Марина стояла у окна и смотрела, как капли дождя стекают по стеклу. Тоскливо. Всё в этой квартире стало каким-то влажным, кислым и тяжёлым, как нести сумку с тухлой картошкой через весь рынок. Игорь снова спал. Днём. В трениках с вытянутыми коленками и его любимой футболке с надписью «Keep calm and blame your wife». Очень остроумно. Особенно, когда муж безработный, а ты на двух работах.
Марина глубоко вдохнула и пошла на кухню. В этот момент как по заказу зазвонил телефон. Она схватила трубку быстрее, чем Игорь успел разлепить глаза.
— Мариночка… — голос матери дрожал, как желе на празднике у Елены Павловны. — Врачи сказали, надо срочно. Операцию тянуть нельзя. Папа совсем плох.
Марина опустилась на стул, чувствуя, как мир снова уходит из-под ног. За последний год это происходило чаще, чем она пила кофе.
— Мам, я поняла. Я что-нибудь придумаю.
Она знала, что придумает. У неё была добрачная квартира — двушка на Юго-Западной, которую она с таким трудом отвоевала у банка и бывшего ещё в двадцать восемь. Но теперь речь шла о жизни отца. Ни секунды сомнений.
Но, как оказалось, кое у кого были сомнения.
— Ты с кем говорила? — Игорь протёр глаза и пошёл к холодильнику, как всегда — сначала еда, потом диалоги.
— С мамой. Папе срочно нужна операция. Я решила… продам ту квартиру. Это самый быстрый способ.
Он захлопнул дверцу и повернулся с выражением, как будто она предложила заложить его PlayStation.
— А ты, значит, с мужем не посоветовалась, да?
Марина подняла голову:
— Это моя квартира, Игорь. Добрачная. Куплена до тебя. И вообще, мы с тобой в последний раз были близки, когда доллар стоил шестьдесят два.
— Смешно, — фыркнул он. — Очень смешно. А жить мы на что будем, а? Или ты хочешь, чтобы мы пошли с протянутой рукой?
— А ты что, вдруг решил выйти из комы? — Марина медленно встала. — Год, Игорь. Год! Ты сидишь дома, листаешь «Авито» и ищешь не работу, а себе новые наушники!
— Потому что мне тяжело! Я переживаю! Меня уволили без объяснения, без выходного пособия!
— Я работаю с семи утра до двух ночи, учусь параллельно и сижу с твоей мамой, когда у неё «приступ давления». Ты переживаешь? Молодец. Запишись к психотерапевту. Только не за мой счёт.
В комнату, как по графику, вошла Елена Павловна. Свекровь всегда появлялась в момент, когда хотелось выругаться.
— Ну и что за крики, как у маргиналов под окнами? — осмотрела их сверху вниз. — Опять Марина что-то делит?
— Я продаю свою квартиру, Елена Павловна, — сказала Марина. — Чтобы оплатить отцу операцию.
— А вы не пробовали взять кредит? — её голос был ядовито-сладким. — Или вам, как всегда, легче распродать активы?
— Это не «актив», это мой отец! — Марина сорвалась. — И это моя квартира! Добрачная!
— Мы — семья, Марина, — напомнила Елена Павловна, закатывая глаза. — Всё должно обсуждаться сообща. Как вы себе это представляете? Продать квартиру и остаться без подушки безопасности?
— Да вы на этой подушке всю жизнь спите, — не выдержала Марина. — Только подушка моя, а спина у вас!
— Ты забываешься, — процедила свекровь. — Эта квартира должна остаться в семье. Ради будущего. Ради детей.
— У нас нет детей, — тихо ответила Марина. — Потому что ваш сын сказал, что не готов. И я, дура, поверила.
Игорь выдохнул. Молчал.
Марина чувствовала, как её голос срывается:
— Мне не нужна от вас ни поддержка, ни совет. Я не прошу денег. Просто не мешайте.
Свекровь села за стол, по-хозяйски:
— Ты всегда так. Эгоистка. Вышла замуж — и только «моя квартира», «мой отец», «мои проблемы». А что у нас? У нас — общий брак. Общие трудности. И общая ответственность.
— У вас — общий холодильник. И даже в него я кладу продукты одна, — Марина схватила сумку. — Я поехала к нотариусу. Оформлять. А если хоть один из вас попытается вставить палки в колёса — пойдёте в суд. Но не по моей инициативе.
— Ты не смеешь, — прошептала Елена Павловна. — Я не позволю…
— Попробуйте. Очень хочу посмотреть, как вы объясните суду, что просите долю с добрачной собственности, купленной по ипотеке, которую я выплатила до вашей встречи с Игорем.
И она вышла. Без крика, без хлопков дверью. Просто вышла. Потому что сильные женщины не хлопают дверьми. Они подписывают бумаги.
