Марин, это ты мочалку новую купила? – раздался голос из ванной. – Та вроде нормальная еще была?
— Нет – подошла к мужу женщина. – Я думала ты купил, чуть даже не похвалила – улыбнулась она, но тут же задумалась. – Погоди-ка… Если ни ты, ни я не покупали, то откуда она взялась?
— Мама, вы опять здесь? — Марина замерла в дверном проёме, глядя на свекровь, методично перебирающую содержимое кухонных шкафчиков. Вечернее солнце косыми лучами падало на кухонный стол, подсвечивая клубы пыли от перебираемых коробок и банок.
— А где же мне быть? — Галина Петровна даже не обернулась, продолжая переставлять банки с крупами. Её седые волосы были собраны в небрежный пучок, а некогда аккуратный домашний халат помялся и перекрутился. — Вот решила навести порядок. Ты же совсем не следишь за домом, всё вразнобой стоит. В моё время…
Марина медленно положила сумку на тумбочку в прихожей. День выдался тяжёлый — две операции в больнице, где она работала медсестрой, потом пробки на дороге. Спина ныла от долгого стояния, а в висках пульсировала тупая боль. Она мечтала только об одном — принять горячий душ и лечь спать. Но теперь…
— Галина Петровна, мы же договаривались, — Марина старалась говорить мягко, хотя внутри всё кипело. — Вы будете приходить, когда мы дома. Помните наш разговор на прошлой неделе?
— Что за глупости? — свекровь наконец повернулась, и Марина отметила, как постарело её лицо за последний год. Новые морщины избороздили когда-то гладкий лоб, а глаза, раньше такие живые и внимательные, словно потускнели, затянулись какой-то пеленой. — Я мать Андрюши, имею право приходить, когда нужно. Вот раньше…
Раньше. Это слово Марина слышала всё чаще. Раньше готовили по-другому, раньше детей воспитывали иначе, раньше невестки уважали свекровей…
Семьдесят два года жизненного опыта давали Галине Петровне, по её мнению, право на любые вторжения.
В их трёхкомнатной квартире на седьмом этаже типовой новостройки всё дышало следами этих визитов. Вот салфетки на журнальном столике — уложены треугольником, как любит свекровь. Книги на полках расставлены не по алфавиту, как делала Марина, а по размеру. Даже шторы подвязаны по-другому — Галина Петровна считала, что так «правильнее».
— Где вы взяли ключи? — Марина подошла ближе, присматриваясь к связке, которую свекровь небрежно бросила на стол. — Я же замки сменила, чтобы вы тут не шастали. После того случая с…
— А у меня свои есть, — Галина Петровна улыбнулась с той особой горделивой интонацией, которая бывает у людей, уверенных в своей правоте. — Я сразу копию сделала, как ты замки сменила. Думала, обхитришь старую? У меня в домоуправлении все свои, я там тридцать лет прожила.
Марина опустилась на стул. В голове не укладывалось — они со свекровью словно играли в какую-то странную игру. Замки, ключи, тайные визиты. А ведь когда-то, три года назад, всё начиналось совсем иначе…
— Андрюшенька, вот возьми, я котлет наготовила, — Галина Петровна протягивала сыну объёмный контейнер. — И курочку запекла, как ты любишь, с картошечкой.
Они только-только переехали в новую квартиру. Марина ещё разбирала коробки, развешивала одежду, расставляла книги. Свекровь приходила почти каждый день — помогала с уборкой, готовила, давала советы по обустройству.
— Мама, не надо было, — улыбался Андрей, но контейнер брал. — Мы же сами справляемся.
— Как это не надо? — Галина Петровна проходила на кухню, привычным жестом повязывая фартук. — Вы целый день на работе, уставшие приходите. А я что, дома сидеть должна? Я же помочь хочу.
И она действительно помогала. По-своему, иногда неуклюже, но от чистого сердца. Марина тогда только посмеивалась над её стремлением всё контролировать. Свекровь казалась просто энергичной женщиной старой закалки, привыкшей всё делать по-своему…
Вечером, когда вернулся Андрей, разговор продолжился. Они сидели на кухне, где всё ещё витал запах свежесваренного свекровью борща — она ушла всего час назад, оставив после себя идеально вымытую посуду и записку с рецептом «правильного» рассольника.
