— Вера, ты не поверишь, какую дачу я сегодня видел! — Григорий влетел в квартиру как ураган, в ботинках, с мокрыми подолами брюк, будто его кто-то гнал с ведром кипятка. Глаза — как у ребёнка, который впервые увидел аттракционы, руки размахивают, как будто он дирижёр, а не инженер с высшим образованием.
— Двухэтажный домик! Участок пятнадцать соток! До речки — плюнь, и попадёшь. Лес, воздух — чистый, как у младенца дыхание! Ну просто… просто сказка! Маминой мечте конец — она сбудется!
Вера, сидевшая за ноутбуком, даже не вздрогнула. Только медленно перевела взгляд с экрана на мужа. Вид у неё был как у бухгалтера на четвёртом часу проверки налоговой.
— Ты опять залипал в объявления по недвижимости? — спокойно, но с подозрительной интонацией. — Мы вроде как договаривались. Три года — ничего крупного. Мы только-только ремонт закончили, Гриш. Или ты уже забыл, как орал на прораба, что кафель кривой?
— Это не для нас, — Григорий скинул обувь прямо посреди коридора, выдохнул шумно и прошёл в гостиную. — Это… для мамы! У неё через два месяца юбилей — шестьдесят! Я хочу сделать ей подарок, который не влезет ни в одну коробку. Ты бы видела эту дачу… Она расплакалась бы!
— Ага, — Вера закрыла ноутбук и сложила руки на груди. — А сколько стоит мамина мечта, прости?
— Четыре с половиной… — пробормотал он и тут же поднял палец. — Миллиона! Но, Вера, это же… усадьба! Она пахала всю жизнь, одна меня поднимала, ни разу на море не была, к стоматологу — по острой боли. А теперь — сосны, белки, грибочки… Утром — кофе на веранде, вечером — тишина.
— Ой, как трогательно, — Вера подняла брови. — А теперь вопрос: у тебя, случайно, нет четырёх с половиной миллионов в заднем кармане?
Григорий хмыкнул, как будто ждал этого вопроса.
— Вот тут начинается магия, — он наклонился вперёд и заговорил с таким заговорщическим видом, как будто они обсуждали ограбление банка. — Мы продадим твою квартиру!
Тишина упала, как тапок на таракана.
— Чего, прости?
— Ну подумай! — Григорий всё разгонялся. — Твоя стоит шесть миллионов. Купим маме дачу, а остаток — на ремонт ванной! Ты же сама хотела ту плитку с ромбиками!
Вера нервно рассмеялась — не весело, а как человек, который только что узнал, что у него на балконе поселился дикобраз.
— Ты, случайно, башкой не ударился об эту… усадьбу?
— Вера, ну чего ты сразу… — он сделал вид, что не услышал тона. — Просто рациональное решение. Моя квартира сдаётся, приносит доход. Твоя… ну, пустует.
— Ты с луны упал? — Вера встала, уставившись на мужа так, будто он предложил им продать почку ради пылесоса. — Она не пустует. Я её сдаю. У тебя память, как у рыбы.
— Но ты же сама там не живёшь, — буркнул он.
— Потому что я с тобой живу, Гриша. С тобой! В этом зоопарке, где ты главный дрессировщик! И да, это МОЯ квартира. Бабушкина. Я её не продам. Ни за дачу, ни за три дачи, ни за шоколадную фабрику!
Григорий зашипел, как кипящий чайник:
— Ну конечно! Всё твоё, твоё, твоё! А про мою мать ты подумала?! Она, между прочим, человек, а не кактус в углу!
— Знаешь что? — Вера скрестила руки. — Почему бы тебе не продать свою квартиру? Ну раз так хочется загородного счастья.
— Ты издеваешься? — он всплеснул руками. — Моя — это актив! Это инвестиция, которая кормит нас всех. А твоя… эмоции, ностальгия и старый ремонт.
— Моя — это память. Точка. — Вера села обратно, стараясь дышать глубже, чем обычно, чтобы не врезать ему чем-нибудь тяжёлым.