В тот вечер Марина сидела в метро. Рядом — женщина с сумкой, из которой торчала краешек батона. Всё было до слёз обыденно.
Телефон запищал. Сообщение от Игоря: «Ты не права. Мы могли найти другой выход. Ты эгоистка. Ты предала семью».
Марина улыбнулась. Первый раз за неделю. Потому что вдруг поняла: её больше не мучает совесть. Это не она предала семью.
Это семья её предала.
Марина сидела на краешке дивана, будто в чужом доме. В своей же квартире, где каждый угол знал её слёзы, каждый шкаф видел, как она по ночам засыпала с телефоном в руках — училась, работала, плакала.
А теперь вот — сидит. Не шевелится. Потому что любое движение — и свекровь снова скажет, что она «ломает комедию». А муж… муж всё утро молчит. Вышел с чашкой кофе, уставился в окно, и молчит. Как рыба в аквариуме, только хвостом не дёргает. И кофе не его. Молоко кончилось, он пьёт чёрный. Страдает.
— Ты думаешь, — голос Елены Павловны прозвучал как свист над ухом, — что мы тебе враги? Мы же семья, Марин. Разве так поступают с семьёй? Продать квартиру, которую можно было оставить ребёнку?
— Какому ребёнку? — почти машинально спросила Марина и тут же поняла, что зря. Свекровь сделала паузу, закусила губу, а потом ехидно прищурилась.
— Ну извини, я забыла, у нас же вечно «ещё не время». Ждём великого пробуждения карьеры. Игорёк вот уже год без работы, а ты всё «учишься, учишься». Может, хватит уже играть в бизнес-леди?
— Я работаю. Я не играю, Елена Павловна, — Марина медленно повернулась к ней. — Я оплачиваю ипотеку за ваш дом. Ваш, кстати, дом. Чтобы Игорь мог жить в тепле, кушать, спать до десяти и не искать работу.
— То есть ты мне сейчас в лицо говоришь, что мой сын — нахлебник?
— А что, я не права? — спокойно уточнила Марина, и свекровь подскочила, как от кипятка. А муж всё так же сидел. Смотрел в окно. Наверное, там снова голуби дрались за булку — это сейчас интереснее, чем то, что происходит в его же квартире.
— Мать моя говорит, что ты всегда была эгоисткой, — вдруг выдал Игорь, не отрываясь от окна.
— Ой, а можно я тоже приведу в пример свою мать? Она говорит, что ты был нормальным мальчиком, пока не женился. А потом — как подменили. Всё стал решать «мама сказала».
— Да она права! — рявкнула Елена Павловна, хватая со стола салфетку и так трепетно комкая её, будто это шея Марины. — Ты просто истеричка, у тебя кризис, ты боишься остаться без жилья, вот и психуешь!
— Кризис?! — Марина засмеялась, зло, громко. — У меня отец при смерти. А вы обсуждаете, как бы вам мою квартиру отжать. Хотите диагноз? Ладно. Психически нездоровы тут, по-моему, не я.
Она встала. Медленно, по-настоящему медленно. Как человек, который больше не боится.
— Вы всё говорите «семья, семья». А где она была, когда Игорь втихаря снял с нашей общей карты последние тридцать тысяч и перевёл тебе на дачу «купить насос»?
— Это был подарок! — завизжала свекровь.
— Это была моя стипендия, — сказала Марина уже почти спокойно. — И ты об этом знал, Игорь.
Он отвёл глаза. Впервые за утро.
— Мне нужна была помощь, — промямлил он. — Я думал, ты поймёшь. Я… просто…
— Просто сдал. Нас. Меня. Отца. И всё ради «мамы», которая считает, что её сыну не положено работать, пока «есть баба с деньгами».
— Ах ты, хамка! — завопила свекровь, шагая к ней. — Ты пожалеешь! Я тебе устрою! Я сына твоего заберу! Вот тогда посмотришь, каково одной! У тебя ж всё через…
Марина не дослушала. Она шагнула ближе, вплотную. Глаза в глаза. И почти шепотом:
— Попробуй. Забери. Заодно и ипотеку забери. И безработного мужа. На, держи в придачу мой блокнот с расписанием, когда кормить, когда хвалить, когда напоминать, что зарплата сама в карман не придёт.
И пошла. В коридор. Взяла куртку. Вспомнила, что паспорт в сумке. Слава богу, привычка всё носить с собой осталась со времён сессий.
— Куда ты?! — Игорь кинулся за ней, обулся, будто только ждал команды «фас».
— К папе. В больницу. Потом к юристу. Потом к матери. А ты — можешь обсудить это с мамой. Может, она тебе и работу найдёт. Или нет… наймёт тебя охранять насос. От енотов.
— Ты с ума сошла, — прошипел он, догоняя её на лестничной площадке. — Думаешь, тебе всё с рук сойдёт?
— Ничего мне не сойдёт с рук, Игорь. Просто у меня есть совесть. А у тебя есть мама. Вот и решай, с кем тебе дальше жить.
