— Я не обязана платить за чужой ремонт, — твёрдо сказала Анна, не отрывая взгляда от телефона.
Она сидела на краю дивана, в пальто и с сумкой на коленях. Куртку не сняла специально: знала, как быстро этот разговор закончится. Либо она встанет и уйдёт, либо её выставят.
— Ты — часть семьи, — с нажимом выговорила Марина Петровна, сцепив руки перед собой так, что костяшки побелели. — Семья — это ответственность. А у тебя, судя по всему, всё только на себя любимую.
— Марин, ну не начинай, — Иван вяло попытался разрядить обстановку, но сел на подлокотник кресла так, словно и сам не знал, чью сторону выбрать.
Анна чуть повернула голову в его сторону. Лицо — камень.
— Я бы не начинала, если бы не ваш сюрприз. Ты, Ваня, мне обещал. Что вы поможете. Это было частью вашего семейного бюджета, — Марина Петровна сделала акцент так, будто слово «семья» относилось исключительно к ней и её сыну.
Семейного бюджета. Бюджета, который я, как дура, на 80% формирую сама. И не верещу об этом на каждом углу.
— Я не обещала, — коротко бросила Анна, — и меня никто не спрашивал.
— Потому что с тобой невозможно говорить! — всплеснула руками свекровь. — Ты как ледышка! Всё — в карман, в Excel, в расчёты. А мы тут, понимаешь, в воде по колено, проводку замыкает, розетки сгорели, и…
— У тебя три телевизора и полная косметичка «Шанель», — отчеканила Анна. — Не похожа ты на человека, у которого всё замыкает. Особенно мозги.
— Анна! — резко вскрикнул Иван, вскакивая.
— Что Анна? — она тоже встала. Голос — спокойный, но глаза сверкнули. — Я зарабатываю. Я обеспечиваю наш с тобой дом, оплачиваю кредит, продукты, твою страховку. И всё молча. А теперь ты хочешь, чтобы я ещё и ремонт у твоей мамы оплатила?
— Это временно, — пробурчал он. — Ты же знаешь, у меня сейчас с работой… проблемы.
— Проблемы у тебя, Ваня, не с работой, — Анна отвернулась к двери, — а с позвоночником. Его у тебя нет.
Марина Петровна с шумом откинулась на спинку кресла.
— Вот она, твоя жена. Стерва, а не женщина. Всю душу из тебя выжмет, и ноги вытереть не забудет.
— Мама, ну хватит, — Иван устало потёр лоб.
Анна стояла, глядя на эту семейную сцену как чужая. В сущности, так и было. Она и была здесь чужой. Всегда.
— Знаешь, что самое обидное? — вдруг сказала она, глядя на Ивана. — Что ты ей всё рассказал. Про мой счёт. Про накопления. Про отпуск, который я год планировала. Думая, что мы поедем вдвоём. А ты слил это как школьник.
— Я просто… — он не договорил.
— Просто мама спросила, да? — Анна усмехнулась. — А ты у нас правды-матки. Только почему-то мне ты никогда ничего не рассказываешь.
Марина Петровна вскочила, сжав кулаки:
— А кто ты, чтобы с ним вот так? Он тебе не слуга! Он тебе не банкомат! Это он у меня вырос честным и добрым человеком, а не с холодным взглядом, как у тебя! Всё у неё по графику, по полочкам! Где душа, где забота?!
— Душа у меня в пятницу на митинге, а забота — в платёжке за вашу коммуналку, которую я уже полгода тяну, — отрезала Анна. — Последний раз.
— То есть ты не дашь? — Иван выдохнул, как будто надеялся, что она вдруг передумает.
— Нет, Иван. Я не дам. И знаешь, что самое интересное? Я даже не чувствую вины.
Он смотрел на неё как на чужую. Как будто впервые понял, с кем живёт.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Тогда, может, тебе и жить лучше отдельно?
Марина Петровна дернулась, но тут же затаилась, как хищник, почувствовав запах крови.
Анна замерла.
Вот оно. Вслух. Сказал. Не она. Он.
— Отлично, — кивнула она. — Я иду. Только вот ты с ней останешься. Ты — её сын. Не мой муж.
Она повернулась и направилась к двери. Сзади — тишина. Такая, что даже часы не тикали. Только щёлкнула собачья будка в углу: Кнопка, тощая болонка, вжалась в пол.
Анна остановилась на пороге. Развернулась.
— Я тебя предупреждала, Вика, — процедила Лариса, сжав зубы и держа чашку обеими руками. — Ой, не та сцена.
Анна развернулась.
— Слушай внимательно, Марина Петровна, — спокойно, почти ласково сказала она. — Вы всегда мечтали, чтобы я исчезла. Так вот — поздравляю. Удалось. Но следующая, кого вы сожрёте — это ваш сын.
— А ты думаешь, что мой сын и дальше будет тебя содержать, когда узнает, как ты с мужиками какими-то обнимаешься? Нет! Это я тебе обещаю! — заорала Марина Петровна, сорвавшись с места.
Иван молча встал и пошёл на кухню. Не вмешался. Не сказал ни слова.
Анна посмотрела на него в последний раз. Внутри всё сжалось. Хотелось крикнуть. Хотелось ударить. Хотелось остаться. Всё одновременно.