— Я надеюсь, ты передумаешь, — буркнул Григорий и вышел, прихватив подушку и одеяло.
Ночь он провёл на диване, изображая жертву века.
А утром за завтраком, словно ничего не случилось, снова начал:
— Я звонил риелтору. Дача — как горячие пирожки. Завтра может быть поздно.
— Отлично. Значит, поспеши продать свою квартиру, — Вера мазнула джемом по тосту так, будто размазывала по нему всю свою ярость.
— Да сколько можно объяснять?! — Григорий уже стучал ложкой по чашке. — Пятьдесят тысяч в месяц! Это твоя половина зарплаты!
— Удивительно. И всё равно ты спишь на моём диване.
— Ты просто жадная! — рявкнул он. — Вот в чём правда! Ни любви, ни уважения к матери моего…
— Ой, Гриша, да иди ты… — Вера вскочила. — Я твоей матери два года подряд путёвки в санаторий покупала! Серьги — с бриллиантами! Дорогой ты мой гуманист! Если это не уважение — то что?!
Григорий молча вышел, хлопнув дверью так, что у кота глаза полезли на лоб.
А вечером, конечно, звонок. Нина Петровна. Как же без неё.
— Здравствуй, Верочка, — голос был масляный, как омлет на сливочном. — Как ты, моя милая? Гриша говорил, ты, кажется, приболела…
— Ой, нет, — сухо сказала Вера. — Здорова, как конь. А что?
— А, ну значит, он напутал, — томно вздохнула свекровь. — Я тут подумала… Может, заглянете ко мне на выходных? Я испеку что-нибудь вкусненькое… Посидим, поболтаем. Мы ведь давно не виделись…
Вера чуть не рассмеялась. Началось. Подключили артиллерию.
— Конечно, зайдём. В субботу после обеда?
— Прекрасно, Верочка, жду вас!
И в трубке раздался характерный звук — поцелуй в воздух. Вера уставилась в стену и подумала: Так, теперь главное — не убить никого в субботу. Хотя бы до десерта…
В субботу, только Вера перешагнула порог квартиры Нины Петровны, как сразу поняла: что-то тут нечисто. Напряжение в воздухе было такое, что хоть ножом режь. Свекровь бегала по кухне — вроде и угощения выставляет, и суетится, но делала это с такой скоростью и так дергано, что даже чайник её, казалось, нервничал. Улыбалась она тоже через силу — губы растянула, а в глазах ни грамма тепла. Только холод и прищур, как будто сейчас кого-то линчует.
— Садитесь, мои дорогие! — протянула она, с какой-то наигранной приветливостью. — Я столько всего приготовила.
И действительно, стол ломился от еды. Чего там только не было: и салат с подозрительным количеством майонеза, и курочка, которую, судя по всему, она мариновала неделю. Даже варенье поставила — вишнёвое, с косточками, чтоб если вдруг кто подавится, то надолго.
Разговор за чаем плыл себе неспешно — от рецептов до сериалов, от сериалов до соседки с третьего этажа, у которой опять «этот козёл ночевал». А потом, между прочим, так, невзначай, Нина Петровна выдала:
— А у меня, представляете, девочки на работе спрашивают — что я хочу на юбилей. А я и не знаю, что сказать… Всю жизнь мечтала о даче, но это же несбыточная мечта…
Сказала — и вздохнула так, что аж у Веры ложка в чашке звякнула. А потом как бы между делом, мимоходом, но с прицелом, глянула на Веру. Прямо. Долго. И, главное, молча. Вера сделала вид, что ей вдруг очень срочно надо размешать сахар. Даже если сахара в чай не клала.
— Может быть, какое-то путешествие? — выдала она с натянутой улыбкой. — Мы могли бы организовать тур, например, в Европу.
— Ой, нет-нет, — затрясла руками Нина Петровна. — Куда мне в моём возрасте по заграницам ездить. А вот дача… Свежий воздух, грядочки… Знаешь, как я устаю от города.
