— Ты вообще понимаешь, что твоя мать уже достала?! — Люба швырнула тарелку в раковину, и та разлетелась на осколки.
Петр вздрогнул, но не отстранился.
— Она просто хочет помочь…
— Помочь?! — Люба резко развернулась, животом почти задев его. — Это МОЯ жизнь, МОЙ ребёнок и МОЁ решение! Засунь свои советы туда, где темно и тесно!
Тишина. Петр опустил глаза. В коридоре раздался шорох — Виктория Владимировна подслушивала, как всегда.
👉Здесь наш Телеграм канал с самыми популярными и эксклюзивными рассказами. Жмите, чтобы просмотреть. Это бесплатно!👈
— Если ещё раз притащишь сюда свою мамашу без спроса, — Люба прошептала, — я уйду. И ты меня больше не увидишь. Ни меня, ни его.
Она положила руку на живот. Петр побледнел.
Люба стояла у двери, сжимающая мокрое полотенце в руках, как будто это единственное, что удерживает её от взрыва. На пороге стояла Ольга, сестра Виктории Владимировны. Та ещё, с огромной клетчатой сумкой и широченной улыбкой, от которой Любе захотелось сразу схватить чайник и пролить горячее на её головку.
— А что, не ждали? — Ольга протиснулась мимо, как если бы она на секунду не подумала, что вообще-то она в чужом доме. — Вика сказала, что вы только рады будете. На три дня, не больше. Где у вас чайник?
Люба сжала губы.
— Не ждали, — прошипела она, сдерживая себя. — У нас тут не ночлежка. И не гостиница.
Ольга не заметила, что её слова не нашли отклика. Она только села на диван, как будто так и должно быть, сразу почувствовав себя частью интерьера.
— Ну, ладно, ладно, не кипятись ты. Чайник мне только покажите.
Люба повернулась к Петру, который только что вышел из ванной, лицо всё в каплях воды, полотенце на плече. Он явно что-то замышлял, но на его лице не было радости.
— Петя, ты в курсе, что тут творится?
Петр замер, почесал лоб. Видимо, только что вспомнил, что его мама вчера что-то говорила.
— Мама… Упомянула что-то такое.
— Упомянула? — Люба резко бросила полотенце на пол. — «Упомянула»? Это что, у нас с тобой не дом, а проходной двор? Люди, как коты, заходят — и снова уходят.
— Слушай, ну ты чего так нервничаешь? — Петр шагнул к ней и положил руку на плечо. — Ну поживет тетя Оля, не переживай.
— «Не переживай»?! — Люба вырвала плечо, как будто его рука обжигала её. — Это мой дом, Петр! Мой! Или ты думаешь, что мне тут собирать всех, кого твоя мама пожелает?! Я что, должница, чтобы всех терпеть?
Петр попытался взять её за руку, но она отскочила, бросив взгляд на Ольгу, которая в это время разваливалась на диване и спокойно поедала оставшийся торт.
— Она не «всех», она родственница!
— Да ты задолбал уже! — Люба была на грани, глаза горели. — А я тебе не родственница?! Или я тут просто мебель?!
Из кухни донёсся смех Ольги, которая с аппетитом хрустела корочкой торта.
***
На следующее утро Виктория Владимировна зашла в квартиру, как будто это её собственная. Без звонка, разумеется.
— Ну как, устроилась моя Олечка? — Сразу же, снимая пальто, она посмотрела на Любу, как если бы ей не нужно было даже пояснять, что она в своё время построила эту квартиру, и потому здесь всё должно быть по её правилам.
Люба молчала, стояла в дверях, скрестив руки.
— Очень уютно! — крикнула Ольга из кухни, не обращая внимания на напряжённую атмосферу. — Только вот холодильник у вас маленький, еле свои продукты впихнула.
Виктория Владимировна села на стул, вытянула ноги, и не обратив внимания на напряжение в воздухе, принялась за своё — будто дома у неё.
Петр, наконец, нарушил тишину.
