Сегодня мы живём в мире, в котором нас окружают одноразовые вещи — штамповки, лишённые души. Мы выбираем мебель, которая даже после бережного использования через пять лет теряет свой товарный вид. Мы покупаем одежду и обувь на сезон, потому что к следующему и тряпки полиняют, и сапоги треснут и порвутся.
Из вечных ценностей остались только дедушкины валенки и бабушкина чугунная утятница. Одноразовые вещи, одноразовые книги, одноразовые отношения…
Но так было не всегда: те, кто постарше, соврать не дадут. Мебель была крепка; как и посуда, она передавалась из поколение в поколение, одежда и обувь также служили годами.
Да и браки, несмотря на вечные житейские проблемы, были крепче — не чета нынешним.
«Жена не рукавица, за пояс не заткнёшь, с белой ручки не стряхнёшь». (пословица)
Сегодня всё иначе. Люди разучились прощать. Легче развестись, вступить во вторые, третьи отношения. Это болезненная тема, и мне хотелось бы, чтобы она оттенила величие и доброту простой русской женщины, о которой я хочу рассказать. Но начну по порядку. С её мужа.
Война началась, когда Ване было пятнадцать. Он, как и многие сверстники, рвался на фронт, партизанил, после, добавив себе год, пошёл в пехоту. Дошёл до Берлина. Вернулся домой целым, а значит, завидным женихом. Выбор у него — молодого, украшенного медалями солдата-Победителя, был велик.
Но он, к досаде поселковых красавиц, выбрал Клаву. Кто знает, почему? Может, понравилась она ему своей хозяйственностью и аккуратностью, а может, полюбил… Злая молва шептала: Клава приворожила красавца — героя.
Дело в том, что Клава была далека от идеала красоты. Она была горбатенькая. И никому в голову не могло прийти, что можно полюбить «такую» девушку лишь за добрый нрав и искромётное чувство юмора, которого у неё было в избытке, судьбе назло.
После войны жизнь была тяжёлая, экономика была разрушена, но наш народ с энтузиазмом отстраивал всё заново. Люди были уверены: впереди их ждёт светлое коммунистическое будущее. Иван выучился на столяра-краснодеревщика. Руки у него были золотые.
-Ваня, хочу заказать тебе сундук и резной шкап! — поймала его как-то на задворках посёлка Стеша Золотова.
-Сделаем! — улыбнулся Иван. — Но сейчас не могу, Стеш. Заказов на полгода вперед набрал.
Стеша давно вздыхала по Ивану, но поскольку тот предпочёл ей «ведьму горбатую», жила без росписи с Сидором Ильичом, вдовцом, у которого и жену, и дочку убили фашисты.
Вдовец звал её замуж, страстно хотел детей, но Стеша береглась, надеясь, что Иван прозреет, и обратит, наконец, на неё внимание. Понимая, что время уходит, она решилась на крайнее средство — соблазнить Ивана и родить от него ребёночка. Если даже Иван не захочет и после этого быть с ней, останется хоть дитя от него. А Сидор Ильич на этот случай никуда не денется.
-Полгода! Так долго! — искренне расстроилась Стеша. Она надеялась зачать сейчас, осенью. Весной, подорванный вынужденным постом женский организм вряд ли отзовется, а вот сейчас, она была уверена, что понесёт с первого раза.
-Ванечка, ты мне … — начала несмело Стеша, но поймав взгляд его лучистых глаз, решилась: — ребёночка можешь сделать?
Иван опешил.
-Так у тебя это… Сидор Ильич же.
-Понимаешь, Ванечка, неспособный он. — легко соврала Стеша — Я же молодая, Вань! Я ребёночка хочу! Никто не прознает… а я… никогда тебя тем ребёночком не попрекну… Вот те крест! — и она, озираясь, чтобы никто не заметил, быстро осенила себя крестом.
Иван подумал и согласился. Ему не пришлось прикладывать усилий: Стеша была девка видная, ладная. Настоящая красавица. Она понесла сразу. Но не спешила говорить об этом Ивану, и продолжала любиться с ним в колхозном хлеву. Похоже, и Иван вошёл во вкус. Закрутили бесы.
Трудно ему было оторваться от Стеши. Он уважал и любил жену, не мог представить себе и дня без её подколов. Но перед глазами стояла Стеша.
Клава не могла не заметить, что муж изменился. И в один из дней пошла за ним, и выследила любовников. Она закусила себе руку до крови, чтобы не закричать от отчаяния.
Вернувшись домой, Иван чмокнул в щёчку жену, резавшую капусту в борщ.
-Что у тебя с рукой? — осведомился, как ни в чём ни бывало. Взял из корзинки пирожок, с жадностью откусил.