Григорий, до этого вёл себя как мебель — сидел и дышал — вдруг оживился:
— Мама, а помнишь, как мы с тобой ездили к тёте Клаве на дачу? Как тебе там нравилось…
— Конечно, помню, сынок, — Нина Петровна закрыла глаза с таким видом, будто представляла рай. — Лучшие дни моей жизни.
— Надеюсь, у вас будет возможность исполнить мамину мечту? — с прищуром бросила она и снова уставилась на Веру. — Гриша говорил, вы планируете что-то продать?
У Веры кровь прилила к лицу. Ещё секунда — и уши задымятся. Она уставилась на мужа, а тот, как по команде, стал изучать чай, будто там был микромир с собственным экосистемным кризисом.
— Нет, Нина Петровна, — Вера сказала холодно, твёрдо и без сантиментов. — Никаких планов по продаже у нас нет. Вернее, я ничего продавать не собираюсь.
А потом всё завертелось.
— Вера Андреевна, вы не могли бы подойти к нам в офис? Возникли некоторые вопросы по документам, — риелтор в трубке говорил вежливо, но с каким-то нервным придыханием, будто сам чувствовал, что сейчас наткнётся на бурю.
— Каким документам? — Вера нахмурилась. — Я ничего не подписывала.
На том конце повисла такая тишина, что стало ясно — сейчас будет что-то нехорошее.
— Речь о предварительном договоре по продаже вашей квартиры. Ваш супруг оставил задаток, но возникли некоторые нестыковки в документах.
У Веры перехватило дыхание. Она села, как подкошенная, а у самой — в голове гул, как от поезда в тоннеле.
— Я ничего не подписывала и не собираюсь продавать свою квартиру, — сказала она, уже не своим голосом. — Какой ещё задаток?
— Григорий Михайлович внёс пятьсот тысяч рублей в качестве гарантии сделки на приобретение дачи и тут же по продаже вашей квартиры. Он сказал, что вы в курсе и полностью согласны.
— Это какая-то ошибка, — Вера уже не просто злилась — в ней росла буря, настоящая, без предупреждения. — Я категорически против продажи. И никаких полномочий мужу не давала.
После этого разговора Вера металась по квартире, как кошка, которой хвост прищемили. Звонила Григорию, тот, естественно, не отвечал. Ну а когда всё-таки пришёл, застал жену в прихожей — и явно не с ужином и поцелуями.
— Ты дал задаток за дачу? — спросила она, без приветствий и прелюдий.
Григорий застыл, будто его поймали на воровстве в супермаркете. Потом начал медленно снимать куртку. Очень медленно.
— Кто тебе сказал?
— Значит, это правда, — Вера скрестила руки на груди и впилась взглядом в мужа. — И под залог моей квартиры? Той самой, которую я отказалась продавать?
— Я был уверен, что ты передумаешь, — промямлил он, проходя в гостиную. — Это же для мамы, Вера. Неужели тебе жалко?
— Жалко? — Вера пошла за ним, с каждым шагом сдерживая себя, чтобы не заорать. — Ты распоряжаешься моим имуществом за моей спиной, и это ты называешь «жалко»?
— Я твой муж, — он развёл руками, как будто этим объяснялось всё, включая мировой кризис. — Мы семья. Я думал, что могу рассчитывать на твою поддержку.
— Поддержку?! — Вера не верила ушам. — Ты продаёшь мою квартиру за моей спиной, и называешь это поддержкой?
— Я просто ускорил процесс, — Григорий начал раздражаться. — Дача может уйти. Надо было действовать быстро.
— А спросить меня не судьба была? — руки Веры дрожали, голос срывался. — Я же ясно сказала…
— Ты много чего говорила, но эта дача…
— Если тебе так нужна дача — продавай свою квартиру! А на мою даже не смотри! Я её никому не отдам!
— Ты просто не понимаешь, как это важно для мамы. Она всю жизнь мечтала…
— И ради этой её мечты ты готов меня обмануть?! — Вера шагнула ближе. — Где ты взял деньги на задаток?