Он схватил её за запястье. Сильно. До боли. Как будто силой хотел затормозить не её тело — душу, решение, эту самую последнюю каплю, что уже перелилась.
Марина посмотрела на него. Без жалости. Без слёз. Даже без гнева. Там внутри уже ничего не было. Только усталость.
— Отпусти. Или я закричу. У тебя ж соседи хорошие, помнишь? Те, что в прошлом году участкового вызывали, когда ты матом на телевизор кричал.
Он отпустил.
Она ушла.
Позже, в маршрутке, среди чихающих людей и пищащих голосов в наушниках, Марина достала телефон и набрала короткое сообщение:
«Мам, я еду к вам. Папе нужны будут деньги. Я решила. Квартиру продаю».
В ответ — тишина. Потом:
«Жду. Всё правильно. Всё будет хорошо».
Марина расплакалась. Первый раз за две недели — не от отчаяния. А от того, что, оказывается, можно вырваться. Даже из «семьи».
Прошло две недели.
Марина сидела на скамейке возле суда. Не на лавочке у подъезда, не на кухне с вином и подругами, а вот здесь — под камерой, между мамой и пачкой документов. Сумка рядом, глаза — в точку. На душе — почти штиль. Почти.
Из здания суда вышел Игорь. Сухой, злой, с новой прической (видимо, мама заставила «подстричься как человек»), и в костюме, который был ему на размер больше. Рядом — Елена Павловна. Вся в чёрном, как на похоронах, хотя никто не умирал. Почти.
— Ну что, ты довольна? — злобно бросил Игорь. — Дом ты мне отписала. На, живи, как хотел.
— Да не ты, а твоя мама, — лениво поправила Марина. — Она же так мечтала, чтобы сыну с нею, а не с женой. Вот и пусть будет. Мать и сын. Счётчики, ремонт, мыши — всё по семейному.
— Не умничай, — свекровь выступила вперёд, будто у неё сегодня финал бойцовского турнира. — Ты ещё поплачешь. Мужа потеряла. Дом отдала. Осталась ни с чем. А мы — вместе. Вот это и есть семья.
— Вы с ним — семья? — Марина фыркнула. — Ну удачи вам. Только не забудь, Игорёк, что с сегодняшнего дня алименты — официально. На твоего сына. Ты его в глаза не видел, но платить будешь. По закону. Можешь, кстати, насос продать.
— Ты… ты не имела права! — он шагнул к ней, но Марина не отпрянула.
— Имела, — спокойно ответила она. — Я подала на установление отцовства. И тест ДНК всё подтвердил. Это твой ребёнок, как бы ты ни мечтал, чтобы он исчез. И пока ты играл в «мама скажет», я собирала справки. Адвокаты, свидетели, переписки. И всё — через суд.
— Марина, ты реально больная! — визгнула Елена Павловна. — Ты всех нас подставила! Это что — шантаж? Ребёнком?!
— Нет. Это честность. Просто у вас в семье это, видимо, не принято. А у меня теперь — принято.
Она встала. Медленно, как две недели назад, только теперь не с опущенными плечами, а наоборот — выпрямившись. Как будто за спиной крылья. Или, по крайней мере, железная стойкость.
Мама Марины молчала. Как всегда в критические моменты. Она просто встала рядом. Сумку взяла. Сказала:
— Всё, что было нужно, сделано. Остальное — на совести бывших родственников.
Игорь покраснел, как подросток на собрании. Сжал кулаки.
— Ты думаешь, это конец?
Марина посмотрела ему в глаза. Улыбнулась — не злобно, не мстительно. Просто спокойно. Как человек, который больше не живёт чужими ожиданиями.
— Это не конец, Игорь. Это начало. Только теперь без тебя.
Уже дома, за кухонным столом у мамы, где пахло свежим хлебом, а в окне громко пели воробьи, Марина вдруг поняла — впервые за долгое время ей дышится легко.
Без чужих криков.
Без насмешек про «карьеру».
Без маменькиной оценки, как «правильно жить».
Она открыла ноутбук. На экране мигало: «Предоплата получена. Сделка назначена на пятницу». Квартиру покупали — не за ту цену, что хотелось, но достаточно, чтобы закрыть все долги, вложиться в лечение отца и начать новую жизнь.
— Мам? — тихо спросила она. — А если я не справлюсь?
— А если справишься? — так же тихо ответила мама. — Просто не бойся. Ты уже вытащила себя из болота. Теперь просто иди.
Марина кивнула.
Она ещё будет плакать. Будет злиться, жалеть, сомневаться. Конечно. Она — живая. Но теперь у неё было главное — свобода. Свобода от «маменькиных сынков». Свобода от страха. Свобода делать свой выбор.
И никто больше не скажет ей:
«Ты должна».
Теперь — должна только себе.
