Мать звонила каждое утро ровно в семь, словно будильник, от которого невозможно избавиться. Алексей знал: если не ответить, через полчаса она будет стоять под дверью с ключами от квартиры, которые сделала себе ещё когда Дарья была жива.
— Лёша, ты поел? — голос Раисы Павловны врывался в утреннюю тишину. — Я вчера борща наварила, сейчас привезу.
— Мам, не надо. У меня есть еда.
— Какая еда? Опять пельмени из пакета? Или эта твоя доширак?
Алексей молча смотрел на фотографию на прикроватной тумбочке. Дарья улыбалась с неё так, будто знала какую-то тайну. Прошло уже восемь месяцев, а он всё ещё просыпался, поворачиваясь к её половине кровати.
— Я приеду через час, — решила мать. — И прекрати молчать, как партизан на допросе.
Гудки. Алексей отбросил телефон и зарылся лицом в подушку. На кухне всё ещё стояла Дашина кружка с недопитым чаем. Засохшая плёнка на поверхности напоминала о том утре, когда скорая не успела.
Дверной замок щёлкнул ровно через час. Раиса Павловна вошла с видом генерала, инспектирующего казармы. За ней тащился огромный баул на колёсиках.
— Что это? — Алексей вышел в прихожую, натягивая футболку.
— Вещи мои. Всё, хватит. Переезжаю к тебе. Нечего тебе тут одному квасить.
— Мам…
— Никаких «мам»! Посмотри на себя — кожа да кости. Глаза как у бездомного пса. Думаешь, я не вижу, как ты себя угробляешь?
Раиса Павловна прошла на кухню, попутно собирая разбросанные вещи. Остановилась у Дашиной кружки.
— Это ещё что за свинарник? Восемь месяцев грязную посуду не моешь?
— Не трогай! — голос Алексея сорвался. — Не смей трогать её вещи.
— Её вещи? — мать развернулась, скрестив руки на груди. — Лёша, её нет. Нет! И не будет. А ты превращаешь квартиру в мавзолей. Это нездорово!
— Уйди.
— Что?
— Уйди из моего дома. Сейчас же.
Раиса Павловна покачала головой, как перед капризным ребёнком:
— Вот поэтому я и переезжаю. Сам ты не справляешься. Я в спальне устроюсь, а ты пока на диване поживёшь. И эти… — она махнула рукой в сторону фотографий Дарьи, — все уберём. Нечего прошлым жить.
Алексей почувствовал, как что-то внутри натягивается, как струна перед тем, как лопнуть. Но сил на сопротивление не было. Он просто развернулся и ушёл в комнату, захлопнув дверь.
Следующие недели превратились в ад. Мать переставила всю мебель, выбросила Дашины тапочки («Зачем хранить старьё?»), спрятала фотоальбомы («Нездоровая фиксация»). Алексей молчал, уходил на работу затемно, возвращался поздно. В своей собственной квартире он чувствовал себя призраком.
Спасение пришло неожиданно. Как-то ночью, когда сон снова не шёл, Алексей листал ленту в социальной сети. Среди однообразных постов мелькнул рисунок — акварельный кот, свернувшийся на подоконнике. Что-то в этой картинке зацепило. Может, тёплые оттенки охры и умбры. Может, то, как художница поймала момент абсолютного покоя.
Профиль принадлежал девушке по имени Вера. Двадцать лет, художница-фрилансер. Её лента была полна таких рисунков — тёплых, добрых, полных света. Алексей поставил лайк под котом.
Через минуту пришло сообщение: «Спасибо! Редко кто ночью картинки оценивает. Бессонница?»
Алексей удивился сам себе, когда начал печатать ответ: «Да. Ваш кот помог немного.»
«Это не мой, соседский. Но я его подкармливаю, поэтому считаем, что совместная опека. Могу ещё котов показать, если поможет уснуть :)»
Так началась их переписка. Сначала о рисунках, потом о книгах, музыке, фильмах. Вера оказалась удивительным собеседником — она умела слушать даже в переписке. Не лезла с вопросами, не давала советов, просто была рядом.
Через месяц Алексей рассказал ей о Даше. Написал и замер, ожидая дежурных соболезнований или, хуже того, попыток утешить. Но Вера ответила просто: «Наверное, она была удивительной, раз вы так любите её.»
Именно «любите», а не «любили». В настоящем времени. И от этого стало легче.
Они переписывались каждый день. Вера присылала новые рисунки, Алексей — фотографии неба по дороге на работу. Раиса Павловна ворчала, видя сына с телефоном:
— Опять в этих своих интернетах сидишь? Лучше бы с людьми живыми общался. Вот Марина из нашего ЖЭКа — приличная женщина, одинокая…
Алексей научился пропускать эти монологи мимо ушей.
В один из февральских дней Вера написала: «Я завтра еду на пленэр в Коломенское. Если вы не против компании, буду рада встретиться вживую. Но если не готовы — всё понимаю, без обид.»
Алексей перечитал сообщение трижды. Они общались уже четыре месяца, но встреча… Это же совсем другое. Но что-то внутри тихо шепнуло: «Пора.»
Они договорились встретиться у входа в парк. Алексей пришёл на полчаса раньше, нервничая как подросток. Узнал её сразу — маленькая, в огромном пуховике, с растрёпанной чёлкой, выбивающейся из-под вязаной шапки. Рюкзак с красками делал её похожей на улитку.
— Алексей? — она улыбнулась, и он понял, что её улыбка такая же тёплая, как её рисунки.
Они бродили по парку три часа. Вера рисовала заснеженные яблони, Алексей рассказывал об истории усадьбы — оказалось, в детстве он мечтал стать археологом. Было легко и спокойно, будто они знали друг друга годами.
