— Сеня, где ты шлялся до одиннадцати вечера?
Клавдия Борисовна стояла у плиты, помешивая манную кашу, но взгляд её метал молнии в широкую спину мужа. Семен Павлович натягивал носки, делая вид, что совершенно не слышит вопроса.
— Сеня! Я тебя спрашиваю!
— Был у Паши в гараже, — буркнул он. — Там движок на старой «Волге» чинили.
Ложь. Клавдия чувствовала это каждой клеточкой кожи. За сорок лет совместной жизни она научилась безошибочно различать, когда муж говорит правду, а когда пытается извернуться. Вот сейчас — он явно изворачивался.
Она выключила конфорку и направилась в гостиную проверить свой тайник. Она делала это каждую неделю, но последние дни какое-то острое беспокойство грызло изнутри. Словно зловещее предчувствие.
Старый, массивный дубовый шкаф скрипнул, открываясь. Клавдия отодвинула стопку пожелтевших, старых фотографий, подняла картонку, где хранились пуговицы — и замерла, как вкопанная.
Железная коробка из-под старых конфет была на месте, но ощущалась лёгкой. Невероятно лёгкой.
Пальцы затряслись, когда она осторожно открывала крышку. Вместо аккуратных, тугих пачек купюр, перетянутых аптечными резинками, лежали жалкие остатки — тысяч семь-восемь гривен, не больше.
— О, Господи… — прошептала она, опускаясь на ближайший стул.
Сто тысяч гривен (примерно 300 000 рублей по курсу) (здесь была сумма в рублях, я её приблизительно пересчитала и округлила). Почти три года жёсткой экономии. Она отказывала себе в новом зимнем пальто, покупала самые дешёвые продукты на рынке, штопала старые колготки. Копила на чёрный день, на дорогие лекарства, на оплату обучения внука в Киевском университете.
А теперь… почти ничего не осталось.
Кто ещё мог знать о её тайнике? Только Сеня. Но когда? И главное — зачем?
— Сеня! — крикнула она, не узнавая собственный, срывающийся голос. — Иди сюда! Немедленно!
Он появился в дверях с куском хлеба в руке, не до конца прожевав.
— Что стряслось?
Клавдия указала на пустую коробку:
— Вот что стряслось! Где деньги? Куда ты дел все наши средства?
Семен побледнел, кусок хлеба выпал из его рук.
— Какие деньги? — но голос его предательски дрогнул.
— Не притворяйся! Сто тысяч гривен! Мои накопления! Ты их взял?
Он молчал, опустив голову. И в этом полном молчании было недвусмысленное признание.
— Сеня… как ты мог так поступить? — голос Клавдии сорвался на шёпот. — Это же всё, что у нас было. На старость… на Костика в институт…
— Клава, я…
— Что «я»? На что ты их израсходовал? На выпивку? На другую бабу?
— Не говори глупостей!
— Тогда объясни! Объясни мне, как ты мог обворовывать свою собственную жену!
Семен сжал кулаки:
— Я не воровал! Это наши общие деньги!
— Общие? — Клавдия вскочила. — Я их собирала по копейке! Я отказывала себе абсолютно во всём! А ты… ты просто взял и потратил! Даже не посоветовавшись!
Они стояли друг напротив друга — два пожилых человека, за плечами которых четыре десятка совместных лет, а между ними разверзлась пропасть из недоверия и жгучей обиды.
— На что, Сеня? На что ты их потратил? — тихо, с надрывом повторила Клавдия.
Он отвернулся к окну:
— Позже объясню.
— Позже? А когда это «позже» наступит? Когда я последние копейки найду в старых трусах?
— Клава, не кричи. Соседи услышат.
— А мне плевать на соседей! Мне плевать на всех! — Клавдия почувствовала, как слёзы обжигают глаза. — Сорок лет… сорок лет я тебе верила. А ты…
Она выбежала на кухню, схватилась за раковину. Хотелось кричать во весь голос, разбить всю посуду, но что это изменит? Деньги не вернутся.
Вечером она позвонила Наде, соседке с девятого этажа. Рассказала ей всё.