— Мне кажется, с твоей мамой что-то происходит, — Марина старалась подбирать слова, помешивая давно остывший чай. — Она становится… другой.
— В каком смысле? — Андрей нахмурился, откладывая вилку. В свете кухонной лампы его лицо казалось осунувшимся, под глазами залегли тени — на работе сейчас был сложный проект, он часто задерживался допоздна.
— Забывает вещи, путается во времени. Помнишь, на прошлой неделе она пришла в три часа ночи, говорила, что время к обеду? А когда мы пытались объяснить, что ночь на дворе, так обиделась…
Андрей молчал. Марина видела, как желваки ходят на его скулах — верный признак внутренней борьбы.
— Сегодня я нашла в морозилке хлеб, а в хлебнице — замороженную курицу, — продолжила она, стараясь говорить спокойно и рассудительно. — И газ. Газ был включен, когда я пришла. Кастрюля пустая стояла, вода вся выкипела.
— Может, она просто устала? — В голосе мужа звучала надежда. — Ей же много лет, имеет право забывать. Мы все иногда…
Марина покачала головой:
— Андрей, я медсестра. Я вижу первые признаки. Это похоже на начало деменции. У нас в больнице много таких пациентов, я знаю, как это начинается.
Слово упало между ними как камень. Тяжёлое, неподъёмное. В кухне повисла тишина, только тикали настенные часы — подарок Галины Петровны на новоселье.
— Нет, — он резко встал из-за стола. — Нет, ты ошибаешься. Просто устаёт. Просто…
Но она не ошибалась. Следующие недели только подтвердили её опасения. Галина Петровна стала приходить всё чаще, иногда по несколько раз в день, забывая о предыдущих визитах. Она могла часами переставлять вещи, утверждая, что создаёт «правильный порядок». В её сумке появились странные предметы — старые календари, сломанные очки, засохшие цветы, квитанции десятилетней давности.
— Это всё нужное, — говорила она, когда Марина пыталась навести порядок в сумке. — Не трогай, я помню, где что лежит.
Но она не помнила. Как не помнила, что уже дважды за день помыла окна, что только что обедала, что утром поливала цветы…
Однажды вечером Марина нашла её сидящей в темноте на кухне. Свекровь смотрела в окно, где давно стемнело, и её силуэт казался особенно одиноким в полумраке кухни.
— Галина Петровна, что вы здесь делаете?
— Жду Колю, — голос свекрови звучал растерянно. — Он обещал прийти к ужину. Я суп сварила, его любимый, с фрикадельками…
Коля — муж Галины Петровны, отец Андрея. Его не стало двенадцать лет назад от инфаркта. Марина никогда его не видела, только на фотографиях — высокий, статный мужчина с добрыми глазами и густой шевелюрой, удивительно похожий на Андрея.
После консультации с неврологом диагноз подтвердился. Болезнь Альцгеймера, начальная стадия. Врач говорил что-то о медикаментозном лечении, о возможных осложнениях, о необходимости постоянного наблюдения. Но Марина видела, как с каждым его словом всё больше бледнеет Андрей, как дрожат его руки, сжимающие папку с результатами обследований.
— Я не брошу маму, — сказал он тем же вечером, когда они вернулись домой. В квартире пахло творожными колечками — Галина Петровна опять приходила, пекла булочки. — Если ты хочешь уйти, я пойму. Но я должен о ней позаботиться.
Марина смотрела на мужа — осунувшегося, постаревшего за последний месяц. Она видела в его глазах страх. Не только за мать — за их брак, за будущее, за себя. Три года совместной жизни, планы завести ребёнка, мечты о путешествиях — всё это могло рассыпаться как карточный домик.
— Мы справимся вместе, — она взяла его за руку, чувствуя, как он дрожит. — Я не уйду. Мы семья, помнишь?
Потянулись дни, наполненные новыми заботами. Они переоборудовали гостиную под спальню для Галины Петровны — купили удобную кровать, повесили любимые фотографии на стены, поставили кресло у окна. Марина составила график приёма лекарств, расписала режим дня. Научила свекровь пользоваться специальным календарём, где каждый день был подробно расписан.
В хорошие дни Галина Петровна была почти прежней — готовила, рассказывала истории из своей молодости, давала советы по хозяйству. В плохие — могла часами сидеть, глядя в одну точку, или вдруг начинала собираться «домой», не понимая, где находится.
