому бумажному хаосу у его ног. Она стояла абсолютно неподвижно, всё ещё в лёгком плаще, сжимая в руке свою сумочку. Её лицо, только что раскрасневшееся от вечерней прохлады, стало мертвенно-бледным. Она не просто видела деньги. Она видела предательство, вываленное на пол их собственного дома, как мусор.
— Ты был в кабинете у Отца, — это прозвучало не как допрос, а как жестокое установление истины. — Пока я суетилась с мамой на кухне, ты пробрался к нему в кабинет.
Игорь дёрнулся. Алкогольный туман в его голове начал стремительно рассеиваться, уступая место холодному, липкому ужасу. Он посмотрел на её застывшее лицо, на пустые, широко раскрытые глаза и понял, что всё кончено. Что её не обмануть. Все его заготовленные легенды про внезапно вернувшего долг старого приятеля рассыпались в пыль, не успев сорваться с языка.
— Вер, ты не так всё поняла… Это… я просто…
— Как ты ликовал в машине, — продолжала она тем же ровным, лишённым эмоций голосом, будто зачитывала акт обвинения. — Хлопал меня по ноге, обещал Сейшелы. Уверял, что провернул аферу века. Вот она, твоя афера?
Он вжал голову в плечи. Молчал. Любое слово сейчас было бы ложью, и он инстинктивно чувствовал, что ещё одна ложь будет последней. Он смотрел на эти деньги, которые ещё час назад казались ему билетом в новую жизнь, а теперь выглядели как улика на месте преступления.
— Он тебе доверяет, — Вера наконец подняла на него взгляд, и в её глазах не было ничего, кроме холодного, выжигающего презрения. — Он тебе доверяет как сыну. Оставляет кабинет открытым, когда мы приезжаем. Никогда не спрашивает, куда ты идёшь. Потому что ты — муж его дочери. Часть семьи.
Она сделала шаг вперёд, заставив его инстинктивно попятиться и едва не наступить на разбросанные купюры. Воздух в прихожей стал тяжёлым и густым, его было трудно вдыхать.
— Виктор Андреевич внёс за нас первый платёж за эту квартиру. Ты забыл об этом? Когда ты сидел без копейки, он дал тебе работу у себя, чтобы ты не чувствовал себя униженным. Работу, с которой тебя не выгонят за очередную «гениальную» идею. Он делает для нас всё. Всё, Игорь! А это что? Благодарность?
Он наконец нашёл в себе силы что-то пролепетать. Его голос был жалок.
— Я бы вернул! Честное слово, Вер! Это временно! Мне нужно было срочно закрыть один долг… очень старый. Я бы через неделю всё вернул! Даже с процентами! Я…
Она его не слушала. Её не просто трясло от злости, её выворачивало от омерзения. От вида этого взрослого мужчины, униженно лепечущего про «проценты» после того, как обчистил человека, который буквально вытащил его из грязи. Она смотрела на него так, как смотрят на что-то чужеродное и гадкое, случайно попавшее в дом. И в её голове билась только одна мысль, отчётливая и ясная, как удар колокола: это конец. Не ссоры. Не отношений. Это конец его существования в её мире.
— С процентами? — Вера повторила это слово, и оно прозвучало в тихой прихожей как нечто инородное, абсурдное. Она сделала ещё один шаг, и теперь они стояли так близко, что Игорь мог чувствовать ледяной холод, исходящий от неё. Его жалкие оправдания просто растворились в воздухе, не встретив никакого отклика. Она смотрела мимо него, сквозь него, словно перед ней было пустое место.
— Когда тебя вышвырнули с последнего места за то, что ты пытался продать налево базу данных клиентов, кто нашёл тебе работу? Отец. Он создал для тебя должность, которой не было. «Руководитель департамента закупок», — она произнесла это название с ядовитой, уничижительной интонацией. — Департамент, где, кроме тебя, числился лишь один пожилой завхоз. Он сделал это, чтобы у тебя была визитка. Чтобы ты мог говорить друзьям, что ты «руководитель». Чтобы я не видела, как ты целыми днями лежишь на диване.
Её голос не повышался. Он был ровным, почти безразличным, и это было страшнее любого крика. Она не обвиняла, она препарировала его жизнь, вскрывая скальпелем фактов всю его никчёмность.
— Эта квартира. Ты помнишь, как мы сидели на кухне в съёмной однушке, и ты доказывал мне, что ипотека — это рабство? А потом пришёл Отец. Он просто положил на стол конверт с первым взносом. Не в долг. Просто так. Сказал: «Живите, дети. Главное, чтобы Верка была счастлива». Он даже не спросил, будешь ли ты участвовать в платежах. Он просто дал нам дом.
Игорь не выдержал. Этот спокойный, методичный перечень его унижений был невыносим. Он попытался перехватить инициативу, взорваться, превратить свою защиту в нападение.
— А тебе не кажется, что это и есть унижение?! — выкрикнул он, и его голос сорвался от смеси страха и злости. — Он меня покупал! Постоянно! Этой работой, этой квартирой, своей чёртовой помощью! Каждый ужин у них дома — это был отчёт о том, как я должен быть ему благодарен! Он никогда не упускал случая напомнить, кто здесь благодетель!
