Анна стояла у раковины и яростно тёрла сковородку. Не ту, чугунную, которую любила свекровь, а свою, антипригарную, купленную в «Ашане» за ползарплаты, потому что «хочется, чтоб хоть что-то в жизни не пригорало». Но, увы, жизнь была именно та самая сковородка Виктории Петровны — всё пригорало, всё прилипало, и всё ей не нравилось.
— Господи, опять жир не оттирается… — бормотала она себе под нос, но тут же, будто по щелчку, дверь распахнулась, и в кухню вплыла сама царица коммунального бала.
— Что ты тут опять устроила? — с выражением скорби в голосе и носом, будто учуяла запах измены, произнесла Виктория Петровна. — Я ж просила: не трогай мой хрусталь. Где салатница?
— На полке, где была, — выдохнула Анна, не оборачиваясь.
— А я там искала! — с нажимом. — Значит, не на месте.
— Может, вы плохо смотрели, — сказала Анна, затаив дыхание, как сапёр над миной.
— А ты мне не груби, девочка. Я живу в этой квартире сорок лет. Всё знаю наизусть. А ты — полтора года тут и уже хозяйка?
— Я не хозяйка. Просто пытаюсь жить, — пробормотала она.
— Вот именно, что пытаешься. Только у тебя не получается.
Бинго. Началось. Сегодняшняя доза унижения доставлена прямо на кухню, свежей обжаркой.
Анна пошла за чашками, и мимоходом задела локтем стеклянную банку с рисом. Та пошатнулась, но устояла.
— Осторожнее! Это ж банка из комплекта, который мне на свадьбу дарили. Тогда подарки были, а не вот эти сертификаты на фотосессии! — с тоской в голосе сказала свекровь, при этом не забыв сделать ударение на слово «свадьбу», будто специально подчеркнув, какая она была невеста, в отличие от этой вот.
Анна молчала. Её язык чесался — не просто ответить, а сжечь. Но потом вспоминала: Алексей придёт — начнётся. Он не злой. Просто… мягкотелый. Как зефир в микроволновке. Всегда «давайте жить дружно». Только в этой квартире это означало, что молчи и сглатывай.
Алексей, муж её, сын Виктории Петровны, в данный момент сидел в офисе и, судя по всему, чесал пузо под столом. Потому что на просьбу «давай съедем на съёмную, я свою сдаю — будет хватать», он в очередной раз ответил:
— Ну, маме будет одиноко… Понимаешь?
Она понимала. Ещё как. Особенно когда Виктория Петровна вытирала кухонный стол с таким лицом, как будто на нём кого-то недавно зарезали.
— У тебя котлеты опять развалились, — сказала свекровь, подсматривая в сковородку, как ревизор с фонариком. — Надо было крахмала добавить. Или хотя бы хлебного мякиша.
— Я сделала по рецепту, — сухо ответила Анна.
— По рецепту! А у тебя есть рецепты нормальной жизни? Или ты только тиктоки смотришь?
Вот тут-то Анна едва не сломала свою многострадальную сковородку о край раковины.
— Я работаю с восьми до восьми. Чтобы мы могли хотя бы не зависеть от вашей пенсии, — сказала она, повернувшись.
— Не уважай мать мужа — получишь разведённого мальчика с ипотекой! — назидательно произнесла Виктория Петровна, поправляя кофточку с пайетками. Всё в ней кричало: «Я — центр этой квартиры. А вы, молодые, тут на правах мебели. Ломкой, китайской.»
— Знаете, — вдруг сказала Анна, — у меня есть квартира. Своя. Я сдаю её, чтобы мы могли платить за ипотеку на эту.
— Ну вот! — всплеснула руками свекровь. — Признаёшь, что живёшь у нас!
— Нет, — холодно ответила она. — Я живу с мужем. А вот кто с нами живёт — вопрос.
Молчание. Слишком громкое, чтобы быть мирным.