— Мама, нам нужно поговорить.
Виктория Владимировна усмехнулась.
— Ой, опять проблемы? — Она отмахнулась, как от комара. — Вы что, детей ещё не завели, а уже переживаете из-за того, что тесно?
Люба не выдержала и сорвалась.
— Тесно?! Ты вообще о чём?! Ты не можешь просто так приводить сюда людей!
Свекровь медленно приподняла одну бровь.
— Это что, мой сын теперь не может принимать родственников? Что, мама, на минуточку, не имеет права заехать к своему родному сыну?
— Можешь, если спросишь меня, — ответила Люба, уже переходя на крик. — Или я тут просто… как табуретка? Жду, когда меня поставят на место?
Петр стоял в коридоре, пытаясь молчанием заглушить этот смертоносный разговор. Никак не мог понять, как ему выйти из этой ситуации.
— Ты что, с ума сошла? Ты же знаешь, что мама всегда с нами, — попытался вмешаться Петр, но Люба прервала его.
— Она с нами? С нами?! Ты в своём уме, Петр? Ты живёшь в этой квартире, ты не видишь, что творится? Это твой дом! Мы с тобой! Почему всё решает она?
— Она не «всех», она же родственница! — Петр зашёл в угол, как мальчик, которого отругали.
— А я тебе что? Это дом — МОЙ! — закричала Люба. — Это я тут решаю, кого пускать, а кого нет! Ты, может, лучше помалкивал бы! Или ты — её сын, а я просто… мебель?
***
Через пару часов, когда тетя Оля уже собрала свои вещи, Петя тихо сидел на кухне, сжав голову руками. Люба не могла понять, что он чувствует, но её злость потихоньку угасала. Больше не было тортов, не было смеха, только пустое пространство, разделённое их ссорами.
Тетя Оля позвонила ей, едва не рыдая в трубку.
— Я уезжаю, — сказала она. — Вика сказала, что тут меня не ждали.
Люба не скрывала радости.
— Наконец-то, — буркнула она.
Петр сел рядом и долго молчал.
— Ты счастлива? Мама нас теперь ненавидит.
Люба, скрестив руки, ответила.
— А мне плевать! Я устала от этого цирка. Всё. Это моя жизнь, и я решаю, как мне жить.
— Семья… это всё сложно.
Люба ударила кулаком по столу.
— Семья не значит «терпи»! Ты можешь выбрать — я или она! Если не понимаешь, я поставлю всё на своё место.
Петр посмотрел на неё, немного замешкавшись, но потом сказал с каким-то странным выражением в глазах:
— Хорошо. Больше не будет никаких гостей без твоего согласия.
Люба кивнула. Наконец-то.
***
Люба стояла перед зеркалом в ванной, сжимая тест в руках. На нём чётко вырисовывались две полоски. Чёрт. Только этого не хватало.
«Ну вот, блин, как раз когда всё наладилось…»
Она выдохнула и, не теряя времени, вылетела в коридор, где Петр ковырялся в розетке, покачивая головой и глядя на этот проклятый электрический прибор, который никак не мог починить. Люба подошла, резко вытащила тест из кармана, швырнула ему под ноги и прямо на него посмотрела.
— Поздравляю, папаша, — скривила губы.
Петр посмотрел на пластиковую палочку, потом на Любу, глаза его округлились.
— Серьёзно?
— Ага, — фыркнула она. — Теперь твоя мамаша точно сдохнет от счастья.
Петр, не совсем понимая, что происходит, попытался подойти, чтобы обнять её, но Люба сразу отстранилась, как будто его прикосновения обжигали.
— Не надо, — коротко сказала она. — Я ещё не решила, радоваться или бежать в абортарий.
Он побледнел, и это было заметно даже на фоне его обычной бледности.
— Ты чего, с ума сошла?! Это же наш ребёнок! Ты серьёзно?