Он раздувал ноздри, лицо его стало багровым. Он пытался выставить себя жертвой, оскорблённым мужчиной, которого загнали в угол.
— Да, я взял эти деньги! Взял, потому что задыхался от его доброты! Потому что хотел хоть раз сделать что-то сам, без его подачек! Я бы всё вернул! Я не вор, я просто хотел вырваться из-под его опеки! А ты сидела и кивала, папина дочка! Тебя всё устраивало!
Он ожидал чего угодно: ответного крика, пощёчины, спора. Но Вера лишь слегка наклонила голову, глядя на него с откровенным, почти научным любопытством, как энтомолог смотрит на трепыхающееся под стеклом насекомое. Она позволила ему выговориться, выплеснуть всю эту ядовитую смесь из зависти и самооправдания. И когда он замолчал, тяжело дыша, она задала один простой вопрос.
— Если тебе так противна была его помощь, почему ты не отказался?
Игорь замер.
— Почему ты не нашёл другую работу? Почему не сказал ему в лицо, что справишься сам и не нуждаешься в его деньгах? Почему ты брал всё, что он давал, улыбался ему за столом, а потом пошёл и украл у него из кабинета, как последняя крыса?
Вопросы падали один за другим, не оставляя ему ни единого шанса на ответ. Они обнажили всю ложь его пафосной тирады. Он не хотел свободы. Он хотел денег без чувства долга. Он хотел благ без благодарности.
И в этот момент, глядя прямо в его растерянные, бегающие глаза, Вера молча достала из кармана плаща телефон. Её движения были медленными, выверенными и оттого ещё более зловещими. Игорь увидел, как её палец скользнул по экрану. Он понял, что она собирается сделать. Это будет не просто звонок. Это будет казнь.
— Нет… Вер, не смей! — просипел он, сделав шаг к ней, чтобы вырвать телефон.
Она отступила, поднимая аппарат повыше, и на её лице впервые за весь вечер появилось выражение. Это было чистое, незамутнённое презрение. Она смотрела на него так, будто он был не её мужем, а чем-то, что нужно немедленно и безжалостно утилизировать. Её палец завис над контактом «Отец».
— Не надо, Вер, пожалуйста… не звони, — прохрипел Игорь, делая к ней судорожное движение. Его рука метнулась, чтобы схватить её запястье, но замерла в воздухе. В её взгляде было что-то, что парализовало его. Не угроза. Не ненависть. Абсолютная, отчуждённая решимость, с какой человек нажимает кнопку, чтобы снести старое, прогнившее здание.
Она проигнорировала его мольбу. Её палец медленно, почти демонстративно, опустился на экран. Механические, бездушные гудки вызова разрезали напряжённую атмосферу прихожей. Раз. Два. Игорь стоял и смотрел на светящийся прямоугольник в её руке, как на занесённый над ним топор. Он чувствовал, как по вискам ползёт холодный пот. На третьем гудке в динамике раздался бодрый, ничего не подозревающий голос её Отца.
— Вера, привет! Что-то случилось? Вы уже дома?
И тут Вера сделала то, что окончательно уничтожило Игоря. Она не поднесла телефон к уху. Вместо этого, её палец скользнул по экрану и нажал на иконку громкой связи. Голос Отца, усиленный динамиком, заполнил прихожую, став полноправным свидетелем и судьёй на этой молчаливой казни. Игорь застыл, превратившись в соляной столп. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Он был заперт в этом моменте, вынужденный присутствовать при собственном расчленении.
— Пап, привет. Да, мы доехали, всё хорошо, — её голос был обманчиво спокоен, даже с нотками тепла. — Слушай, я звоню по странному вопросу. Игорь у тебя ничего не брал? Четыреста тысяч гривен на месте?
На том конце провода повисла короткая пауза. Игорь перестал дышать.
— Какие четыреста тысяч?.. А, те, что на сделку… Я их в ящике стола оставил. А что такое? — в голосе тестя проскользнуло удивление, но не тревога.
— Ты можешь проверить, пожалуйста? Мне просто показалось… — она не договорила, позволяя многоточию сделать свою работу.
Снова тишина, на этот раз длиннее. Игорь слышал, как в его ушах стучит кровь. Он слышал отдалённые шаги из динамика, скрип ящика. Каждая секунда растягивалась в вечность.
— Нет его, Вера. Странно… Я был уверен, что оставил тут. Может, переложил в сейф и запамятовал?
— Нет, Пап, не ищи, — так же ровно сказала Вера, глядя прямо в глаза своему мужу. — Он их взял. Это просто недоразумение. Он, видимо, решил, что ты ему сказал сегодня забрать. Я нашла деньги, он просто в рюкзак свой кинул и забыл мне сказать. Представляешь? Сейчас всё вернёт.
Ложь была чудовищной в своей простоте и правдоподобии. Она не назвала его вором. Она выставила его нелепым, рассеянным идиотом. Лишила его даже трагизма преступления, превратив всё в фарс, в бытовое недоразумение. Это было во сто крат унизительнее.