Клава пожала плечами:
-Кипятком обварилась.
-Дай посмотрю! — с набитым ртом сказал он.
-Да не мельтеши ты. Я уже смазала и завязала. Пройдёт. — Клавдия держалась молодцом. Но от Ивана всё же не скрылось нечто неуловимое, тревожное… витавшее в воздухе. Недаром он партизанил — имел звериное чутьё. Он пристально вглядывался в жену. «Никак знает. Донесли…» — пронеслось в голове — «Да нет. Знала бы, устроила бы, как все бабы, скандал».
Дорогому читателю, наверное, тоже невдомёк, почему же Клава не выставила изменника? Потому, что любила мужа. Потому, что была умна, практична, и… беременна.
Она не спешила сообщать радостную весть Ивану: раньше у неё нередко случались выкидыши, и она боялась, что и в этот раз будет то же самое. Каждый день она молилась, чтобы Бог не лишил её радости познать материнство. И похоже, наконец он услышал её мольбы. Муж не прикасался к ней уже месяц. И сегодня она поняла почему. Его крала любовница, Стешка, давно положившая глаз на Ивана.
Клавдия понимала, что в одиночку поднять ребёнка ей будет тяжело. Беду свою рассказала только матери. Матери не было и сорока, когда она, одну за другой, получила с войны три похоронки — на мужа и двоих сыновей. Уже пять лет, как она молчала. Работала со всеми наравне, махала вилами, строила счастливое будущее. Но молча. Поселковые крутили пальцем у виска, но Клава знала, что мать наложила на себя обет молчания, и потихоньку копит деньги, и тёплые вещи, чтобы добраться в удалённую обитель, в Карелии. Там она надеялась закончить свой жизненный путь в молитвах за мужа и сыновей, приняв монашеский постриг.
Не знала Клава только, что мать и сейчас молится, и не только за павших, но и за неё, и за Ивана. А материнская молитва самая сильная.
Иван понял, что не любит Стешу, когда беременность наложила свой отпечаток на её красоту. Ведь это был её главный козырь. Нет красоты, прошла любовь!
Зато Сидор Ильич был счастлив, носил Стешу на руках, и каждый день предлагал зарегистрировать брак.
-Девка у нас будет! — улыбаясь, сверкал он металлическими фиксами, сидя с мужичками в пивной. — Уж я знаю! Девки — красоту у мамок крадут!
-Ить, Ильич! Только говорят, девка-то не от тебя! — весело подмигнул присутствующим Пашка-калмык, которому пиво развязало язык.
Сидор Ильич поставил недопитую кружку на стол, спокойно встал со скамьи, и отряхнув свои большие, трудовые руки, взял Пашку за грудки. Хорошенько взболтнув его, глухо прорычал:
-Повтори, что сказал!
-Да не я это! Бабы кажут! — испуганно заморгал раскосыми глазами Пашка.
-И ты, словно баба, сплетни разносишь! — пальцы Сидора Ильича разжались, и Пашка, пристыженный, рухнул обратно на скамью.
Беременность и правда, протекала у Стеши тяжело. Она похудела, под глазами легли черные тени, хотя Сидор Ильич баловал её свежими яблоками, которые невесть где добывал. Хотел, чтобы любимая не чувствовала недостатка в витаминах. Но однажды она не смогла подняться.
Испуганный Сидор Ильич привёз фельдшера. По посёлку тотчас разнесся слух, что Стеша при смерти.
Клава в тот момент сидела на кухне и перебирала сушёный горох. У неё, как не странно, всё было отлично, она даже похорошела. Вдруг дверь без стука отворилась, и Клава увидела свою мать.
-Мама? Что случилось?
Женщина была бледнее полотна. Забыв про данный ей обет молчания, она грустно посмотрела на дочь, и сказала:
-Прости ей, и обеспечишь себе царствие Небесное. А не простишь — она умрёт, но и твои дети проживут недолго…
-Я не желаю ничьей смерти! — охнула Клава.
Мать, не говоря больше ни слова, поднялась и вышла.
-Мам, подожди! — бросилась следом Клава, но за дверью уже никого не было. Поражённая этой странностью, она пошла к матери домой, та жила в бараке на улице Коминтерна.
Еле передвигая ноги по раскисшей дороге, Клава увидела, как из подъезда двухэтажного барака выносят, накрытое знакомым с детства пледом, тело…
Клава закричала и потеряла сознание. Очнулась она в больнице, и сразу схватилась за живот. Он был пуст, от лобковой кости до пупка был наложен свежий шов.
Рыжая девица на соседней кровати кормила дитя. Второй ребёнок, спелёнутый, плакал в каталке. Третий мирно спал там же.