— У Серёги занял…
— Полмиллиона? У Серёги?! — Вера вытаращилась, будто он сказал, что выиграл в лотерею и купил космический корабль.
— Да. Он согласился помочь. Когда узнал, зачем деньги — не раздумывал.
— И что ты ему пообещал взамен?
Молчание. Тяжёлое. Длинное. Говорящее.
— Ты заложил мою квартиру, да? — тихо, почти шёпотом.
— Не совсем так, — Григорий мялся. — Я просто сказал, что если что, он получит свои деньги после продажи.
— После продажи моей квартиры, — уточнила Вера. — Которую я продавать не собираюсь.
— Вера, ты не понимаешь! Это шанс сделать маму по-настоящему счастливой!
— А ты подумал, что это был шанс сохранить наш брак? Что ты предал меня? Что врал мне в глаза?
Григорий отмахнулся резким движением, как будто от него комар, а не жена, отмахивается:
— Ты меня уже реально достала. Я же просто пытаюсь решить проблему! Если бы ты не была такой упрямой, мне бы не пришлось идти на эти крайние меры, — сказал он, как будто сам себе памятник честности.
— Ага, то есть теперь я виновата? — Вера замерла. В голосе её звенело уже не удивление, а какая-то тихая ярость. — Я виновата в том, что ты меня обманул? Что заложил МОЮ квартиру, даже не соизволив сообщить?
— Я это делаю для семьи! — завёлся Гриша, почти с надрывом. — Мама — это тоже семья!
— А я? — спросила она почти шёпотом, и почему-то это прозвучало громче крика. — Я кто тебе, Гриша? Банкомат с улыбкой?
Он, как обычно, молча. Зато минут через двадцать уже с порога:
— Вера, я маму привёл. Надо поговорить. Серьёзно.
Она, не отрывая глаз от книги, сделала глубокий вдох. Вчера они поссорились вусмерть, спали в разных комнатах, а утром он, как герой детектива, исчез — без завтрака и объяснений. И вот теперь пришёл… с подкреплением. Сразу видно, кто у них в доме главнокомандующий.
— Здравствуй, Верочка, — Нина Петровна прошла в комнату с коробкой торта, как будто шла не на переговоры, а на именины. — Я подумала, что за чаем как-то легче всё обсуждается.
Вера молча кивнула, пошла ставить чайник и мысленно прокручивала список слов, которые точно нельзя говорить при свидетелях. Особенно если свидетеля зовут Нина Петровна и она считает себя женой своего сына… Ну, почти.
Когда все трое расселись за стол, первой, конечно, начала Нина Петровна. Потому что у неё же всегда рот как Wi-Fi — работает без перебоев.
— Верочка, я в курсе, что вы с Гришей поссорились из-за дачи. Он мне всё рассказал, — сказала она с видом участкового, который уже всё выяснил и только галочку поставить осталось.
— Всё, говорите? — Вера приподняла бровь. — И то, как он дал задаток без моего ведома? И как заложил мою квартиру своему дружку? Или об этом он как-то скромно умолчал?
— Ну, он же хотел как лучше, — пожала плечами Нина Петровна. — Гриша вообще всегда был импульсивный. Весь в отца…
— Импульсивный? — Вера усмехнулась так, что у торта внутри коробки наверняка потрескался крем. — Это не импульсивность, Нина Петровна. Это — обман. Такой, с большой буквы «О». И с мелким шрифтом на дне договора.
— Ну не надо драматизировать! — вмешался Григорий. — Я же хотел как лучше!
— Лучше для кого, Гриша? — Вера посмотрела ему в лицо, как врач на рентгеновский снимок. — Для меня? Или для мамы, у которой дачный зуд с юности?
— Для всех. Мама получит дачу, наконец-то, а у нас останется моя и эта квартира.
— Ну или… может, твою квартиру продать? — предложила Вера со зловещей мягкостью. — На вырученные деньги купить маме хоромы. Всем счастье.
— Нет, моя квартира — это наш стабильный доход! Это инвестиция! — Григорий, похоже, репетировал это перед зеркалом.
