Анна стояла у окна и глядела на двор, где пестрые мусорные баки почему-то всегда смотрелись уместнее, чем её собственные мечты. В руках — кружка с остывшим кофе. Как символ. Как напоминание. Что всё остыло. И чувства, и разговоры, и надежды. Только бодрящий запах ещё держался — как и она сама. Последним усилием.
Иван появился в кухне неожиданно бодрый. Волосы слегка растрёпаны, от него пахло шампунем и ленью.
— У тебя кофе есть? — спросил он, уже доставая свою любимую зелёную кружку, с которой Анна втайне мечтала расправиться ещё год назад. Мечтала, но не сделала. Как и с кофейней.
— Остыл, как и всё в этом доме, — пробурчала она, не оборачиваясь.
— Ой, началось… — Иван вздохнул и сел за стол. — Ну что опять? Я ещё даже рот не открыл, а уже виноват.
— А ты открой. Только не для оправданий. Открой для объяснений. Почему ты вчера снял с нашей общей карты двадцать тысяч?
— А… это… — он замялся. — Ну, ты же знаешь. У Марины опять проблемы. У Артёма кроссовки развалились, старший в секцию записался, а у неё зарплата задерживается. Там прямо беда, Ань…
Анна медленно обернулась.
— Беда? Знаешь, что такое настоящая беда? Это когда ты каждый день считаешь копейки и думаешь, отказаться ли от зубного врача или от мечты. Я десять лет откладываю на эту кофейню. Десять, Иван. А у тебя беда — это когда у твоей сестры нет денег на очередной поход в «Спортмастер».
— Не передёргивай. Это дети. Ты не понимаешь. Я должен им помогать. Это моя семья.
— А я кто? Подрядчик? Банкомат? Или просто соседка по коммуналке, которая слишком много требует?
Он встал. Резко. Как будто хотел уйти, но остался. Просто стоял у стола, глядя в пол. Сильно сжал руки в кулаки.
— Не начинай, Аня. Ты опять всё усложняешь.
— Я усложняю? Да я упрощаю до предела! Или она, или я. Всё. Выбирай.
Иван молчал. Как всегда. Потому что выбирать он не умел. Только отдавать. Только тянуть. Только «должен». Ещё с детства. Сначала маме, потом сестре. Себе — никогда. Анне — когда не забывал.
Телефон завибрировал. Анна краем глаза увидела, как на экране высветилось: Марина. Ну конечно. Прямо по расписанию. Утро, понедельник, просьба. Он машинально потянулся, сбросил вызов.
— Не хочешь ей ответить? — спросила Анна ядовито. — Вдруг у кого-то шнурки порвались?
— Не начинай, — процедил он сквозь зубы. — Она просто попросила немного. У неё нет никого, кроме меня.
— А у меня кто? Ты? — она усмехнулась. — Ты есть только у неё. У меня — только я. И старый кофе.
Он отвернулся к окну, явно пытаясь скрыть раздражение.
— Послушай, ну ведь ты же понимаешь, что у Марины всё сложно. Там ипотека, дети, муж ушёл. Я не могу просто закрыть глаза и сказать — разбирайся сама.
— А со мной ты так делаешь. Уже много лет. Я тоже не могу открыть кофейню и сказать клиентам: простите, моя мечта не удалась, потому что у мужа сестра с проблемами. Приходите поплакать в следующий раз.
Он повернулся, глядя прямо.
— То есть ты хочешь, чтобы я бросил сестру?
— Я хочу, чтобы ты не бросал меня.
На кухне повисла глухая тишина. Даже холодильник замолчал, будто и он почувствовал, что разговор перешёл грань.
Анна села за стол, подперев голову рукой. Голова болела. Вчерашний день, как и все последние недели, был один и тот же: работа, молчание, раздражение, усталость. Вечером они не разговаривали. Ночью он храпел. Она смотрела в потолок.
— Двадцать тысяч — это почти половина моего ежемесячного взноса на аренду будущего помещения. Ты понимаешь это?
— Да. Понимаю. Но ты же пока не сняла это помещение.
— Потому что ты снял с меня крышу над головой раньше. Не физическую. Моральную.
Он сел. Долго молчал. Потом достал телефон, открыл калькулятор и что-то считал.
— Я верну. С получки.
— Ты не вернёшь. Ты же не зарплату получаешь, а пособие по вине собственной доброты. Ты даже не знаешь, сколько ты должен мне, а не ей.
— Я не должен. Я люблю.
Анна усмехнулась, встала, вылила остатки кофе в раковину.
— Знаешь, Иван… Иногда любовь — это не про деньги. Это про приоритеты. И у тебя они, как у маршрутки: сначала сестра, потом дети, потом собака, а потом — если остались места — жена.
Он потянулся к ней, положил руку на плечо, но она резко отстранилась.
— Не трогай. Ты не чувствуешь меня уже давно. Я даже не уверена, что ты замечаешь, как я выгляжу.
— Ты всегда красивая, — пробормотал он.
— А я вчера постриглась. Коротко. Почти под мальчика. Ты не заметил.
Он уткнулся взглядом в стол. Ничего не сказал.