-Где мой ребенок?! Он жив? — крикнула Клава, заметив медсестру, которая ставила укол лежавшей без движения девушке.
-Не кричите, гражданка! — строго ответила медсестра, щелкая ногтем по стеклянному шприцу, чтобы выпустить пузырьки воздуха. — Здесь больница, а не чёрт-знает-что.
-Да вот! — пробасила деваха с соседней койки. — Я ж твоих кормлю. Моя -то доченька уже наелась, спит. Молока у меня много, а у тебя антибиотик…
-Как моих?
-Так двойня же у тебя! Два пацана! — радостно сообщила деваха.
-Здоровы ли?
-Кровь с молоком!
-Слава Богу! — Клава, кряхтя, привстала, и превозмогая слабость и боль, взяла кричащего малыша на руки. Он тотчас прекратил плакать, почуяв мать, второй же, напротив заплакал, и девица, отняв его от груди, вручила и его Клаве.
На выписку муж приехал за ней на грузовике. Он был несказанно счастлив.
-А как Стеша Золотова? Не знаешь? Поправилась она? — спросила Клава.
-Да почём мне знать? — равнодушно ответил муж.
-Ваня! Я знаю, что ты знаешь. Если ты не знаешь, то я тебя больше не знаю! — выдала Клава. Ей почему-то стало обидно за Стешу, которая, как она слышала, была при смерти.
-Здесь она. В этом же роддоме, на втором этаже. Стой, ты куда?
Они с шофёром Николаем стояли, держа каждый по свертку с младенцем, и ничего не понимали. Особенно Николай.
Строгая врачиха, только что выписавшая Клаву, никак не хотела пускать её обратно. Но Клава так умоляла, что та согласилась.
Стеша лежала, отвернувшись к стене. Клава подошла и коснулась её плеча.
-Стеша!
-Посмеяться пришла, ведьма горбатая? — не поворачиваясь, спросила Стеша.
-Пришла сказать, что не держу на тебя зла.
-Да пошла ты! — Золотова с трудом повернулась, и подняла на Клаву горящие лихорадочным блеском глаза.
-Не надо, Стеша, мы не враги. Тебе надо жить. Ради ребёнка!
-А он почему не пришёл? Тебя послал?
Слезинка проложила дорожку по подурневшему лицу.
-Я сама. Муж меня не просил. Ты хочешь, чтобы он пришёл?
-Нет! -испуганно вскрикнула Стеша. — Не хочу, чтобы он видел меня такой… И ты уходи. Худо мне… если что, приглядывайте за ребенком. Впрочем…Сидор Ильич присмотрит.
-Не болтай ерунды. Ты поправишься. Ещё вместе детей покатаем.
Стеша улыбнулась запёкшимися губами, и покачала головой:
-Третий лишний… Я люблю Ивана. Всегда любила, с первого дня, как увидела… И не хочу без него жить…
-А о ребёнке ты подумала? А Сидор Ильич? Он же любит тебя, дуру. Только о себе и думаешь!
Клава вышла из палаты, и столкнулась в дверях с Сидором Ильичом, который принёс Стеше домашние паровые котлетки. Увидев Клаву, он остановился.
— Когда ей рожать? — спросила Клава.
— До срока две недели, но врачи сомневаются, что удастся спасти обоих… Сидор Ильич посмотрел Клаве в глаза. — Я б молился, если бы верил в Бога!
А Клава молилась за Стешу и её ребёнка. Она помнила визит своей матери, и понимала, что судьбы детей каким-то образом связаны. Нельзя отвечать злом на зло — так оно только умножается. Христианский принцип подставить вторую щёку означает лишь то, что отвечая на зло добром — ты побеждаешь зло.
И Клава вышла победительницей. Они, действительно, какое-то время гуляли со Стешей с детьми по посёлку: та родила дочь. Но подругами так и не стали.
Стеша до последнего вздоха не могла поверить в то, что Клава никогда не занималась ворожбой и Иван сделал свой выбор сам.
Стеша вышла замуж за Сидора Ильича, и родила ему ещё двух дочек. Причём, обе беременности прошли отлично. Сидор Ильич продвинулся по партийной линии и вскоре семья переехала в Москву.
Ушла эпоха. Прекрасный мастер-краснодеревщик Иван, красавец и балагур, стал горьким пьяницей. Часто он пропивал зарплату, и вручая Клаве оставшийся трёшник, отворачивался:
-Вам, бабам, сколько не дай, всё мало!
Потом, конечно, просил прощения, каялся… и всё начиналось сначала. Клава, до самой своей смерти в 197. -м году любила Ивана и была благодарна ему за то, что взял её, горбатенькую, замуж, несмотря на все насмешки. И помнила только хорошее.
Она пережила мужа всего на полгода.