Вечером Алексей пришёл с усталым лицом, пахнущим офисом и чужими перекурами. Анна встретила его у двери с прижатым к груди полотенцем.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, не заходя издалека.
— Ой, только не сегодня, — вздохнул он. — У меня голова как шаровая молния.
— Отлично. Тогда послушай молча.
— Ань…
— Лёш, я больше так не могу. Я живу как квартирант. Я даже чайник свой прячу, потому что она говорит, что он «греет неравномерно».
— Ну ты же знаешь, мама просто… заботится.
— О, да. Как санитар в дурдоме. Ещё чуть-чуть — и я начну благодарить её за изоляцию.
Он улыбнулся. Слабо, виновато. Потом встал и налил себе чаю. Из того самого чайника, «криво греющего».
— Мы же договаривались, что временно поживём вместе. Пока всё не устаканится.
— Прошло полтора года. За это время у кого-то дети рождаются и в школу идут. А у нас мама до сих пор решает, сколько мне соли в суп класть.
Алексей замолчал. Вид у него был такой, будто он съел не ту шаурму. Или понял, что сейчас потеряет что-то важное.
— Она просто… переживает, — тихо сказал он.
Анна выдохнула.
— А я — нет. Я больше не переживаю. Я хочу жить. И дышать. Не по расписанию.
Он опустил глаза.
— Ты хочешь съехать?
— Я хочу, чтобы ты выбрал, с кем ты: с женой — или с мамой.
Молчание. Опять.
На кухне гремела посуда. Виктория Петровна мыла кастрюли так, будто драила палубу «Авроры».
Анна посмотрела на мужа и пошла в комнату. Доставать чемодан. Не потому что он выбрал. А потому что она — наконец-то — выбрала сама.
На следующий день в квартире стояла мёртвая тишина. Такая, в которой даже чайник свистит как будто шёпотом, стесняясь. Анна собирала вещи. Не драматично — без киношных слёз и разлетающегося белья. Просто аккуратно складывала свои джинсы в чемодан, те самые, которые Виктория Петровна называла «рваньё от нищеты».
— Ты бы хоть молча не шуршала, — произнёс голос из коридора.
— А вы бы хоть раз сказали «извините», — бросила Анна, не оборачиваясь.
— Извиняться? Перед тобой? За что? Что пустила в дом, кормила, терпела?
— Вы не пустили. Это и мой дом тоже. Половина этой квартиры оформлена на Алексея.
— А Алексей чей сын, а? Мой. Я его рожала. Ты вообще, прежде чем что-то говорить, вспомни, кто тут старший.
Анна вскипела. До этого она держалась. Даже когда свекровь намекала, что её «мама воспитала бы лучше, если бы не разводилась каждые пять лет». Но сейчас… сейчас она уже не могла.
— А вы вообще хоть раз слышали, как вы разговариваете? Вас бы в СИЗО с такими манерами! — сказала Анна и хлопнула шкафом.
— О, теперь я преступница?! Да это ты, ты! Сволочишь по квартире и настраиваешь сына против матери!
— Нет, — тихо ответила она. — Это он сам всё видит. Просто не решается сказать.
И тут, словно по заказу, в комнату влетел Алексей. В носках, с телефоном в руке и усталым лицом.
— Мам, Анна… хватит уже, а?
— Ага. «Хватит», — передразнила его Виктория Петровна. — Она собрала чемодан, а ты даже не дернулся! Твоя жена уходит из дома, а ты даже не спросил, куда!
— Я уже спрашивал. Она сказала — к родителям. Пока. Пока не решим, как жить дальше.
Анна стояла в дверях с собранными вещами и одним чётким ощущением: её здесь больше не хотят. Не просто не любят — именно не хотят. А это было похуже равнодушия.
— Угу, решите. Только без меня, — сжала губы она.
И пошла к выходу. Но едва схватила ручку чемодана, как за спиной раздалось:
— Подожди.
Она обернулась. Алексей.
— А где ключи? От квартиры?
Ага, пошла жара.
— В смысле? — она даже оторопела.