Но она вышла. Дверь захлопнулась глухо, как крышка старого, потёртого чемодана. Слишком много в нём было уже пережитого.
Анна проснулась от звонка в дверь. Часы показывали 6:12. Утро понедельника.
Если это опять сосед с перфоратором — клянусь, я натравлю на него налоговую.
Накинула халат, босиком подошла к двери. Заглянула в глазок.
Иван.
Вчерашний. Беззвучный. Безмолвный. Предатель.
Анна не открыла. Прислонилась лбом к косяку. Дышала.
— Ань, я знаю, что ты дома, — голос из-за двери был тихий, срывающийся. — Мне нужно поговорить.
— Ты и вчера мог поговорить, — бросила она громко, даже не обуваясь.
— Я растерялся. Я не знал, как…
— Ты знал. Ты просто выбрал её. Опять.
Молчание. Секунда. Две.
— Я не выбирал, — выдохнул он. — Я просто… Я не умею иначе.
А я умею. Умею уходить. И не возвращаться. Хотя всё внутри ноет, как от обморожения.
— Уходи, Иван. Правда. Не мучайся. Всё уже сказано.
— Я не за собой пришёл, — вдруг резко сказал он. — Я пришёл сказать: мне плевать на ремонт. Плевать на мамины претензии. Я подал заявление на увольнение. Я ухожу от неё. Мне нужна ты.
У Анны перехватило дыхание.
Поздно. Или нет?
Она сделала шаг к двери. Рука на замке. Сердце — в горле.
— Я не могу верить тебе, — прошептала она. — Не после всего.
— Я знаю, — глухо отозвался он. — Но я должен был сказать. Хотя бы раз — по-настоящему.
Ещё минута. Потом он ушёл. Стук шагов по лестнице. Хлопок двери подъезда. И тишина.
Анна села на пол. Обняла колени.
Вот тебе и понедельник. С чистого листа, говорили они. Новый виток жизни, говорили они. А по факту — те же грабли, только по лицу.
Телефон пикнул. СМС.
Марина Петровна:
Анна, вы разрушаете мою семью. Я всё ещё надеюсь, что у вас есть совесть.
Вот она, кульминация лицемерия. Не мамонтов вымерли, а совесть у людей, как видно.
Ответа она не написала. Удалила сообщение. Удалила контакт. Потом — фотографии. Потом — чат с Иваном. Потом — Ваню.
И поехала на работу.
В офисе Анна держалась как всегда. Чётко. Жёстко. Уверенно. Только в перерыве, когда Марина из отдела кадров пробежала мимо с фразой «ой, ты видела, как Стас из техотдела плакал на парковке», она еле сдержалась. Не потому, что смеялась. А потому что захотелось сделать то же самое.
— Ты чё как зомби сегодня? — спросила Оля, коллега из соседнего отдела, вгрызаясь в круассан. — Ты же обычно как Хиллари на дебатах: всё чётко, всё по пунктам.
Анна кивнула, отпила кофе. И сказала тихо:
— Я ушла от мужа. Или он от меня. Не знаю. Но ушла я.
Оля моргнула, как будто услышала «я стала монахиней» или «купила козу».
— Боже. Это тот, голубоглазый, который тебя на обед за ручку водил?
— Он же. Только ручка оказалась с брачной гарантией не от производителя, а от его мамы.
Оля откинулась в кресле и выдала:
— Слушай, ну ты хоть понимаешь, что ты — железная баба? Я бы в его шмотки бензин налила и сигарету кинула.
— Меня на это не хватает. Пока.
Оля кивнула, достала из сумки маленькую шоколадку и молча положила перед Анной.
Это и была настоящая поддержка. Без слов. Без «а ты попробуй поговорить».
Вечером, когда Анна вернулась домой, в почтовом ящике лежало письмо.
Рукописное. Почерк крупный, с нажатиями.
Если она мне туда шифровку из ада отправила, я не удивлюсь.
Открыла. Прочитала. Застыла.
Анна,
Я не могу больше на это смотреть. Иван — взрослый, но он мой сын. Я родила его, растила, отдавала всё.
И теперь вы вырываете его у меня, как будто он — не человек, а вещь.
Я вас ненавижу. Но я и благодарна вам.
Вы показали, что мой мальчик — уже не мальчик. Что он может выбирать не только меня.
Я не жду прощения. Но я ухожу из его жизни сама.
Пусть он живёт. Как хочет.
Марина Петровна
Вот и всё. Сцена с занавесом. Или акт жертвенной крысиной дипломатии?
Через час раздался звонок.
Иван.
— Я собрал вещи. Я съехал. Я хочу просто поговорить. Без условий. Без требований. Просто… сесть рядом. Посидеть. Помолчать. И, если можно, снова стать нам.
Анна смотрела в окно. За стеклом — улица, фонари, какие-то двое спорят у киоска.
Всё может быть. Но сначала — тишина. Мне нужна тишина.
— Завтра, — сказала она. — Приходи завтра. С цветами. И с извинениями. Не для вида. А потому что понял.
— Хорошо, — тихо сказал он.
Она отключилась. И вдруг почувствовала, как всё внутри оседает. Не боль. Не злость. Просто усталость. И тишина.