— Клава, да ты с ума сошла? Сто тысяч гривен? — Надя свистнула. — Он их точно просадил. Или любовнице купил что-то.
— Надя, не говори так…
— А что мне говорить? Мужики все, как один. До самой старости дураки остаются. Помнишь, как мой Гена пенсию проигрывал в карты? А я, дура, думала — он на лекарства тратит.
— Но Сеня не игрок…
— Клава, очнись! Если бы дело было честное, он бы обязательно с тобой посоветовался. А раз втихаря — значит, совесть у него нечиста.
Клавдия положила трубку с тяжёлым сердцем. Надя была права. Честные дела не делаются в тайне.
Три дня они с мужем практически не общались. Клавдия готовила, стирала, убиралась — но хранила молчание. А Семен стал приходить домой ещё позже, избегая её взгляда.
На четвёртый день утром он подошёл к ней на кухне:
— Клава, нам нужно серьёзно поговорить.
— Нужно было говорить раньше. До того, как деньги забирать.
— Я не хотел тебя огорчать…
— Огорчать? — Клавдия резко обернулась. — Ты думаешь, сейчас я не огорчена?
Семен сел за стол, тяжело вздохнул:
— Марина заболела. Рак. Последняя, четвёртая стадия.
Марина Петровна, его двоюродная сестра. Клавдия её помнила — они изредка виделись на семейных торжествах.
— И что? — холодно спросила она.
— Она совсем одна. Дети уехали в Канаду, не приезжают. А ей нужен постоянный уход, дорогие лекарства, частная клиника…
— Понятно. И ты решил выступить в роли благотворителя. На мои деньги.
— Клава…
— Не «Клава» меня! — взорвалась она. — У нас что, денег куры не клюют? Мы что, олигархи? У меня пенсия всего двенадцать тысяч гривен! Двенадцать, Сеня! А ты сто тысяч выбросил на чужую тётку!
— Она мне не чужая! Она — семья!
— Семья? А я тогда кто? Я что, не семья? Моего мнения спросить нельзя было?
Семен встал, подошёл к окну:
— Ты бы не поняла…
— Не поняла? — голос Клавдии поднялся до крика. — Не поняла, что мой муж меня обворовывает? Что он тратит мои накопления на кого попало?
— Не на кого попало! На смертельно больного человека!
— На больного человека в частной клинике! Ты знаешь, сколько стоит один день в такой клинике? А знаешь, сколько я откладывала эти деньги? Три года, Сеня! Три года я жила впроголодь!
Они кричали, не слыша друг друга. Сорокалетний брак трещал по швам, как старая, трухлявая мебель.
Клавдия схватила куртку и выбежала из квартиры.
На улице был сильный мороз. Февраль в самом разгаре. Она шла по скользким тротуарам, совершенно не чувствуя холода. В голове металась одна-единственная мысль: как ей жить дальше?
Зашла к Наде.
— Клава, ты вся красная! Что случилось в итоге?
— Оказывается, он потратил средства на больную родственницу. В частной клинике её лечит.
Надя фыркнула:
— Ага, родственницу. А может, это его старая пассия? Теперь прикрывается родством.
— Надя…
— Клава, ну ты включи логику! Почему он тебе не сказал сразу? Почему держал это в строжайшей тайне? Потому что знал — ты ни за что не одобришь. Значит, сам понимает, что поступает подло.
— Возможно…
— Никаких «возможно»! Он предал твоё доверие. А доверие, Клава, это фундамент семьи. Без доверия что это за семья?
Клавдия вернулась домой поздно вечером. Семен сидел на кухне с чашкой чая.
— Клава, давай поговорим спокойно, пожалуйста…
— О чём нам говорить? — устало сказала она. — Ты свой выбор сделал. Выбрал чужую тётку вместо собственной жены.
— Это неправда! Я просто… я не мог равнодушно смотреть, как она мучается…
— А на то, как я мучаюсь, собирая каждую копейку — смотреть ты мог.
Март принёс неожиданное, печальное известие. Марина Петровна скончалась.