— Ну, раз ты уходишь, логично оставить ключи. Ты ведь сама говорила — это твой осознанный выбор.
— Лёш… Ты серьёзно?
— Ну… Просто мама переживает. Боюсь, она будет бояться, что ты придёшь в её отсутствие…
— Ага, с топором и отрядом ЧОПа, — усмехнулась Анна. — Ты, когда эту чушь несёшь, слышишь себя?
Виктория Петровна, довольная, стояла у стены, как гроссмейстер, поймавшая мат в два хода. На губах — крошечная, мерзкая улыбка. Такой улыбаются только продавщицы, когда ты не успел подойти до закрытия магазина на минуту.
— Ладно, — сказала Анна и протянула связку ключей. — Держи. Я не цепляюсь. Ни за квартиру, ни за тебя. У меня, в отличие от некоторых, есть куда идти.
Она вышла, громко хлопнув дверью. И пока шла по лестнице, думала только об одном: что это было? Развод? Или только начало спектакля?
Через неделю всё было как в фильме: дождь, маршрутка без сдачи, и мама, у которой на лице написано: я тебя предупреждала, но промолчу, чтоб не обидеть.
— Приехала, да? — сказала Ирина Васильевна, открывая дверь. — Ну заходи. Мы тебе комнату освободили. В шкафу место есть. Правда, батя пока туда скейт положил, но это уберём.
— Скейт? — усмехнулась Анна. — Папе шестьдесят три, зачем ему скейт?
— Чтобы кататься от проблем. У него, между прочим, кризис среднего возраста. Только не говори ему, что поздновато.
Она улыбнулась. Первое за всю неделю.
— Мам, я… не знаю, что теперь делать. Я сдалась. Он остался с мамой. Я — с чемоданом. Как в брошенной комедии.
— Ты не сдалась, — строго сказала Ирина Васильевна. — Ты вышла из игры, в которой тебе не дают даже мяч потрогать. А теперь — начинай свою игру. У тебя же есть квартира? Вон, ту, которую сдаёшь?
— Есть, — кивнула она. — Только там арендаторы. До осени точно.
— Значит, осенью съездишь туда. Освятишь, отмоешь, обновишь. И всё — своя жизнь. Со своими чайниками. И сковородками. И без фраз про крахмал в котлетах.
Анна засмеялась. Не от счастья. От усталости. Но и от облегчения. Она наконец-то вынырнула.
Через две недели, когда она уже выровнялась и начала искать новую работу (потому что её офис, узнав, что она развелась, почему-то резко «сократил отдел»), пришло письмо. Обычное. Почта России. Пахнущее архивной пылью.
От: Виктория Петровна М.
Тема: Оформление доли
В письме было указано, что «в связи с расторжением брака и переездом», Анна больше не имеет права на совместное проживание и, «в целях избежания конфликтных ситуаций», её просят оформить отказ от претензий на долю в квартире, приобретённой с участием средств, поступавших от Виктории Петровны.
Анна сидела с этим листом, как с актом о капитуляции. Но потом встала. Подошла к зеркалу. Посмотрела в своё отражение. И — впервые за долгое время — сказала:
— Не дождётесь.
Анна стояла на пороге офиса юриста. На ней — светло-серый плащ и боевой настрой. В руках — целая папка. Внутри: свидетельство о браке, справки, выписки, распечатки банковских переводов и даже чек из «Леруа Мерлен» на унитаз, который она лично выбирала в ту квартиру, где теперь была «нежелательной персоной».
— Добрый день, я к вам по поводу доли в квартире. Брачный договор отсутствует, средства на ремонт шли с моего счёта. Свидетель могу предоставить. Мать моего бывшего — готова меня сжечь на костре, но мне кажется, что по закону она может только развести дым.
Юрист поднял глаза и сухо улыбнулся:
— Вы первый клиент, который принёс чек на унитаз как доказательство вложений. Это… впечатляет.
— Спасибо. Я ещё плитку лично выбирала. И мужа. Только с плиткой получилось надёжнее.