— Наш? — Люба фыркнула. — Или «их»? Потому что твоя мама уже, блин, построила себе план, как мне рожать, чем кормить и вообще, как мне жить. И ты об этом знаешь, Петр. Она будет влезать в каждый мой шаг, в каждый мой взгляд на этого ребёнка.
Петр замолчал. Он знал, что она права. Вспомнил, как его мать приходила, чтобы в очередной раз рассказать, как лучше сделать, и при этом игнорировала всё, что говорила Люба.
Не прошло и часа, как раздался звонок в дверь. Люба снова вздохнула и села на диван, попытавшись угадать, кто же пришёл. И вот, конечно же, Виктория Владимировна, вся такая с тортиком, как если бы только она и могла принести в этот дом какую-то радость.
— Ну что, мои хорошие, — запела она сладким голосом, — я тут подумала, может, помиримся?
Люба резко перехватила взгляд Петра, как будто он был её главным врагом.
— Ты бл@дь, сказал ей? — прищурилась она.
Петр замотал головой, испуганно поглядывая на мать, которая уже влезала в квартиру, как если бы она была здесь хозяином. Люба подошла и встала перед ней, блокируя путь.
— Вон, — сжала она губы.
Виктория Владимировна встала, поражённая этим грубым обращением, но через секунду её лицо расплылось в ухмылке.
— Что ты сказала? — её голос стал холодным. — Вон? Это как? Это мой сын, и этот дом теперь тоже будет моим, ты не поняла? Ты, конечно, можешь тут решать, кто что носит, но теперь, — она сделала паузу, — тут будет мой внук, а значит, и моё слово — закон.
Люба взяла тортик, разглядывая его в руках. С минуту стояла, потом швырнула его прямо в стену. Крем разлетелся по обоям, и запах сладкого торта сразу заполнил комнату, как будто ничего другого в этом доме больше не было.
— Вот твой закон, — сказала она, — теперь — вали.
Виктория Владимировна буквально задрожала от ярости, глаза её сузились до щелочек, но она сделала шаг назад.
— Ты пожалеешь, — проговорила она сквозь зубы.
Люба распахнула дверь.
— Быстро! — крикнула она, жмурясь. — Или я вызову полицию за вторжение.
Петр, стоящий рядом, словно парализованный, ничего не мог сказать, только стоял, сжимая кулаки.
— Мам… может, правда, потом… — промолвил он, не уверенный в том, что его слова что-то изменят.
Свекровь медленно, с ненавистью на лице, сделала шаг назад, но в дверях ещё обернулась.
— Ты ещё узнаешь, сынок, кто для тебя важнее… — её голос прозвучал холодно, как лезвие ножа.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что в квартире на секунду стало тихо и пусто. Люба повернулась к Петру, оглядывая его, как если бы он был ей сейчас чужим.
— Ну что, выбирай, — её глаза были как сталь, — прямо сейчас. Кто для тебя важнее? Я или она? Ты должен определиться.
Петр молчал. Молчал долго, поглощённый своими мыслями. Наконец, он поднял глаза, и в его взгляде было что-то новое — не растерянность, а осознание. Он глубоко вздохнул и посмотрел на Любу так, будто всё в своей жизни впервые увидел по-настоящему.
— Ты. Ты важнее, — наконец произнёс он. — Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива. Без её вмешательства.
Люба почувствовала облегчение. Вроде бы всё стало на свои места. Но сердце продолжало сжиматься от мыслей о том, что будет дальше. Как они будут жить, с этим грузом семейных конфликтов. Но она уже знала, что теперь всё в её руках.
***
Люба стояла у окна, курила, потягивая затяжки, и смотрела вниз. На детской площадке копошились дети, скакали, бегали, а старушка с сумкой — её ненавистная свекровь, Виктория Владимировна, — упорно пыталась накормить чужого малыша яблоком, при этом раздавая старомодные советы по поводу того, как «правильно» растить детей.
«Сволочь… Задолбала меня уже.»