— А моя квартира — это что? Просто стены, которые можно толкнуть, когда маме взгрустнётся? Я тебе уже десять раз говорила: я её сдаю! Это — МОЙ доход. МОЙ. Подчеркнуть? Или выделить жирным?
— Ты молодая, заработаешь ещё, — вмешалась Нина Петровна. — А мне что? Пять лет? Десять? А дачу я хочу. Всю жизнь хотела. Ты бы подумала о старшем поколении, а не только о своих принципах.
— Принципы, между прочим, стоят дороже, чем дача в Тверской области, — Вера криво улыбнулась. — Это не про деньги. Это квартира моей бабушки. Единственное, что от неё осталось. И я не собираюсь разменивать память на парник с огурцами.
— Ой, хватит про память. Это ж не музей. Продашь — купишь потом другую, — махнула рукой Нина Петровна, как будто речь шла о старом пылесосе.
Вера перевела взгляд на мужа. В последний раз.
— Ты серьёзно, Гриша? Ты это одобряешь?
Он пожал плечами и опустил глаза:
— Ну… мама права. Ты молодая, справишься.
И вот в этот момент Вера чётко поняла: всё. Не сейчас. А раньше. В тот день, когда он впервые подумал, что может распоряжаться ЕЁ вещами. И решил, что она — приложение к его маме.
Она медленно поднялась из-за стола, глядя на них, как на персонажей неудачного спектакля:
— Знаете что… Я, пожалуй, скажу это вслух. Нина Петровна, вы эгоистичная женщина. И манипуляторша, каких мало. Вы воспитали сына, который даже в тридцать восемь не может отличить «мама хочет» от «жена против». И я больше не хочу играть в эту семейную комедию.
— Ты как смеешь… — Нина Петровна аж побелела от негодования.
— Смею. Потому что это МОЯ квартира. МОЯ жизнь. И вы, дорогая Нина Петровна, больше здесь не решаете НИ-ЧЕ-ГО.
Повернулась к Грише. Спокойно, почти ласково, как перед эвтаназией:
— А ты, Гриша… ты меня предал. Даже не сегодня. А тогда, когда впервые выбрал маму вместо меня. И я не вижу смысла продолжать этот театр.
— Ты что имеешь в виду? — он посерел, как утренний кисель.
— То, что я сегодня же подаю на развод. Пока ты там дачу покупаешь, я себе спокойствие куплю. По полной.
— Ты не можешь так просто уйти! Мы же семья!
— Семья — это там, где не кидают друг друга, как акцию на бирже. Где не считают твоё — общим, а своё — неприкосновенным. Где не устраивают трибунал с тортом в руках. А у нас что? У нас — фарс. И я из него выхожу.
— Ты преувеличиваешь… — протянула Нина Петровна, хватая Веру за руку.
— Нет, не преувеличиваю. Я просто прозрела. Вы меня никогда не принимали. Я была банком, домработницей, донором жилплощади. Но не членом семьи. Гриша всегда выбирал вас. Вы — святыня, а я — фон.
— Это неправда! — Григорий аж вскочил.
— Это правда. И ты сам это знаешь. Поэтому… уходите. Оба. Гриша, заберёшь вещи завтра. Когда меня не будет. Ключи оставь у консьержа.
— Ты ещё пожалеешь, — прошипела Нина Петровна, поднимаясь как королева, которую выгнали из собственного дворца.
— Возможно. Но это будет МОЁ сожаление. Не ваше. А теперь, пожалуйста… уходите.
Дверь хлопнула. Воздух в квартире стал чище, чем после генеральной уборки. Вера села прямо на пол в прихожей, обняв колени, и впервые за долгое время заплакала. Тихо, без истерик. Не от боли. От освобождения.
Она прощалась не с браком. А с иллюзией, что любовь обязательно победит всё. Даже маму. Даже ипотеку. Даже глупость.
Завтра начнётся новая глава. Без дач, без тортов и без человека, который так и не понял, кто был у него под боком.
И знаете что?
Вера была к ней готова.