Семен пришёл с похорон мрачнее тучи. Сел за стол, уставившись в одну точку.
— Она умерла в обычной больничной палате, — сказал он тихо. — Совсем одна. Я не успел…
Клавдия молчала. Искренняя жалость к покойной боролась с невыносимой обидой на мужа.
— Сеня, мне её жаль. Но это не может оправдать…
— Ничего не оправдывает, — перебил он. — Я понимаю. Ты права. Я не должен был тратить деньги без твоего согласия.
— Не должен был. А теперь что? Денег нет, доверия нет…
Они помолчали. За окном мерно капала капель — весна, несмотря ни на что, всё-таки приходила.
— Клава, — наконец сказал Семен. — Давай попробуем начать с чистого листа. Я найду работу, заработаю…
— В шестьдесят пять лет? Кому ты нужен?
— Найду. Сторожем, грузчиком…
— И сколько ты заработаешь? Двадцать тысяч гривен в месяц? Полтора года нужно, чтобы вернуть средства. А я доживу до этого?
Клавдия встала, подошла к окну. Во дворе дети играли в снежки. Жизнь продолжалась.
— Сеня, — сказала она, не оборачиваясь. — Я не могу так больше. Я не могу жить с человеком, которому не доверяю.
— Клава…
— Не надо. Мы попробуем пожить раздельно. Хотя бы некоторое время.
Он молчал. Потом тихо спросил:
— А что будет потом?
— Я не знаю, — честно ответила она. — Совершенно не знаю.
Семен уехал к своему приятелю Паше — тот предложил пожить у него на даче под Житомиром, присмотреть за хозяйством.
Клавдия осталась одна в квартире, которая сорок лет была их общим домом. Теперь каждый угол напоминал о потерянном доверии.
Надя заходила каждый день:
— Правильно сделала, Клава. Нечего распускать мужиков. Пусть хорошенько подумает над своими поступками.
Но Клавдия не чувствовала себя правой. Она чувствовала себя невыносимо одинокой.
Прошёл месяц. Семен звонил раз в неделю, спрашивал, как дела. Голос был чужим, официальным.
— Как только Марине Петровне памятник поставлю, — сказал он однажды. — Договорился с мастером в Львове.
— На какие деньги? — автоматически спросила Клавдия.
— Заработал. Грузчиком подрабатываю на складе.
После этого звонка она плакала всю ночь.
Май выдался тёплым и солнечным. Клавдия сидела на балконе, смотрела на цветущие деревья. Жизнь была спокойной, мирной и пустой, как та самая коробка из-под конфет в шкафу.
Раздался звонок в дверь. На пороге стоял Семен с небольшой сумкой в руках.
— Можно войти? — спросил он.
— Твоя квартира.
Он прошёл на кухню, сел за стол.
— Клава, я всё очень хорошо обдумал. Понял, что поступил неправильно. Но я не жалею, что помог Марине. Не могу жалеть.
Клавдия кивнула:
— Понимаю.
— А ты не можешь меня простить?
Она долго молчала, подбирая самые важные слова:
— Сеня, дело не в деньгах. Дело в том, что ты принял самое главное решение за нас обоих. Без меня. И если бы не эта ситуация, я бы никогда об этом не узнала.
— Я очень боялся, что ты не поймёшь…
— А теперь я боюсь, что не пойму чего-то ещё. Что ты ещё от меня скрываешь или будешь скрывать.
Семен опустил голову:
— Значит, всё кончено?
Клавдия посмотрела на мужа — постаревшего, усталого, но всё ещё родного человека. И поняла: некоторые трещины не затягиваются. Некоторые обиды невозможно простить.
— Наверное, да, — тихо сказала она. — Некоторые вещи невозможно исправить.
Семен кивнул, взял сумку:
— Я приеду забрать остальные вещи на выходных.
— Хорошо.
Дверь закрылась. Клавдия осталась одна с пустой квартирой и пустой коробкой в шкафу.
За окном кто-то смеялся. Жизнь продолжалась. Но без доверия она стала уже совсем другой жизнью.