Тут как раз в дверь позвонили. Не просто позвонили, а так, будто звонили к воротам ада — долгий, настойчивый, как похоронный марш. Люба машинально отпустила сигарету, глядя на дверь, и в тот же момент почувствовала, как сердце ушло в пятки.
— Кто там?! — громко спросила она, но что-то в её голосе выдавало напряжение, будто она знала, что всё не так просто.
— Откройте, полиция! — громко и уверенно раздался ответ.
Люба обернулась, на глазах у неё всё поплыло. Петр, сидящий на кухне, вдруг побледнел до ужаса и как по команде начал что-то быстро засовывать в карман. Она подскочила к нему.
— Ты что натворил?! — её голос уже звенел от бешенства.
Он не ответил, только запаниковал, с испуганным выражением на лице отвёл взгляд. Люба почувствовала, как сердце сжалось в клочья. Он что-то спрятал, какой-то секрет, и её это бесило. Она не успела ничего сказать, как дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появились два полицейских, а за ними — Виктория Владимировна с удовлетворённой улыбкой, как если бы она только что выиграла войну.
— Любовь Сергеевна, — начал один из полицейских с холодной монотонностью, — вы обвиняетесь в незаконном ограничении доступа к несовершеннолетнему, согласно решению суда…
— Какого суда?! — Люба ошалело схватила бумагу, на которой было написано то, что она не могла поверить. — Я не получала повестку! Кто меня в суд звал, а?
Свекровь, не скрывая наслаждения, улыбнулась ещё шире, будто взяла в плен целую армию.
— Милая, — протянула она сладким голосом, — ты же знаешь, как быстро всё решается, если у людей есть связи. И доказательства твоей… неадекватности. Всё это, конечно, не трудно доказать.
Люба метнулась к Петру, её глаза сверкали, в них пылала ненависть, но в них была и ужасная боль.
— Ты… ТЫ ПОДАЛ НА МЕНЯ В СУД?! — её голос сорвался на крик.
Петр, этот слабак, отвёл глаза и пробормотал:
— Мама просто хочет видеть внука…
— Какого внука, ублюдок?! — Люба схватила его за воротник, её руки задрожали от ярости. — Ему ещё три месяца до рождения! Ты что, с ума сошел?!
Один из полицейских аккуратно, почти извиняющимся, взял её за плечо и оттащил от Петра.
— Гражданка, успокойтесь, — сказал он, пытаясь сгладить накал страстей. — Суд постановил, что два раза в неделю бабушка имеет право на свидания с ребёнком, в присутствии отца.
Люба застыла. Её лицо стало каменным. Она медленно повернулась к Петру, её взгляд был так холоден, что он инстинктивно отшатнулся.
— Ты передавал ей мои УЗИ? — её голос был тихим, но такой ледяной, что Петр не мог вымолвить ни слова.
Он молчал. Молчал долго, и в этом молчании скрывался ответ на всё.
— Ты назвал меня ненормальной в суде? — её глаза начали наполняться слезами, но слёзы не стали от этого слабее, наоборот, они стали холодными, как металл.
Тишина. Он не сказал ничего. И в этом была его вина. Люба, не в силах сдержать себя, вдруг резко развернулась и с размаху врезала Виктории Владимировне в живот коленом. Та согнулась с хрипом, как будто её выстрелом выбили все силы. Люба не остановилась.
— Вот твой внук, стерва! Лови! — она закричала, как зверь, а её руки тряслись от адреналина.
Полицейские, уже сбившиеся с толку, ринулись удерживать её, но Люба, как бешеная, вырвалась из их рук и рванула на лестничную площадку.
— Запомни, Петя! — она обернулась и крикнула в полную грудь. — Ты его больше НИКОГДА не увидишь!
И с этими словами она бросила взгляд на Петра — взгляд, полный презрения и боли, и ушла в пустоту, которая теперь растягивалась перед ней, как необъятная пропасть.
***
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что соседи сверху начали долбить по батарее. Люба бросилась по квартире, хватая паспорт, телефон и наличные, пряча их в рваный рюкзак, который с каждым движением всё больше походил на старую тряпку.