— Отпустите меня, — кричала она иногда по ночам. — Я домой хочу, к маме. Мама ждёт…
Хотя мамы не стало больше сорока лет назад.
Болезнь прогрессировала. Бывали дни, когда Галина Петровна не узнавала их, называла чужими именами. Иногда она возвращалась в прошлое, рассказывала о своих учениках (она проработала в школе сорок лет), о молодости, о встрече с мужем.
— А знаешь, как мы с Колей познакомились? — говорила она Марине, перебирая старые фотографии. — На танцах в парке культуры. Он такой красивый был, в белой рубашке… Пригласил на вальс, а я и не умела толком танцевать. Наступила ему на ногу, так стыдно было…
Марина слушала эти истории, запоминала, записывала. Когда-нибудь она расскажет их внукам — о бабушке, которая любила танцевать вальс, печь булочки с корицей и учить детей математике.
— Знаешь, — сказала как-то Марина мужу, когда они сидели вечером на балконе, пока Галина Петровна спала, — раньше я злилась на её визиты. А теперь понимаю — она просто хотела быть рядом. По-своему заботилась.
Андрей обнял жену:
— Спасибо, что осталась.
Они научились жить с этой болезнью. Научились радоваться хорошим дням, когда Галина Петровна была в сознании. Научились справляться с плохими, когда она не помнила их имён. Научились находить моменты для себя — пока свекровь спала или смотрела телевизор.
Каждое утро Марина заходила в комнату свекрови:
— Доброе утро, мама.
Иногда Галина Петровна отвечала. Иногда молчала, глядя в окно на просыпающийся город. В такие моменты Марина садилась рядом, брала её за руку — сухую, с выступающими венами, но всё ещё сильную — и просто молчала вместе с ней.
Андрей научился быть терпеливым. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он проводил время с матерью — показывал старые фотографии, читал ей вслух газеты, рассказывал о своём детстве. Галина Петровна не всегда понимала, о чём речь, но улыбалась, слушая родной голос.
— Андрюша, ты покушал? — спрашивала она по нескольку раз за вечер. — Что-то ты худой такой. Давай я супчик разогрею?
— Всё хорошо, мам, я поел, — отвечал он терпеливо. — Расскажи лучше, как ты меня в первый класс вела. Помнишь?
И она рассказывала — каждый раз немного по-разному, путая детали, но всегда с одинаковой любовью в голосе.
Постепенно их жизнь обрела новый ритм. Марина перешла на работу с меньшей нагрузкой, чтобы больше времени проводить дома. Они наняли помощницу, которая приходила три раза в неделю — помогала с уборкой, готовкой, следила за Галиной Петровной, пока молодые были на работе.
— Как вы справляетесь? — спрашивали знакомые. — Это же такая нагрузка.
Марина только пожимала плечами. Как объяснить, что иногда самые тяжёлые испытания делают семью крепче? Что любовь познаётся не в радости, а в готовности пройти через боль вместе?
А те самые ключи, с которых началась эта история, теперь лежали в старой шкатулке на комоде. Галина Петровна иногда перебирала их, называя каждый «ключом от счастья». Она уже не помнила, от каких дверей эти ключи, но почему-то не позволяла их выбросить.
— Вот этот от нашей первой квартиры, — говорила она, держа в дрожащих руках давно заржавевший ключ. — А этот… этот от счастья. Его нужно беречь.
Может быть, в чём-то она была права. Их счастье теперь было другим — не таким безоблачным, как мечталось в начале семейной жизни, но более глубоким, выстраданным, настоящим.
Каждый день приносил новые испытания. Но каждый день они встречали вместе — молодая женщина, научившаяся принимать и прощать; мужчина, открывший в себе бесконечные запасы терпения; и пожилая учительница, постепенно теряющая связь с реальностью, но сохранившая способность любить.
А время шло, отмеряя дни странным ритмом болезни — хорошие сменялись плохими, светлые промежутки — периодами забытья. Но они продолжали свой путь, держась друг за друга и веря, что любовь сильнее любой болезни.
И каждое утро начиналось одинаково. Марина заходила в комнату свекрови, отдёргивала шторы, впуская солнечный свет, и говорила:
— Доброе утро, мама. Сегодня будет хороший день.