— Знаете, — сказала Вера, дорисовывая последнее дерево, — у вас очень добрые глаза. Просто уставшие немного.
Алексей хотел что-то ответить, но тут его телефон взорвался звонками. Мать.
— Где ты шляешься? Я обед приготовила, всё остывает!
— Я гуляю, мам. Приду позже.
— С кем это ты там гуляешь? — в голосе Раисы Павловны появились стальные нотки.
Алексей посмотрел на Веру, которая тактично отошла к дереву, давая ему пространство. Что-то кольнуло в груди — не боль, а скорее пробуждение чего-то давно уснувшего.
— С другом, — ответил он и повесил трубку.
Но Раиса Павловна так просто не сдавалась. Через полчаса, когда они с Верой грелись в маленькой кофейне у парка, дверь распахнулась с такой силой, что колокольчик над ней жалобно звякнул.
— Так я и знала! — мать стояла в дверях, как фурия. — «С другом», как же!
Посетители кофейни обернулись. Вера побледнела, инстинктивно сжавшись.
— Мам, прекрати, — Алексей встал, загораживая Веру.
— Не прошло и года! — Раиса Павловна подошла ближе, буравя Веру взглядом. — Дашу в гробу видел, а уже новую нашёл. Да ещё и малолетку какую-то!
— Я не малолетка, — тихо сказала Вера. — Мне двадцать лет.
— Ах ты ещё и огрызаешься! — мать повысила голос. — Знаю я таких, как ты. Увидела вдовца — и давай окучивать. Квартира в Москве, работа приличная…
— Хватит! — голос Алексея прозвучал так громко, что даже Раиса Павловна отшатнулась. — Хватит, мама. Всё, достаточно.
— Лёша…
— Нет. Теперь я говорю. Ты не приняла Дашу, травила её все пять лет нашего брака. Она плакала после каждого твоего визита, а я молчал, как трус. Думал — мать же, надо терпеть. И вот к чему это привело.
— Как ты смеешь! Я тебя вырастила…
— И это не даёт тебе права уничтожать мою жизнь! — Алексей чувствовал, как струна внутри наконец лопнула, выпуская годы молчания. — Ты переехала ко мне без спроса, выбросила Дашины вещи, решаешь, как мне жить, с кем общаться. Всё! Достаточно!
Кофейня замерла. Даже кофемашина, казалось, притихла.
— Собирай вещи, — продолжил Алексей уже спокойнее. — Сегодня же. И ключи оставь. Я люблю тебя, мам, но так больше не будет.
Раиса Павловна открыла рот, закрыла, снова открыла. Впервые в жизни у неё не нашлось слов. Она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что со стены упала картина.
Алексей сел обратно. Руки дрожали.
— Простите, — сказал он Вере. — Вы не должны были это видеть.
Вера молча накрыла его ладонь своей. Её рука была тёплой, в зелёной краске под ногтями.
— Знаете, что я нарисую сегодня вечером? — спросила она.
— Что?
— Человека, который наконец-то выдохнул.
Они встречались ещё несколько раз. Потом Вера уехала на две недели в Питер на выставку. Переписывались каждый день. Алексей ловил себя на том, что улыбается её сообщениям. Впервые за год.
Раиса Павловна действительно съехала. Звонила раз в неделю, обиженно спрашивала о здоровье и вешала трубку, не дожидаясь ответа. Алексей знал — пройдёт время, и они помирятся. Но уже на его условиях.
В квартире стало тихо. Но это была уже не та мёртвая тишина, которая душила. Алексей постепенно разбирал Дашины вещи — не выбрасывал, аккуратно складывал в коробки. Оставил только несколько фотографий и её любимую кружку. Помыл её, наконец, и поставил в шкаф.
Весной Вера призналась, что влюбилась. Просто написала в переписке, без предисловий: «Алексей, я понимаю, что вам может быть ещё рано. Но я не могу молчать — я люблю вас. И готова ждать столько, сколько нужно.»
Он сидел над этим сообщением час. Потом встал, подошёл к Дашиной фотографии.
— Прости меня, — сказал вслух. — За всё. За мать, за молчание, за то, что не уберёг. Но я не могу больше умирать вместе с тобой. Ты бы не хотела этого.
В парке цвели яблони. Алексей нашёл Веру у того самого дерева, которое она рисовала зимой. В руках у него были гладиолусы — яркие, живые, совсем не похожие на траурные цветы.
— Это мне? — удивилась Вера.
— Тебе. Знаешь, моя бабушка всегда говорила: гладиолусы — для живых. Для тех, кто умеет радоваться.
Вера взяла цветы, уткнулась в них носом.
— Я тоже тебя люблю, — сказал Алексей. — Это не предательство памяти Даши. Это… продолжение жизни.
Они поженились через четыре года. Маленькая свадьба, только самые близкие. Раиса Павловна пришла — притихшая, постаревшая. Обняла Веру у входа в ЗАГС, прошептала: «Прости меня, доченька.»
На свадебном столе стояли гладиолусы. Яркие, как сама жизнь. Как второй шанс, который даётся не всем, но который нельзя упускать.
Вера нарисовала их портрет в день свадьбы. Два человека, которые научились дышать заново. На заднем плане — едва заметный силуэт женщины с доброй улыбкой. Дарья. Она тоже часть этой истории. Часть любви, которая не умирает, а трансформируется, давая силы жить дальше.
В их доме всегда стоят живые цветы. И среди них обязательно — гладиолусы. Для живых. Для тех, кто выбрал жизнь.