— Фух, ну слава богу, а то я уже испугался, — с облегчением выдохнул Отец в трубке. — Этот Игорь, вечно у него всё выходит наперекосяк. Ладно, пусть завозит, а то мне завтра с утра с людьми встречаться. Вы вместе приедете?
— Нет, мы не приедем, — отрезала Вера, и в её голосе впервые прорезался металл. — Он один привезёт. И извинится за беспокойство. Всё, Пап, целую.
Она сбросила вызов, не дожидаясь ответа. Телефон погас. Тишина, которая наступила после, была оглушительной. Вера медленно наклонилась, не сводя с Игоря глаз. Она не брезгливо, а деловито, как уборщица, собрала разбросанные пачки денег и аккуратно уложила их обратно в рюкзак. Застегнула молнию. Потом выпрямилась и протянула рюкзак ему. Он не взял. Она просто опустила его на пол у его ног.
— У тебя час. Чтобы доставить Виктору Андреевичу деньги и попросить прощения. А после этого можешь отправляться, куда пожелаешь. Ключи оставишь на комоде в нашей спальне.
Рюкзак лежал у его ног, как мёртвый груз. Приговор был вынесен. Процедура изгнания была озвучена. Но Игорь не двигался. Он смотрел на Веру, и в его глазах медленно, как лава, поднималось что-то тёмное и уродливое. Унижение, смешанное со страхом, перерождалось в чистую, концентрированную ненависть. Он потерял всё: её уважение, её любовь, её семью, этот дом. Терять больше было нечего, а значит, можно было больше не притворяться.
— Ключи на комоде… — прошипел он, и его голос был неузнаваем. Это был голос человека, сорвавшегося с обрыва. — Ты всё продумала, да? Как всегда. Идеальная дочь своего идеального Отца.
Он сделал шаг вперёд, но на этот раз не для того, чтобы молить или оправдываться. Он наступал.
— Ты ведь наслаждалась этим, да? — он ткнул в неё пальцем, почти касаясь её плеча. — Каждым моментом. Наслаждалась, когда твой Папочка бросал мне кости — работу, деньги на квартиру. Ты смотрела на меня сверху вниз и думала: «Бедный Игорёк, без нас он никто». Ты упивалась своей властью, своей правильностью!
Вера молчала, но её лицо каменело. Холодная отстранённость сменялась чем-то другим, более опасным.
— Я для тебя всегда был проектом, который нужно было довести до ума! Подобрать, отмыть, пристроить на тёплое местечко, чтобы подружкам не стыдно было показать! — его голос креп, набирая силу от собственной ярости. — А твой Отец… Он не помогал. Он покупал. Покупал твоё счастье, покупал моё молчание, мою благодарность. Он сделал из меня свою ручную собачку, а ты держала поводок! Ты думаешь, я не видел, как он смотрит на меня? Как на пустое место, которое просто занимает пространство рядом с его сокровищем!
Он говорил всё громче, выплёвывая слова, которые, видимо, годами гнили у него внутри. Он ходил по маленькой прихожей, как зверь в клетке, пиная носком ботинка валявшийся рюкзак.
— Да, я взял эти деньги! Взял! И знаешь что? Я не жалею! Это была единственная возможность почувствовать себя человеком, а не вашей семейной марионеткой! Хоть на один день! А ты… ты даже позвонила ему не для того, чтобы меня сдать. Ты позвонила, чтобы унизить меня ещё больше! Чтобы показать, кто здесь решает! Чтобы он услышал, как ты, его верная дочка, всё исправляешь!
И тут что-то в Вере сломалось. Лёд, сковывавший её, треснул и взорвался изнутри раскалённым паром. Её глаза, до этого пустые, вспыхнули такой яростью, что Игорь на полуслове осёкся и отшатнулся. Она шагнула к нему, и вся её фигура излучала теперь не холодное презрение, а испепеляющий гнев.
— Как ты мог украсть деньги у моего Отца? Он же и так для нас всё делает! А ты вот так ему решил в душу плюнуть? Пошёл вон отсюда! Видеть тебя больше не хочу!!!
Её крик был оглушительным. Он не дрожал, он рвал воздух в клочья. Это была квинтэссенция всего — её боли, её разочарования, её омерзения. Вся горечь от осознания того, за какое ничтожество она вышла замуж, вырвалась наружу одним этим воплем.
Игорь замер, раздавленный этой волной ненависти. Вся его напускная ярость схлынула, оставив после себя лишь опустошение. Он молча, сгорбившись, поднял с пола рюкзак. Их взгляды встретились в последний раз. В её глазах он не увидел больше ничего — ни любви, ни злости, ни сожаления. Там была выжженная пустыня. Он медленно повернулся, открыл дверь и вышел, не оглядываясь. Дверной замок щёлкнул с сухой окончательностью.
Вера осталась одна посреди прихожей. Она не плакала. Она просто стояла и смотрела на закрытую дверь, за которой только что исчезла целая часть её жизни. В воздухе ещё висел его запах и эхо её последнего крика. На выжженной земле их общей жизни не осталось ничего. Только пепел…