Молчание — это новая форма признания вины. Самая громкая.
— Я поеду на работу, — сказала Анна, надевая куртку. — А ты подумай. Только не о том, как помочь Марине. О том, как сохранить то, что у тебя осталось. Пока ещё осталось.
— Я подумаю.
— Не поздно бы.
Она хлопнула дверью, спускаясь по лестнице быстрее, чем обычно. Как будто убегала. Не от Ивана. От собственного терпения, которое кончилось. Последняя капля капнула в чашку, и та треснула.
Анна с утра мыла пол, как будто от этого зависела судьба мира. Каждый круг тряпкой по плитке на кухне выбивал из неё раздражение и отчаяние. Рядом, на подоконнике, лежал телефон — с открытым мобильным банком. Там всё так же грустно мигала сумма, которую она копила шесть лет. Шесть. Полных. Лет.
А теперь — минус пятнадцать тысяч. На них можно было купить кофемашину для заведения. А ушли они, как выяснилось, на новый пуховик для Насти, племянницы, которая в восемь лет уже носила брендовые вещи и с презрением смотрела на бабушку, если та приходила в поношенных сапогах.
«Для детей ничего не жалко», — всплыл в голове голос Ивана. Его стандартная пластинка. Только вот своих детей у них пока нет, потому что сначала ипотека, потом сестра с переломом, потом — зубы племяннику, потом опять ипотека. А теперь вот — пуховик.
Из ванной донёсся грохот. Видимо, Иван, как всегда, неудачно задел плечом дверцу стиральной машины.
— Осторожней ты там! — крикнула она, вытирая руки о фартук. — Или ты теперь и машинку собрался продать, чтобы Настеньке планшет на Новый год подарить?
Иван вышел, весь в пене, с зубной щёткой в руке и нахмуренными бровями.
— Не начинай, Анна. Только утро. Не ссорься.
— А когда мне, по-твоему, начинать? Вечером, когда ты скажешь, что задержишься у Марины, потому что у неё давление, сопли и три двойки у сына?
— Это моя сестра! — рявкнул он, отбросив щётку в стакан. — Ты вообще понимаешь, что она одна тянет двоих? Муж ушёл, помощи никакой. Я ей хоть как-то помогаю.
— За мой счёт, Ваня. За мой! — голос Анны сорвался, она схватилась за край стола. — С каких пор я обязана обеспечивать твою семью?
— С тех пор, как мы семья, — с холодом в голосе отрезал Иван. — У нас всё общее.
Анна резко усмехнулась:
— Ага. Всё общее — кроме мозгов. Потому что мои заняты тем, как бы не сойти с ума от твоей доброты.
Он сел, потер лицо ладонями.
— Ты не понимаешь. Марина не специально. Ей тяжело.
— А мне легко, да? — Она подошла ближе, опёрлась о стол. — Ты хоть раз спросил, чего я хочу? Шесть лет, Ваня. Я живу с тобой шесть лет, и всё это время мы кому-то что-то должны. Всё время не до меня.
Иван поднял глаза. В них — растерянность и усталость. Может, даже доля вины. Но Анна уже не могла остановиться. Что-то внутри неё как будто оторвалось от стены, на которой держалось всё это время.
— Я отказалась от отдыха. От машины. От нормальной одежды. У меня одно платье — на все случаи жизни. А ты даже не заметил, что оно сзади на шве разошлось. Потому что тебе некогда. Тебе надо спасать всех вокруг, кроме жены.
— Да брось ты, — попытался он перевести в шутку. — Платье у тебя красивое. Ты в нём как…
— Как дура, — перебила она. — Которая вечно терпит.
Тут в дверь позвонили.
Анна почувствовала, как похолодели пальцы. Она уже знала — кто. В этом доме нежданные гости бывают только одни.
Марина.
Иван моментально вскочил. Глаза заблестели.
— Я открою.
— Конечно. Кто же ещё. Она ведь твоя богиня.
Марина вошла в квартиру, как хозяйка. На ней был тот самый пуховик. Белый, надутый, будто она собралась в экспедицию на Эверест. В руках — две сумки с какими-то банками и контейнерами.
— Приветик! — с притворной улыбкой бросила она. — Вот, принесла винегрет, как ты любишь. И борщ. Домашний.
— Привет, Марина, — сказала Анна, не шевелясь. — Ты бы ещё за газ не забыла заплатить. А то мало ли. Вдруг тебе тоже в счёт доброты погасят?
Марина покраснела, но тут же взяла себя в руки. Она умела держать лицо.
— Аннушка, я же просто с добром. И потом… Я не просила вас вчера переводить деньги. Это инициатива Ивана. Он сам предложил.
— Конечно. Он всегда всё предлагает сам. Ты только слегка подсказываешь, как именно и куда.
— Что ты несёшь? — возмутился Иван. — Она пришла с едой, помочь, поговорить…
— С едой! За мои деньги, Ваня! — Анна кричала теперь в полный голос. — Ты в курсе, что я вчера не смогла оплатить аренду на помещение? Сорвалась сделка! Я полгода вела переговоры, уговаривала, носила документы, а ты… ты перевёл мою заначку на пуховик и борщ!