Через неделю Анна уже сидела у того самого Виктора Аркадьевича, соседнего юриста, которого Алексей с мамой вызвали, чтобы оформить добровольный отказ. Они не знали, что Анна придёт с бумагами. С юристом. И с выражением лица, как будто собирается читать завещание перед голодной семьёй.
Виктория Петровна сидела с выпрямленной спиной, как будто у неё вместо позвоночника — металлическая рейка. Алексей нервно листал паспорт. Видимо, искал там страницу с инструкцией «Что делать, если твоя мать сожрала твою личную жизнь».
— Анна Алексеевна, вы готовы подписать добровольный отказ от доли? — вежливо спросил юрист.
Анна посмотрела на него так, как смотрят кассиры на тех, кто хочет расплатиться монетами по копейке.
— Нет. Я готова отстоять свою долю. Потому что вложила в эту квартиру не только деньги, но и семь лет жизни. И пару нервных срывов. А они, между прочим, не компенсируются страховкой.
— То есть вы отказываетесь подписывать?
— Я отказываюсь отказаться от прав. Что неудивительно. В этой семье отказываться от всего — традиция. Алексей, например, отказался от жены в пользу мамы. Ваша очередь, Виктория Петровна. Может, откажетесь от квартиры? Будем честны.
Виктория Петровна вспыхнула:
— Да кто ты такая, чтобы меня учить?! Я всё делала для вас! Готовила, убирала, платила коммуналку, пока вы в ресторанах сидели!
— Мы один раз заказали суши. Один. Потому что у вас был день рождения, и вы сказали, что не хотите готовить. А потом три года вспоминали это как «беспардонный пир во время чумы».
— Это моя квартира! — вскинулась она.
— Нет. Это квартира, в которой я оплачивала ремонт, брала кредиты на технику и жила как гость. И теперь, когда вы выкинули меня, я решила, что с меня хватит. Я не хочу сюда возвращаться. Но и вы не получите всё вот так просто.
— Что ты хочешь?
Анна достала лист. Ровный, плотный, с печатью.
— Я предлагаю выкупить мою долю. За адекватную сумму. Иначе я подаю в суд. По хорошему не получилось — пойдём по плохому. И предупреждаю сразу: мне терять нечего. А вы, Виктория Петровна, судя по всему, очень боитесь соседей и разговоров. У меня подруга — журналист. Не буду врать, ей такие истории нравятся.
Алексей взялся за виски.
— Анна, ты что, совсем с ума сошла? Зачем все эти угрозы?
— Это не угрозы. Это называется переговоры. Добро пожаловать в взрослую жизнь.
Через месяц Анна получила перевод на счёт. Сумма была чуть меньше рыночной, но достаточно для начала новой жизни. В её квартиру арендаторы съезжали через неделю. А она уже закупала краску для стен и новые тарелки.
На одной из тарелок была надпись: «Дом — там, где никто не рассказывает, как надо жить».
Через два месяца она уже жила одна. Сама с собой. В своей квартире. И никто не высказывался о её борще. Никто не сдвигал носом, если она смотрела сериалы до двух ночи. Никто не говорил: «а у нас дома так не делали».
Потому что теперь — это был её дом.
В один из дней, подметая пол, она услышала звонок в дверь. На пороге стоял Алексей. Не с цветами. Без чемодана. Просто с тем самым лицом, с которым приходят к стоматологу — как будто надеются, что всё рассосётся, но уже чешется слишком сильно.
— Привет. Я… тут подумал. Может, встретимся? Выпьем кофе. Поговорим. Ты как?
Анна посмотрела на него. Спокойно. Уже без боли. Без злости. Без чего-то, что хочется вернуть.
— Кофе — с теми, кто не променял тебя на маму. Ты опоздал. На пару лет.
Она закрыла дверь. Не со злостью. Просто — уверенно.
За дверью он постоял ещё пару минут. Потом ушёл.
И это было правильно.