«Тварь… тварь… тварь…» — её шёпот почти сливался с шумом уличного движения. Она запихивала вещи с яростью, как будто сама от себя убегала. И в какой-то момент ей показалось, что она и вправду сбегает. Всё это было, как злая шутка, но в её голове уже не было места для шуток.
Петр стоял посреди комнаты, с жалким, дрожащим в руках судебным постановлением. Он выглядел как последний идиот, который только что понял, что теряет всё.
— Любка, давай поговорим… — его голос срывался, он будто просил прощения, но что-то в его тоне было… не искренним. Люба не слушала.
— Разговаривай со своей мамашей! — она швырнула в него ключами, с силой, будто пыталась его убить этим куском металла. — Ты ей и так всё рассказал, сука!
Он попробовал подойти, схватить её за руку, но Люба ловко увернулась, её колено метнулось прямо в пах. Петр согнулся от боли, а Люба не остановилась, её глаза сверкали.
— Если попробуешь найти меня — убью. Понял? УБЬЮ! — её слова были как выстрел. И с этим она ушла, как будто уже не человек, а дикая зверюга.
Через пять минут она сидела в поезде, который увозил её за тысячу километров от этого ада. В кармане — билет на чужое имя. В животе — ребёнок, которого теперь точно никто у неё не отнимет. Никакие судебные приставы, никакие звонки. Она была свободна.
***
Год спустя.
Виктория Владимировна стояла в коридоре роддома, неся огромный букет, который, очевидно, не был предназначен для радости. Её подруга — главврач, с которой она успела поболтать о «женских делах», наконец-то сообщила ей, где лежит эта стерва, та, что «потеряла всё».
«Сейчас она узнает, кто тут главная,» — думала Виктория Владимировна, представляя, как её оскорбления будут звучать с каждой минутой всё увереннее.
Но, когда она распахнула дверь палаты, её ожидал сюрприз. Люба лежала на кровати, с младенцем на груди. Рядом — высокий мужик с татуировками, который нежно поцеловал её в лоб.
— Что… это… — Виктория Владимировна задыхалась от удивления, чуть не упав в обморок. — Чей это ребёнок?!
Люба подняла на неё глаза, и в её взгляде было не столько превосходство, сколько холодная уверенность.
— Мой. И его, — она кивнула на мужчину. — Анализы ДНК хочешь?
— Но… Петя… — Виктория Владимировна не могла поверить в то, что видела. Всё её строение, все эти годы контроля, распались перед ней, как карточный домик.
Люба рассмеялась. Этот смех был такой надменный, такой болезненно сладкий.
— Петя? — она засмеялась ещё раз, так, что Виктория Владимировна почувствовала себя маленькой девочкой. — О, да! Твой сынок так старался «защитить» своего ребёнка, что даже не заметил, как я три месяца спала с его лучшим другом. Пока он бегал по судам, мы… ну, ты поняла.
Мужчина, тот самый «друг», ухмыльнулся с зловещей усмешкой.
— Привет, тётя. Красивый пацан, да? Весь в меня.
Виктория Владимировна рухнула на пол, а её букет разлетелся по линолеуму, словно её жизнь развалилась на части.
***
Через месяц Петр получил конверт. Внутри была фотография счастливой Любы с младенцем и новым мужем. На обороте был написан короткий, но точный посыл:
Спасибо, что освободил меня. P.S. Твой сын (если он вообще твой) говорит «привет».
В тот же день Петр выгнал мать из дома. Она ещё что-то бубнила, пытаясь вернуться, но Петр не выдержал.
Он выгнал её. В лицо. Он не был готов к таким переменам, но их уже было не остановить.
Через год Петр спился. Не пережил.
А Виктория Владимировна, как прежде, каждый четверг стоит у детской площадки и смотрит, как чужие бабушки нянчат внуков, в какой-то мере завидуя им. Но ничего не меняется. Время — оно всегда будет стареть.
А Люба? Люба была счастлива.