Марина хлопнула глазами.
— Ой, ну, если так серьёзно… Я не знала. Может, вернём потом?
— Потом? Когда? — голос у Анны сорвался. — Когда я умру, и вы на мои похороны эти банки с салатами принесёте?
Иван подошёл к ней.
— Аня, я не хотел. Я думал, ты не заметишь. У тебя там всё равно лежат…
— Лежали, Ваня. Там лежали мои мечты. Мои надежды. И знаешь, что страшно? Не то, что ты их потратил. А то, что ты даже не подумал спросить.
Он молчал.
Марина стояла с прижатой к груди сумкой.
Анна подошла к вешалке, взяла куртку.
— Куда ты? — Иван бросился за ней.
— Туда, где мои мечты ещё не успели растащить по частям, — тихо сказала она. — Мне надо подумать. Хотя бы раз в жизни — о себе.
И захлопнула за собой дверь.
Прошла неделя.
Анна сняла комнату у тётки своей однокурсницы — старой, вечно недовольной, но молчаливой. Комната была как временный бункер: мебель из девяностых, обои с облупившимися уголками, чайник, который шумел, как самолёт при взлёте. Но здесь никто не лез в её кошелёк. Никто не тратил её деньги без спроса. Никто не предлагал винегрет в обмен на жизнь.
Первую ночь она ревела. Вторую — спала, как убитая. На третью проснулась в пять утра, села за ноутбук и начала заново искать помещение под кофейню.
Старая мечта ожила, как будто всё это время лежала в коме и просто ждала, когда Анна отключит капельницу под названием «чужие интересы».
А на пятый день ей позвонил Иван.
— Ань… Ты где? Ты так просто ушла…
— Я не просто. Я основательно, — отозвалась она, включая громкую связь и продолжая печатать резюме на фриланс-биржу. — Не переживай, я жива. Не у МЧС спрашивай.
Он молчал. Потом тихо:
— Я скучаю.
— А я нет. Знаешь, как это странно? Я шесть лет боялась остаться одна. А теперь — будто заново дышать научилась. И главное — воздух наконец-то не пахнет борщом твоей сестры.
— Ну ты ж понимаешь… Я не хотел тебе зла.
— Я знаю. Ты хотел всем добра. Только вот ты забыл: я — не «все». Я — твоя жена. Была.
Тут он не выдержал.
— Была?! Ты серьёзно?!
Анна откинулась на спинку стула и посмотрела в окно. За ним шёл снег. Лёгкий, невесомый. Как будто природа намекала: «Начни с белого листа, детка».
— Я подала на развод, Ваня.
Он выдохнул в трубку, будто его ударили.
— Но зачем?.. Мы ж просто поссорились!
— Нет, Ваня. Мы — просто жили чужой жизнью. Ты строил мир, где есть ты, твоя сестра, её дети, долги, ипотеки, жалость, долг, вина… А меня там не было. Я была как подушка под спину — чтобы всем было удобно.
— Ань, подожди… Я всё понял. Я поговорю с Мариной, верну деньги, сходим куда хочешь… Хочешь — купим тебе это помещение?
Анна усмехнулась.
— Ага. На деньги, которые ты выцарапаешь из борща?
Он заткнулся.
— Не надо. Это должно быть моё. Впервые. Без условий. Без одолжений. Без «мы семья, поэтому ты должна».
Она отключила звонок.
Через три недели у Анны было всё: договор аренды на 18 квадратов в новом ЖК, кредит на старт в адекватной рассрочке, вывеска с её именем — «Анна Кофе» — и старый итальянский кофейный аппарат, купленный на «Авито» у повара-пенсионера.
Внутри всё было просто: пара столов, стойка, полка с книгами. Но пахло там — свободой. И надеждой.
Первым клиентом стала девушка с огромным рюкзаком.
— А вы новенькие? — улыбнулась она.
Анна наливала капучино с карамелью, отвечая:
— Новенькая здесь — я. Всё остальное давно должно было случиться.
А вечером зашла Марина.
Без пуховика. В джемпере и с виноватым лицом.
— Привет… Я просто… Узнала от Вани. Он совсем не свой. Худеет.
Анна вытерла руки и молча посмотрела на неё.
— Я не хотела разрушать… — Марина опустила глаза. — Я просто правда не справлялась. Но я поняла: если на одной чаше весов — чужая жизнь, а на другой — своя, надо выбирать свою. Так что… я теперь сама.
Анна поставила перед ней чашку.
— Умно. Только запомни: если свою жизнь строить за счёт чужой — она всё равно рухнет. Винегрет не склеит стены.
Марина вздохнула. Достала из сумки купюру, положила на прилавок.
— Я тебе должна. И не только деньгами.
— Должна — это к себе. Я уже ни от кого ничего не жду.
Через два месяца Иван стоял у витрины и смотрел, как Анна настраивает кофемашину. Она увидела его, но не вышла. Не улыбнулась. Только кивнула.
Он понял. Всё.
А кофейня жила. Анна тоже.
Потому что иногда надо уйти от тех, кто ест твои мечты ложкой. Чтобы наконец — сварить свои.
